закрыты, двери тоже… Пламя свечек затрепетало, а у Лидии и вовсе погасло.
Все собравшиеся замерли от ужаса: свечка, погасшая в руке у невесты в момент венчания, скверное предзнаменование. Молодая едва не лишилась чувств.
— Ничего, ничего, дочь моя, — успокоил ее протоиерей. — Бог даст, ничего. Можешь запалить от свечи жениха…
Церемония продолжилась своим чередом, новобрачные пошли вслед за Тимофеем вкруг алтаря.
И на этот раз свеча погасла в руке Дмитрия.
По рядам гостей пробежал новый шепоток. Люди расценили, что таких случайностей просто не бывает, и семейная жизнь Нессельроде-младшего не удастся, если Провидение против.
Но потом, в ходе поздравлений и за свадебным столом, загодя накрытым, с одобрения самодержца, в малом зале Зимнего дворца, эти мелочи вскоре перестали тревожить. Говорились здравицы, и под крики "Горько! Горько!" Лидия и Дмитрий с удовольствием целовались.
Лишь уединившись в опочивальне, младшая Закревская вспомнила и спросила:
— Как ты думаешь, Митя, то, что свечи у нас погасли, очень дурно?
Он, развязывая галстук, несколько по-клоунски высунул язык:
— Я не верю в мистику. Каждое явление можно объяснить физикой и логикой. Суеверие вообще — суть язычество.
— Точно ничего страшного?
— Уверяю тебя. Наш с тобой брак будет самым прочным из всех.
И они, обнявшись, в первый раз поцеловали друг друга по-настоящему, без свидетелей, жарко.
До весны жили в Петербурге, в той же самой квартире на Большой Морской (Аграфена Федоровна и Арсений Андреевич возвратились в Москву вскоре после свадьбы), проводя дни и ночи в жарких любовных схватках, несмотря на трескучие морозы за окном. В феврале Надин родила девочку, крепкую, здоровую, и ее окрестили Ольгой (крестной матерью стала Лидия). А в конце апреля молодая чета Нессельроде наконец-то отправилась в свадебное путешествие.
Связанных железных дорог в Европе не было еще, линии только строились, и поэтому до немецкого Киля плыли из Петербурга на пароходе. Финский залив был еще полон льдин, и они то и дело стукались о железные борта судна, заставляя пассажиров трепетать всеми фибрами. А от Киля до бельгийского Льежа Дмитрий с супругой добирались на лошадях. Там, под Льежем, три недели наслаждались жизнью в Спа, знаменитом курорте, где еще Петр I пил лечебные Пуонские воды. В первых числах июня переехали в Баден-Баден, принимали ванны и играли в местном казино. В старом парке встретили поэта Жуковского — тот гулял со своими маленькими детьми, 5-летней Сашенькой и 3-летним Пашенькой, и казался им не отцом, а дедушкой: лысый и какой-то болезненный. Сообщил, что здесь, на курорте, лечится не он, а его молодая жена, у которой после вторых родов было расстройство слуха, зрения и координации походки.
Лидия хотела ехать дальше в Италию, искупаться в море, но Жуковский отговорил, утверждая, что теперь не время, там идет война, армия Гарибальди бьется против австрияков, и вообще неспокойно. "Скоро полыхнет по всей Европе, — утверждал литератор. — Слышали про "Союз справедливых"? Некто Маркс и компания мутят воду. Призывают свергать монархов по примеру французской революции". Он нагнал на молодоженов такого страху, что они, от греха подальше, поспешили в Париж.
О, Париж 1847 года! На престоле Луи Филипп Бурбон, добродушный толстяк, прозванный "Король Груша", так как его лицо, узкое сверху и с оплывшими дряблыми щеками, напоминало бере или дюшес. В Историческом театре — "Королева Марго" Дюма. В Пале-Рояль — водевили Лабиша… Роскошь, легкая музыка, брызги шампанского, куртуазные вечеринки, в ходе которых гасились свечи и любовные пары составлялись наобум, что называется "в темную", а потом, при свете, веселившиеся не знали, кто был с кем…
Но вначале чета Нессельроде ни о чем таком не подозревала и невинно развлекалась, посещая концерты, галереи и ресторанчики. Смуту в их души внесла встреча с Машей Нессельроде, а теперь уже не Нессельроде, а Калергис: та вернулась в Париж в середине лета, окончательно порвав со своим любовником, романистом Альфредом де Мюссе, автором знаменитой книги "Исповедь сына века".
Девять лет назад, на 17-м году жизни, вышла замуж за богатого грека, графа Яна Калергиса, родила ему дочь. Но совместная жизнь длилась у них недолго: домосед, сибарит, он терпеть не мог общество и светские посиделки, а она, напротив, только и мечтала о славе пианистки, о концертной деятельности в Европе и любила находиться в центре внимания. В общем, не сошлись характерами. И Мария, прихватив ребенка, убежала от мужа вначале в Варшаву, где брала уроки музыки у Шопена, а затем в Вену, где училась у Листа. Наконец переехала в Париж и обосновалась в особняке на улице Анжу, 8. Дочка обременяла мамашу и была отдана ею в пансион для девочек при монастыре.
Улица Анжу находилась неподалеку от Опера, Тюильри и Елисейских Полей. Узкая, как и все старинные парижские улочки, дом, построенный еще век назад, трехэтажный, с окнами-балконами, вход из-под арки справа. Лестница с витыми перилами. Золоченый колокольчик у двери.
Дверь открыла горничная в белом переднике. "Сильву-пле", — пригласила в гостиную. Там сидела возле рояля и наигрывала какую-то легкую пьеску невысокая темноволосая худощавая дама лет двадцати пяти. Общими чертами лица походила на Карла Васильевича (все-таки родная племянница) — крючковатый нос, тонкие недобрые губы; но глаза были выразительны — в них читались ум, воля и талант.
Вскрикнув, распахнула объятия:
— О, мон Дьё, Митя, как я рада тебя увидеть!
Пальцы у нее были тонкие, жилистые и без маникюра.
Поцелуи, возгласы длились бесконечно.
— Познакомься, Маша: это моя жена Лидия.
— О, ма шер кузин, вы великолепны. Настоящая русская Венера. Вы позволите вас обнять по-родственному?
От мадам Калергис пахло дорогим табаком.
— Да неужто курите?
Пианистка хмыкнула:
— Иногда, чуть-чуть. Эту моду у нас ввела Жорж Санд. Любит одеваться в мужское платье и смолить трубочку. Ну, и светские дамы — тут как тут, переняли привычку.
— Лучше бы тебе не курить, — озабоченно сказал Дмитрий. — У тебя же слабые легкие.
— Да я брошу, брошу.
Вместе пообедали, а потом дожидались суаре — у Марии был салон, где любила собираться местная богема. Первым пришел сухопарый еврей лет пятидесяти, совершенно седой, опиравшийся на палочку. Улыбался несколько натянуто.
— Познакомьтесь, господа: мой бесценный друг Анри. По-немецки — Генрих. Он поэт, вы, должно быть, слышали?
— Гейне, — представился мужчина.
— О, конечно, Генрих Гейне! — обрадовалась Лидия. — Я читала ваши стихи в "Книге песен".
— Филен данк, — поблагодарил посетитель сдержанно.
Вскоре подошли и другие гости, среди них выделялся шумный громкоголосый француз, тоже поэт, Теофиль Готье, прочитавший стихотворение, посвященное хозяйке салона — "Мажорно-белая симфония", встреченное бурной овацией. Лидия сжала Дмитрию руку,
