Фрейда хотела взять Шимеле на руки, но тот не давался, все тянулся к винтовке.
Подошел Заве-Лейб, за ним – Бер Донда, только что выпущенный из подвала. Он едва плелся, глубоко запавшие глаза часто мигали. Он обнял сына.
– Смотри, до чего я дожил… В тюрьму посадили эти разбойники.
– За что?
– Требовали, чтобы я сказал, где ты находишься, где Заве-Лейб и Давид.
– А Танхум где был?
– Танхум? – Старик с отчаянием махнул рукой.
Дозорный, посланный разведать, где находится противник, сообщил, что неприятельская колонна движется верстах в десяти отсюда. Давид приказал окопаться, принять боевой порядок.
Вскоре, однако, выяснилось, что немецкая колонна повернула на запад и больше не угрожает партизанам. Давид приказал отряду двигаться дальше, на соединение с рабочими отрядами, чтобы вместе с ними вступить в бой.
Немецкая комендатура приказала атаману Алексею Бужейко разведать, где находится отряд Давида Кабо, и уничтожить его, пообещав, в случае надобности, оказать необходимую помощь. Выполняя приказ, атаман выслал разведку, но та наткнулась на сильное боевое охранение. После короткого, но жаркого боя разведчики Бужейко отступили, не раздобыв никаких сведений об отряде Кабо. Атаман, усилив группу, приказал разведчикам проникнуть в расположение отряда, заставившего их отступать, и выяснить – Кабо действует здесь или кто-то другой и какими силами отряд располагает.
Разведчики и на этот раз не выполнили приказа: окруженные партизанами, немногие из них смогли вырваться и уйти.
Среди тех, кто вырвался из окружения, был и Танхум. Воспользовавшись паникой, он шмыгнул в сторону, спрятался в балке и, бросив свое ружье, удрал домой.
В Садаево Танхум приехал поздно ночью. У ворот своего дома слез с коня, огляделся. Кругом было тихо, даже собачьего лая не слышно. Танхум отвел лошадь в конюшню и, озираясь по сторонам, подошел к окошку, постучал.
– Кто там? – испуганно спросила Нехама.
– Открывай, это я, – вполголоса проговорил Танхум.
Нащупав в темноте засов, она открыла дверь и бросилась искать лампу, чтобы засветить огонь, но Танхум схватил ее за руку:
– Не надо зажигать лампу… Никто не должен знать, что я приехал, слышишь?! Никто не приходил сюда? Не искали меня?
– Нет, никто не приходил, – покачала головой Нехама.
– Ты никому не проговорилась, куда я ездил? – с беспокойством продолжал расспрашивать Танхум.
– Упаси бог… Никто у меня ничего не спрашивал, и я никому ничего не говорила.
– Я еле ноги унес… Мне дали ружье и велели вместе с холопами Бужейко ловить партизан Давида. Дорогой мы наткнулись на каких-то вооруженных и попали в ловушку… Все разбежались кто куда, и я удрал домой… Пусть думают, что я попал к партизанам в руки, пока я пересижу эту заваруху… Атаман может прислать людей, узнать, где я. Скажешь – как уехал с вами, так и не вернулся. А если соседи спросят, скажешь – уехал в город продавать кое-что…
1
После сева начались проливные дожди. Одно время они прекратились, но ненадолго, вскоре пошли с новой силой и как раз в ту пору, когда хлеба начали вызревать. Обилие влаги способствовало буйному росту трав, которые так заполонили кукурузу, подсолнух и картофель, что прополоть их не было никакой возможности. Танхум с Нехамой выбивались из сил, но справиться с сорняками не могли.
– Вот беда! – огорчался Танхум. – Смотри, Нехама, как трава прет. Только выполешь кукурузу, а назавтра трава опять выползает. А картошку бурьян так забил, что местами и кустов не найдешь. Надо бы нанять людей на подмогу, а то все пропадет.
Подоспел и сенокос. Густые, вымахавшие почти в человеческий рост и полегшие от ливневых дождей травы косить было невозможно, и допустить, чтобы они сгнили на корню, неубранные, Танхум тоже не мог.
– Хоть разорвись! – жаловался он жене. – Что нам делать?
Но вот прекратились дожди, и с пропашными Танхум, наняв на время батраков, справился, да и траву кое-как скосили, Трудно было, правда, вывезти из степи копны, но Танхум, никому не давая и часа передышки, управился и с этим, переключился на уборку хлеба.
Таких высоких стеблей, таких тяжелых колосьев он давно не видел и благодарил всевышнего, что вовремя, к весне, пришли немцы и дали ему возможность вспахать и засеять землю, которую хотели отнять у него большевики.
