Матрёна – А чо я? Я чо?
Протопоп – (К Матрёне.) А ежели Бог призовёт тебя поране отца?
Мать Анки – (Обрывает споры.) Да что же это у нас сегодня разговор не в ладу? Кончайте, мужики, лясы точить. Выводи их, бабоньки, на круг!
Молодёжь только и ждала этого призыва. Вмиг заходили, закружились, защёлкали каблуками. Ближе к хозяину дома воссели мужи города. Фёдор сел за гусли. Неожиданно к нему на грудь бросилась немолодая подвыпившая соседка.
Соседка – Красавчик ты мой, дай я тебя, светлую головушку твою, поцалую! А я-то, дура старая, думала, ты и взаправду там, в амбаре, Богу душу отдал. И не я ж одна… Ревели мы об тебе. За мать твою ревели… А ты… Чародей! Кудесник! Вот он!
Когда быстрая часть «русского» сменилась медленным раздумьем, Фёдор, подойдя к Анке, глубоким поклоном приглашает её. И пошли они, что поплыли… Мать Анки склонилась к матери Фёдора.
Мать Анки – Ну, точно лебедь с лебёдушкой… (Заморгали, завздыхали матери.)
Танцуя, Фёдор, склонившись, что-то тихонько сказал Анке. Она покачала головой: «нет, мол». Фёдор ещё раз склонился к ушку. Анка, лукаво глянув по сторонам, чуть заметно кивнула головой в знак согласия. Они пошли к двери, к выходу. Постепенно и вся молодёжь потянулась на улицу. Промеж женщин течёт разговор.
Мать Фёдора – Ребяты мои, окромя Ивана-то, как заговорённые, родненькие вы мои, – и Лексей, и Гаврюшка, и Гринька – все за Федькой – театру им, да театру.
Соседка – (Собирает вести.) А «сам» – то твой взаправду так уж плох?
Матрёна Яковлевна махнула набежавшую слезу.
Мать Анки – И-и-и, Яковна, видать Федьке и впрямь уж не до кумедий будет. Это ж кому под силу такой заводишша! Одних работников у вас что куплено, что нанято. Помяни моё слово, Яковна, ему и этих-то рук мало будет. Не смотри, что башковит, а не разорвётся. А там, глядишь, и Лексей, и Гаврила баловать забудут.
Матрёна Яковлевна – Оно ладно, как твой Егор Авдеич герою-то нашему спеси поубавил. Может, теперя зачешится, а то прямо тебе, святой отец. Ему, вишь ты, доход что? Ему, вишь ты, людей просветлять охота.
Течёт разговор и среди мужей города.
Воевода – (К протоиерею.) А что же это, ваше высокопреподобие, не пожаловал сегодня на кумедию архимандрит?
Протоиерей – Я и сам в размышлении. (Крестясь.) Боюсь, счёл не богопристойным для его монашьего сану.
Егор Авдеич – (Ершится.) То, когда оно ещё было непристойно. Вон, до Петра Лексеича оно и бороду брить – непристойно было. А теперь-чи… За жизнью следить нужно, скажу я вашему архимандриту, а не сидеть безвыглядно в своём монастыре!
Протоиерей и ещё несколько мужиков, что-то шепча «про себя», перекрестились, другие чуть улыбнулись задору Егор Авдеича. Языкастые девчата окружили Ванюшу Дмитревского, который в спектакле исполнял роль княжны.
Девчина 1 – Ванечка, да как же ты знаешь всё про нас, про девчат?
Девчина 2 – Ванечка, да, может, вовсе это и не ты кралю ту показывал?
Ваня – (Краснея.) Я…
Девчина 1 – Уж больно ты красив, Ванечка!
Девчина 2 – Глядишь, всех наших женихов приворожишь!
Девчина 1 – И где же ты так ловко повадки наши бабьи перенял?
Подошла ещё одна черноволосая молодуха.
Черноволосая – (Обнимая Ваню.) Девоньки, а может, он и впрямь не мужик?!
Все зазвенели смешинками.
Алексей, брат Фёдора – (Заступаясь с улыбкой за парнишку.) Ой, девчата, заклевали вы, поди, парня. Не дрефь, Иван! Это они от зависти!
Светясь радостью, в дверях появились Анка и Фёдор.
Мать Анки – (Глядя на вошедших.) Гляжу, уж поздно нам, Егор, отказывать-то дочь.
Анка и счастлива, и засмущалась.
Фёдор – (Многозначительно) Поздно… поздно… А что музыки не слыхать? Что не поём? Что не танцуем?!
Музыкальная заставка.
Занавес
Ерославль. 1751 год.
Лето. Провинциальная контора. За столом два дородных мужа аппетитно явствуют. Жарко, но сидят застёгнутые, при полной форме, один для другого. Каждый трёт себе голову и шею носовым платком, хотя платки уже бесполезны, давно мокрые от пота.
