поручиком Рыбкиным, из гусар. Знаешь?
— Нет.
— Ну, неважно. Был большой скандал. Привлекли полицию и нашли беглецов уже в Арзамасе. Прямо в нумерах. Девочку вернули родителям, а гусара — на гауптвахту и понизили в звании. Он, тем более, оказался женатый.
Молодой человек достал портсигар.
— Можно закурю?
— Ах, пожалуйста, сделай одолжение, не кури при мне. Я и так себя чувствую прескверно.
— Хорошо, не стану. — Спрятал портсигар. — Ну, так свадьбу-то отменять зачем?
Маменька взглянула на него в изумлении:
— Нужно объяснять? Нессельроде не имеют права принимать в свое лоно женщину с запятнанной репутацией.
Он пожал плечами:
— Ерунда какая. Мы живем в девятнадцатом веке. Старые каноны уходят в прошлое. Надо смотреть на подобные происшествия проще.
— На разврат — проще?
— Почему "разврат"? Лидия влюбилась в гусара, потеряла голову. Надо ее понять и простить по-христиански.
— Ты меня удивляешь, Дмитрий. — Мать поджала губы. — Ладно бы во Франции побывал, где Содом и Гоморра, ничему хорошему не научат. А из Турции привезти такое?!
Тот прикрыл глаза:
— Ваш консерватизм, мама, меня убивает. Говорите глупости: Франция — Содом и Гоморра? Франция — оплот европейской цивилизации! Это Делакруа и Коро. Это Берлиоз и Эрве. Это Бальзак, Жорж Санд и Гюго! Вот что такое Франция!
Женщина отмахнулась:
— Да читала я твоих Жорж Санд и Гюго. Истинный разврат тела и души.
— Спорить бесполезно. Только знайте: я женюсь на Закревской, несмотря на гнусные сплетни.
— Да какие ж сплетни?
— Я женюсь, и точка. Мне она приглянулась.
— При таком-то приданом нешто не приглянуться!
— Дело не в приданом, мама.
— Нет? А в чем?
— Мне она пришлась по сердцу.
— Ничего, отец из тебя дурь-то повыбивает.
— Поздно, опоздали: я уже большой мальчик.
Но отец, конечно, попытался атаковать сына вечером. Убеждал, грозил, злился, умолял. Дмитрий продолжал стоять на своем: для него история с Рыбкиным не имеет никакого значения, дело прошлое, а Закревская-младшая и умна, и воспитана, и привлекательна. И богата, само собой.
— Мы тебе найдем другую невесту, — возражал родитель. — Мало ль на Руси умных, воспитанных, привлекательных и богатых барышень!
— Мне других не надо.
— Ты несносный упрямец. Настоящий осёл.
(У него получилось "осёль").
Отпрыск взвился:
— Я осел?! Прекрасно! А вы сами за собой не чувствуете вины?
— Я? Вины?
— Прежде, прежде надо было наводить справки о невесте, а потом уже выдергивать меня из Константинополя. Сами всё напутали, а теперь меня обзываете ослом. Поздно. Дело сделано. Я уже влюбился.
— Как влюбился — так и охладеешь.
— Нет.
Нессельроде-старший вышел из-за стола, выставил узловатый указательный палец — наподобие пистолета, ткнул им в грудь наследника и сказал, шипя:
— Ну, так я тебе предрекаю: женишься на ней и будешь несчастлив. С крупными, развесистыми рогами.
Дмитрий усмехнулся недобро:
— Вы-то прожили с рогами — и ничего.
Тот отпрянул, и очки едва не свалились с его носа.
— Что ты сказал?!
(У него вышло: "Што ти скасаль?!")
— Маменька в то время, как вы находились на Венском конгрессе в пятнадцатом году, забеременела мною от князя Нарышкина.
Карл Васильевич страшно побледнел и схватился за спинку стула, чтобы не упасть. Облизал ссохшиеся губы.