Из-за невиданного урожая страдная пора сильно затянулась. Только он успел убрать пропашные культуры и хлеб, как началась зяблевая вспашка, а там подоспели поднятие паров и осенний сев, не давая Танхуму никакой передышки. Он из кожи лез, чтобы вовремя со всем управиться, чтобы, не дай бог, опять не пошли дожди, чтобы успеть все сделать до первых заморозков и первого снега.
И вдруг произошло что-то непонятное: по дороге на запад, поднимая тучи пыли, потянулись колонны немецких солдат.
Стремительное отступление кайзеровских войск всполошило Танхума.
«Как же это так, – думал он, – совсем недавно они так уверенно шли на восток, а теперь бегут назад во все лопатки. Что случилось?»
– Рус пиф-паф! – пытался объяснить ему происходившее попросивший напиться солдат.
– У нас революцион, – не без гордости, но немного растерянно говорил другой.
«Выходит, что и у них будут землю делить по душам. Поэтому-то они и бегут – боятся, как бы, не дай бог, не опоздать к дележу. Ну, совсем как наши солдаты», – разочарованно подумал Танхум.
Вечером Танхум пошел к Юделю.
– Что будем делать, реб Юдель? Избавители-то наши пятки смазывают… Того и гляди опять красные придут, а ревкомы шутить не будут,
– Бог милостив, – уклончиво ответил Пейтрах. – Утро вечера мудренее. Поживем – увидим. Не на одних ведь голодранцах мир держится…
Так и не получив от Юделя вразумительного ответа, Танхум поплелся домой.
– Может, бог надоумит наших спасителей, и они не бросят нас на произвол судьбы, – сам себя утешал Танхум.
Наутро, чуть свет, когда он возился по хозяйству во дворе, в глаза ему бросилось оживленное движение возле плотины: там показались пустые подводы и несколько вооруженных всадников. Часть их свернула к дому шульца, остальные стали заезжать в другие дворы. Вскоре и к риге, где стоял Танхум, подошли трое военных в серозеленых мундирах. Один из них, по-видимому старший, с холодными строгими глазами, сказал, помахивая плеткой:
– Немецкая комендатура приказывает вам выделить для нашей армии корову.
– Какую корову? Не понимаю, о чем вы говорите, Панове, – удивленно развел руками Танхум, – ведь вы пришли к нам, как защитники от… от… Смилуйтесь! Один бог знает, как мы тут намучились. А если и сохранилась кое-какая скотина…
– Чего ты там мелешь, доннерветтер? – вспылил старший и поднял плетку.
– Сжальтесь, умоляю вас! Чего вы от меня хотите? Мало ли коров у местных хозяев? Почему же именно моя вам понадобилась?
– Опять болтаешь? Давай корову, и дело с концом! – заорал второй немец, коренастый, с оплывшим от жира лицом, и ударил Танхума прикладом.
Скривившись от боли, Танхум завопил:
– Панове, что вы делаете!…
Он упал на землю и сунулся было целовать сапоги старшему, но тот оттолкнул его, скомандовал:
– Всыпьте ему как следует!
Солдаты сняли шомпола и подошли к Танхуму, но он вскочил и с ревом пустился бежать, а Рябчик, который все время заливался лаем, вдруг протяжно завыл. Тогда старший, молча наблюдавший за всем, выстрелил в собаку.
– Ой, горе мое, это же мой верный страж! Что плохого он сделал вам? – завопил, остановившись, Танхум.
Немец промахнулся, и пес пустился наутек.
Танхум, убедившись, что Рябчик жив и невредим, бросился к хлеву, чтобы не дать немцам увести корову.
Разъяренные оккупанты начали зверски избивать его. Из дома выбежала Нехама. Она плакала, умоляя немцев отпустить ее мужа.
Оттащив избитого Танхума в сторону, немцы вывели бурую корову-первотелку, привязали к подводе и уехали.
Вся в слезах Нехама побежала за водой, чтобы обмыть окровавленное лицо мужа.
Когда Танхум пришел в себя, немцы с нагруженными подводами были уже далеко.
Целую неделю после перенесенных побоев Танхум лежал пластом. Но еще пуще угнетала его мысль о понесенном уроне.
Но вот до него дошел слух, что верстах в двадцати от Садаева красные наголову разбили какие-то части отступающих немецких войск. И Танхум, больной, ослабевший после побоев, решил с помощью Нехамы добраться на подводе до этих мест: авось, убегая от красных, немцы бросили его корову и кто-нибудь ее подобрал; а то, может, красные отбили ее, и как знать, вдруг отдадут хозяину.
По пути Танхуму повстречались два всадника – один в коричневой крестьянской свитке и в картузе с блестящим козырьком, другой в свитке, юфтевых сапогах и солдатской фуражке цвета хаки.
Объехав подводу, всадники хотели помчаться дальше, но Танхум окликнул их, и они сбавили ход, попридержали коней.