Скоморохи – (Тексты на каждого, разложатся в репетициях.) Если вы подойдёте к парадному подъезду дома, в котором мы сейчас с вами оказались, то прочитаете:
«Ерославская провинциальная контора». С хозяином конторы, воеводой города Бобрищевым-Пушкиным, мы уже с вами знакомы. Его гость – посланник из столицы, сенатский экзекутор Игнатов.
Игнатов – Прошу обратить внимание, что к экзекуциям, телесным наказаниям, я никакого отношения не имею. Экзекутор при царях-матушках и батюшках – хозяйственником был.
Скоморохи – Ежели «по табели о рангах» то гость из Сената – подполковник 7 класса, а воевода – майор 8 класса. (К Бобрищеву.) Господин воевода! За полвека до рождения Александра Сергеевича Пушкина вас в городе больше величают только Бобрищевым, не придавая значения, что вы ещё и Пушкин…
Воевода – Э-э-э, други мои… Наша фамилия и без будущего поэта для России зело знаменита. Бояре и Пушкины, и Бобрищивы ещё в рядах Александра Невского Русь в колыбели пестовали! Это пока я добренький, меня можно сокращать, а как разойдусь – извольте величать по всей форме!
Скоморохи – Не будем искушать судьбу. Успехов вам, господа хорошие. (Уходят.)
Игнатов – Окна, ваше высокоблагородие, что, совсем не открываются?
Воевода – Мухи, ваше высокоблагородие, злы…
Игнатов – Мухи злы на людей, люди злы на мух. Кто, скажите мне, добр сегодня?
Воевода – Полагаю, и вас к нам не от доброты послали…
Игнатов – Почему же вы думаете, что это злонамеренный вояж? Не к вам одним, и в других провинциях, губерниях, уездах назначены сейчас ревизии по винному и соляному откупам.
Воевода – Да больно уж зачастили к нам. Аль близко живём, аль денег мало даём?
Игнатов – Денег, денег мало даёте, ваше высокоблагородие.
Воевода – Вы что там, в сенате, думаете: подняли цену на водку, соль – мужик денежки вам так и будет спешить выложить за них?
Игнатов – А как же?! Соль да вино – государева монополия.
Воевода – Ан государыня-то далеко, а тайный шинкарь – вот он, рядышком…
Игнатов – За нелегальную продажу водки или соли – на каторгу!
Воевода – Одного на каторгу, другого в рекруты, третьего батогами… А сосед себе думает: авось меня-то пронесёт… Дай-ка я всю-то водочку разом не сдам государыне-матушке по рублю за ведро, а лучше в зиму своим мужикам по трёшке, скажем, сбуду. И мне прибыль, и соседу-мужику ладно. Всё дешевле государевых-то цен… Кого ж прикажете батогами аль на каторгу – пьющего аль продающего?
Игнатов – (Даёт распоряжение.) Одного и другого!
Воевода – Не знаю, где оно как, а мне так, почитай, всех мужиков пороть пришлось бы – считай, каждый пьёт, а лишнего платить, кто будет спешить?.. Главное, было-то – чего проще – подушно брать подать с каждого мужика. Души-то, они все вот тебе налицо. В подвале, в тайне её держать не резон. Так нате вам – с подушного подать срезают, а на соль да вино – набавляют. И давай тянуть с нас денежку… Ан сколько ты денег не вытянешь с мужика – всё тебе говорят, мол, мало… А вот, как значит, сенатский посол приехал, да как глянет в наши «доходы-расходы», так сразу денежки и найдутся! Что ж меня было сажать на воеводство, ежели я такой пентюх? Может, кому это место любо – милости прошу, у меня и своего хозяйства… во! Дел невпроворот! (Разошёлся, даже расстегнул воротник.)
Игнатов – Вы, сударь, не по адресу своё дурное настроение адресуете… Я ведь могу…
Воевода – Всё вы можете у себя там, в Сенате, а у нас так откажитесь от вашей ревизии.
Игнатов – (Расстёгивая воротник.) Это что, угроза?!
Воевода – Упаси Бог, ваше высокоблагородие. «Угроза?» Только стоит ли время тратить?
Игнатов – В каком это смысле?
Воевода – Ну, покажут вам в магистрате наши «приходы-расходы», так с них же мы и рапортуем. Тут комар носа не подточит. Ан не здесь собака-то зарыта. То, что к нам попало, то уж будет в надлежащем виде и доложено. Искать нужно не по ведомостям… по дворам да по погребам.
Игнатов – Вот и будем искать!
Воевода – Ваше высокоблагородие, а мы, выходит, не искали? Ан за каждым-то глаз не хватает. Ну, найдёшь у одного-другого, ну, штрафанёшь… А ведь пьян-то, почитай, чуть не весь город. Где берёт? Всех-то не допросишь, кто платил вору-шинкарю, а кто государеву корчмарю. Вы что же думали – приедете к нам в Ерославль, и все наши шинкари выйдут вам дорожки прокладывать, разметать к себе в амбары?