— И давно ты знаешь?
— Нет, не очень.
— От кого?
— Да какая разница? Просветили, сочтя нужным…
— А мама знает, что ты знаешь?
— Думаю, что нет. И пускай не знает. У нее и так плохо с сердцем…
Канцлер неторопливо сел, снял очки и платком протер линзы, словно бы они запотели. Через силу проговорил:
— Истинный отец — не тот, кто родил, а кто вырастил. — Вновь надел очки, превратившись в прежнего суховатого Нессельроде. — Я всегда считал тебя родным сыном. А тем более Бог давал мне только дочерей.
Молодой человек поднялся, взял его за руку и поцеловал.
— Да, не сомневайтесь, папа: я считаю отцом только вас. И люблю вас, и почитаю как родителя. — Встал на одно колено перед ним. — И поэтому прошу дать свое отеческое благословение на мое венчание с Лидией Закревской.
Немец покачал головой, потрепал Дмитрия по щеке маленькой холодной ладошкой.
— Я ж хотел как лучше, сынок. Счастья тебе желаю.
— Коль желаете счастья — благословите!
— Нешто в самом деле сильно полюбил?
— Да отчаянно, до безумия — правду говорю.
— Ну, смотри, как знаешь. После не упрекай, что тебя не предупреждали… — И перекрестил всей ладонью: — Будь по-твоему, Митенька: благословляю.
Сын уткнулся к нему в колени как-то уж совсем по-детски.
Настоящим отцом Дмитрия был князь Иван Александрович Нарышкин, камергер, тайный советник и сенатор. Связь его с мадам Нессельроде вышла мимолетной — той, что называют "минутной слабостью". Тем не менее эта "слабость" породила красивого, умного ребенка.
У Ивана Александровича от его законной супруги также имелись дети, и один из их потомков, внук, Александр Григорьевич — по-домашнему просто Алекс, оказался всего на два года младше сводного дяди — Дмитрия Карловича Нессельроде.
Дмитрий и Алекс познакомились в 1843 году, первое время не подозревая о собственном родстве.
Дмитрий тогда служил третьим секретарем Министерства иностранных дел. И однажды на балу, где он был со своей кузиной — Машей Нессельроде, та его подвела к юной деве, лет примерно шестнадцати, и представила: Надя Кнорринг. Рассказала после:
— Дочка очень знатных литвинов, Гедеминовичей. Правда ж, прелесть что за девочка?
— Красоты необыкновенной. И особенно — удивительные глаза. Цвета морской волны.
— Цвета балтийской волны, — улыбнулась Маша. — Только, чур: никаких интрижек. У нее есть уже жених — князь Нарышкин.
— У такой крохи есть уже жених?
— Да, помолвка состоялась на днях. Он нестарый: двадцать пять всего.
— Жаль, что несвободна: я бы ею увлекся.
— Митенька, остынь.
Вскоре познакомился и с самим Нарышкиным — худощавым молодым человеком с маленькой бородкой и такими же маленькими усиками, а-ля Бальзак. Тот пылал любовью к невесте, говорил только о будущем венчании и о свадебном путешествии — собирались на южный берег Франции, в Ниццу.
Алекс неожиданно пригласил его однажды к себе и предстал взволнованный, весь какой-то взвинченный, глядя изучающе.
— Что-нибудь случилось? — с беспокойством осведомился Дмитрий.
— Уж случилось, да… Вы присядьте, граф. Кофе, чаю? Хорошо, потом. Я тут, знаете ли, приводил в порядок бумаги моего покойного папеньки… И наткнулся в ящике стола на такую скромную книжицу. Оказалось — дневник моего вельможного деда, Ивана Александровича. Полистал. Увлекся… И узнал одну пикантную вещь… Только не сердитесь… Эта тайна умрет со мной, обещаю верно. Но и скрыть от вас не имею права. Речь идет о событии пятнадцатого года, времени Венского
