— о да.
— Вы называете меня лжецом! Я вызвал бы Вас на дуэль, если бы не уважал Ваши седины.
— Не надо носиться с моими сединами, Макферсон! До Вас не могли не дойти слухи о том, что говорят повсюду, и о том, что этот паршивец Джонсон собирается сделать. Вы знаете репутацию этого человека: он чудовище и не погнушается выставить на посмешище любого, особенно шотландца.
— Ложь этого человека ни к чему не приведет. Если я начну оправдываться, все решат, что он вынудил меня!
— А если не начнете, все решат, что он прав!
— Джеймс, пожалуйста! — вмешался Блэр. — Ваша гордость не пострадает, если Вы станете защищать себя, когда на Вас клевещут. Покажите манускрипты хотя бы нам, чтобы мы могли с чистой совестью говорить, что видели их…
— Вы и видели их! Когда я вернулся из гор.
— Да, но только мельком. И я же не слова не понимаю на гэльском, это могло быть что угодно…
— Так зачем Вам смотреть на них?
— Чтобы убедиться, что они есть.
— Моего слова, слова вашего друга, Вам уже недостаточно!
— Макферсон, я требую, чтобы Вы взяли себя в руки! Именно из-за нашей дружбы мы и печемся о Вашей репутации. Выставите их на всеобщее обозрение, Вы ведь уже делали это в Лондоне!
— Да, делал, но очевидно, для доктора Джонсона этого было недостаточно, — огрызнулся Джеймс.
— Вы правы, — мягко согласился Блэр, — но тогда Вашу книгу только опубликовали, она еще не получила такой публичности и никому и в голову не приходила, что…
— Что я мошенник? Господа, я прошу Вас уйти.
— Черт бы Вас побрал, Макферсон! — сорвался Хоум. — Я лишь надеюсь, что Вы нас не потянете с собой на дно, куда Вы явно собираетесь.
Джеймс хлопнул за ними дверью.
Он не мог довериться никому. Безумная мысль посетила его: сфабриковать оригинальные документы, как он сфабриковал перевод. Но он тут же отмел эту идею — его несомненно раскроют, да с таким позором, который нельзя пережить. Нет, надо придерживаться той линии, которую он для себя выбрал. Он слишком горд, чтобы подчиниться требованию людей, которые принимают его за шарлатана. Вот оправдание, которое спасет его.
А Джонсону скоро наскучат шотландские селения, и он вернётся в свой Лондон, где займется критикой более изысканных литераторов, благо критиковать их можно месяцами, не лишившись при этом поводов для недовольства.
Все так и будет. Несомненно.
Это случилось в доме, где раньше его принимали с распростертыми объятиями. Джеймс привык, что там его ждала благодарная публика, ему улыбались, требовали, чтобы он рассказал что — нибудь эдакое про Оссиана и Шотландию и задавали уточняющие вопросы, которые даже имели отношение к делу.
В тот день все было иначе. На него посматривали косо, к нему предпочитали не обращаться, а бедняга, который уже заговорил с ним, нервно оглядывался, не зная, что он делал не так.
— Так, говорят, Ваша сестра счастлива в браке? — спросил он неловко.
— Вполне счастлива, — ответил Джеймс, чувствуя, что у него начинают краснеть уши. Он решительно делал вид, что ничего не замечает. — Ее муж влиятельный человек и мой близкий друг, как Вы знаете.
Джеймс устроил брак своей младшей сестры с известным юристом в Эдинбурге. Их мать благословила этот союз перед смертью.
— Простите, меня кажется зовут, — сказал его собеседник, покраснев, и убежал в другую комнату.
Джонсон вернулся из своей поездки и сразу стал утверждать, что в горах Шотландии нет и следа древних сказаний, не говоря уже о целой поэме. Джеймса трясло от наглости, с которой он об этом говорил, от высокомерия. Джонсон решил давать лекции: билеты были распроданы в миг по цене, в два раза превышающей первоначальную. Несомненно вся здешняя публика собиралась туда. И как только Джеймс выйдет, они начнут обсуждать, как они всегда считали его фальшивкой. Но о чем это он, они обсуждают это уже сейчас!
Лондон стал враждебным городом, пристанищем чудовища, которое хочет разрушить все, что ему было дорого.
Не подавая виду, что он обо всем догадался, Джеймс попрощался с умоляющей его не уходить хозяйкой и уехал.
Как он добрался до дома, он не знал. Перед глазами была пелена: полночи он метался по комнате, а потом заснул, как мертвец, придя к выводу, что старик ничего не сможет. Кучка скептиков, которые с самого начала ополчились против его Оссиана, посетит эту лекцию, а потом похлопают себя по плечу за свою сообразительность. Что с того? Эта лекция эфемерна, она начнется и закончится, а его книги реальны, они в доме каждого образованного британца. "Он лишь сделает меня более известным".
Через три дня пришел Блэр и сдержанно сообщил, что лекция Джонсона имела огромный успех.
— Конечно, я спорил с ним до поседения. Я задавал каверзные вопросы, находил пробелы в его логике — она не всегда была безупречна. Но он отвечал так ловко, что поднял на смех меня самого. Его слова производили ужасающее впечатление на публику, он будто загипнотизировал их. Даже я попал под его влияние и на секунду усомнился…
— Я подам в суд. На клевету, — хрипло произнес Джеймс, смотря себе под ноги.
— Джеймс, но это… это безумие! Вы сами привлечете внимание к делу! Не делайте ничего, успокойтесь, через неделю или две все забудут…
Но становилось только хуже. Уже издатели писали ему, требуя опровержение на слова известного критика. Уже ни один приличный дом не приглашал Джеймса к себе, ожидая развязки. Джонсон купался в лучах славы. Его выступления проходили всюду. Человек, ничего не знающий и не желающий знать о Шотландии, вдруг стал главным по ней экспертом.
— Езжайте в Эдинбург, — сказал ему Блэр. — Пока все не успокоится. Я вам сообщу…
Через две недели Блэр написал ему из Лондона: "Возвращайтесь и возьмите с собой рукописи."
Джеймс сделал, что мог. Он приехал в Лондон.
— Умоляю, скажите, что они с вами, — первым делом взмолился Блэр.
Джеймс покачал головой. Он был мертвенно бледен, но горный воздух вернул ему долю самообладания.
— Джонсон планирует напечатать книгу о своих путешествиях по Шотландии. В них он отзывается о Вас так — я знаю через наших общих знакомых в редакции — он отзывается так, что это просто нельзя оставить без ответа.
— Он слишком стар, чтобы я мог вызвать его на дуэль и не прослыть убийцей стариков.
— Докажите его неправоту, пока он не доказал свою резонность.
— Это риторика Хоума.
— Он приходил, — кивнул Блэр. — Он обеспокоен, как и я. Это от него я
