class="empty-line"/>
Трубят отступление.
– Битва закончилась, – констатирует король. – Кто-то победил, кто-то проиграл. Хотелось бы знать, кто потерпел поражение. Не дай Бог, французы… Господи, сделай так, чтобы мы победили, а враги обратились в бегство.
Входит матрос. По его лицу король понимает, что дела не так хороши, как хотелось бы.
– Ох, чую я недоброе… Ну, говори, чем все кончилось? Кто победил? Если мы проиграли – все равно рассказывай.
– Да, ваше величество, мы проиграли, победа досталась хвастуну Эдуарду, – с горечью отвечает матрос и начинает во всех подробностях описывать ход сражения.
Монолог длинный, в нем и могильный мрак, и море, ставшее багряным от крови, и оторванные головы, и сломанные руки и ноги, и тонущие суда…
– Вся природа восстала против нас, мы и глазом моргнуть не успели, как оказались разгромлены, – заканчивает матрос свое горестное повествование.
– Что ж, у нас только один выход: собрать остатки сил и ударить по врагу, пока они не обустроились на суше и не подготовились к бою, – решает Иоанн. – Идем, Филипп!
Вообще-то последние слова короля Франции звучат в русском переводе не столько решительно, сколько удрученно:
Уйдем, Филипп! Уйдем скорее прочь!
Сердечной боли мне не перемочь.
Уходят.
Согласитесь, между «Идем!» и «Уйдем скорее прочь!» есть некоторая разница. В переводе Лихачёва слова Иоанна похожи на «пойдем отсюда, буду плакать», в оригинале же они выглядят несколько более мужественно: «Come, gentle Philipp, let us hence depart, this souldier’s words haue pierc’d thy father’s hart», то есть вроде как слова (рассказ матроса) проникли в самое сердце короля, заставив его биться сильнее. Но, возможно, знатоки средневекового английского со мной не согласятся.
Король Эдуард Третий с мечом, на который надеты две короны, символизирующие венцы Англии и Франции. Иллюстрация из издания «Cassell’s History of England», London, 1902.
В только что описанной сцене речь идет о лете 1340 года, когда фламандцы поддержали Эдуарда Третьего в его намерении надеть на себя французскую корону. Слёйс – гавань города Брюгге, крупного центра европейской торговли, и понятно, что для Эдуарда она была лакомым куском. В июне 1340 года английский король собрался занять гавань, но неожиданно выяснилось, что французы его опередили и уже захватили бухту. Однако Эдуард, имея значительно меньше сил и средств, чем противник, все-таки решился атаковать. Норвич пишет: «А то, что происходило дальше, напоминало скорее бойню, а не битву. Французы сражались героически, но их кораблям было так тесно в узком заливе, что они едва могли передвигаться. Эдуард напал с наветренной стороны… Сражение длилось девять часов, а когда закончилось, англичане торжествовали: они захватили 250 французских кораблей, в том числе флагманский, а остальные парусники были потоплены, погибли два адмирала» [20]. Википедия, однако, утверждает, что у французов было всего 190 кораблей, так что непонятно, как можно было захватить 250 из них плюс потопить еще какое-то количество. Но мы с вами знаем, что за давностью лет вряд ли можно полностью полагаться на источники и считать какие-то из них абсолютно непогрешимыми. Ошибаться могут с равным успехом и авторы, пишущие в Википедии, и авторы, на труды которых опирался Норвич. Поэтому я попыталась на всякий случай перепроверить информацию по тем источникам, на которые, собственно, Википедия и опирается, долго переходила со ссылки на ссылку, пока, наконец, не нашла данные, приведенные Альфредом Штенцелем, германским военным моряком и военным писателем, в работе «История войны на море», а там написано: «Всего у французов было 400 кораблей, из которых, впрочем, можно было принимать в расчет, как боеспособные, только 190 более крупных, большей частью генуэзских и испанских кораблей». Если все так, то из 250 захваченных судов значительная часть годилась только для перевозки людей и грузов, но не для морских сражений. Российский историк, специалист по Столетней войне, Вадим Георгиевич Устинов утверждает, что у англичан было 190, а у французов – 250 кораблей [21]. По этим данным получается, что французы полностью лишились своего флота в той его части, которая находилась в Слёйсе. Одним словом, полный информационный хаос, по которому плавают два постоянных числа: 190 и 250.
Пикардия. Поле около Кресси
Входит француз; навстречу ему другие, в том числе женщина с двумя детьми, нагруженные домашним скарбом, как беглецы.
В этой сцене участвуют три француза, которых автор называет Первым, Вторым и Третьим. Первый – это тот, который «входит», Второй и Третий – идут ему навстречу в противоположном направлении. Соответственно, и мнения по поводу происходящего у них разные: у Первого – одно, у Второго и Третьего – другое.
– Здорово, господа, – приветствует встречных Первый француз. – Какие новости? А чего это вы так нагружены пожитками? Переезжаете, что ли?
– Переезжаем, конечно, пока нас злобный Эдуард не перерезал, как баранов, – отвечает Второй француз. – Вы новости-то слышали?
– Какие?
– Как – какие? – вступает Третий француз. – Наш флот разбит, англичане уже высадились на берег.
– И что с того? – не понимает Первый.
– Как – что с того? Да драпать надо, когда враг так близко, – говорит Второй.
– Без паники, ребята, – успокаивает их Первый. – Враг еще не очень близко, а пока он будет добираться до этих мест, он себе шею свернет.
Однако Второй француз предпочитает подстелить соломку. К тому же он явно воспитывался на тех же сказках, которые в детстве читал и Лафонтен.
– Ага, попрыгунья-стрекоза лето красное пропела, а как морозец грянул – «все отдать готова, чтоб воротить потерянное время». Поздняк метаться и искать плащ, когда дождь уже льет вовсю и ты вымок до нитки. У нас семьи, дети, имущество, нам зевать нельзя, потом спохватишься – а уже поздно.
Но Первый француз полон оптимизма:
– Я вижу, вы совсем не верите в удачу. Еще ничего не случилось, а вы уже ждете поражения.
– Всегда надо готовиться к худшему, – возражает Третий.
– Нет! – упрямится Первый. – Лучше сражаться, а не бросать в беде родной очаг.
– Нам – сражаться? У нас и так огромная армия, а у врагов – жалкая горсточка солдат. И без нас обойдутся, – говорит Второй. – К тому же правда-то не на нашей стороне, у Эдуарда и в самом деле больше прав на французскую корону, он ведь родной племянник покойного короля Карла, а Иоанн – «из третьего колена», вообще с боку припека. А коль право не на нашей стороне, то не нам и побеждать.
Похоже, эти простые французы тоже не знают о
