Патриций посмотрел на вывеску, которая приглашала прохожих погладить одежду, и спустился по ступенькам вниз.
В подвале миловидная девушка разглаживала мятую ткань с помощью пресса, сильно надавливая на него. Результат получался, хотя и хуже того, какого добивались рабыни на Виминальском холме, но всё же вполне приемлемый.
— Раздевайся вон там и передай мне одежду! — велела девушка, указав на раздевалку, не отрывая глаз от работы.
Взглянув на занавеску, которая прикрывала вход в раздевалку, Аврелий обратил внимание на то, что она из очень хорошей шерсти, коричневого или тёмно-красного цвета, который издали вполне можно принять за чёрный. Ткань тонкой выделки, слишком роскошная для такого злачного места, отметил он про себя и припомнил, что народ нередко использовал плащи простой прямоугольной формы как одеяла или занавеси…
— Откуда это у тебя? — спросил он, трогая ткань.
— Не твоё дело! — грубо ответила девушка.
— Послушай, красавица, там, в таверне, один юноша пьёт сейчас за моё здоровье, хочешь, попрошу его расспросить тебя? Его, между прочим, зовут Лама. Уверен, ты знакома с ним! — пригрозил патриций, используя своё недавнее знаком-ство.
— Ещё бы! Это же мой брат! — рассмеялась девушка, и сенатор прикусил язык, надеясь, что этот промах не помешает ему вести расследование дальше. Между тем гладильщица повнимательнее рассмотрела гостя, и её неприязнь исчезла.
— Лама! — улыбнулась она ему как сообщнику. — Думаешь, он когда-нибудь приносит в дом хоть одну монету, что получает от своих проституток? Куда там! Это мне приходится содержать нашу родительницу!
— Продай мне этот плащ, я хорошо заплачу за него, — предложил Аврелий.
— Я нашла его под портиком на улице, что ведёт к Форуму, в тот день, когда зарезали того типа, — рассказала девушка. — И поспешила подобрать, пока не прибыли стражи порядка, а потом отгладила и повесила на вход в раздевалку.
«Выходит, убийца сбросил его сразу же после того, как зарезал Антония», — сообразил Аврелий.
— А рядом было ещё что-нибудь? Кинжал или…
— Нет, я отдала бы брату…
— Согласен. Держи деньги, — сказал патриций и сорвал занавес.
— Скажи хотя бы, как тебя зовут! — остановила его девушка.
— Сенатор, — тотчас ответил Аврелий.
— Возвращайся быстрее, Сенатор, и постарайся не попасться на глаза Ламе. Если мой брат встречает меня с каким-нибудь мужчиной, то избивает того до полусмерти. Поэтому никто и не решается подойти ко мне… — сказала девушка с явным сожалением.
— Буду очень осторожен! — пообещал Аврелий и, послав ей воздушный поцелуй, вышел из подвала со свёртком под мышкой.
XXVIII
ЗА ШЕСТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ ИД
— Имея на руках два прекрасных трупа, ты принимаешься искать какого-то котёнка… И не вздумай принести его сюда, я чихаю от кошачьей шерсти! — заявил Кастор. — Давай лучше подумаем о плаще!
— Если девушка не стирала его, он мог бы нам кое-что сообщить, — рассудил Аврелий, внимательно осматривая ткань. — Посмотри сюда, вот тут, где гладильный пресс не совсем разгладил складки, шерсть свалялась, и если посмотреть на просвет, то видно какое-то тёмное пятно… Ну-ка, принеси мне сюда таз с горячей водой!
И вскоре сенатор, опустив в воду край ткани, стал сильно тереть её. Постепенно вода начала окрашиваться.
— Это засохшая кровь… — нахмурившись, определил Кастор. — Думаешь, убийца был ранен?
— Нет, скорее всего, совершив преступление, он отёр нож, а значит, хотел унести его, спрятав под полой.
— Выходит, если учесть, что почти все квириты, как правило, отправляются на Форум в нарядной или дорогой одежде, мы снова имеем в списке подозреваемых всех римских граждан, — заметил вольноотпущенник.
— По словам свидетелей, ни Валерий, ни Токул не были в то утро в тогах. Первый не мог спрятать нож под туникой, потому что она у него слишком облегающая, а Токул всегда носит через плечо обычную тяжёлую сумку…
— А зачем он стал бы вытирать нож, если собирался отправить его в сумку? — возразил секретарь в некотором смущении.
— Ты прав. Это означает, что ни Валерий, ни Токул не виноваты, а убил Антония кто-то другой, — заключил Аврелий. — И в этой ситуации, чтобы продолжить расследование, мне совершенно необходимо повидать вдову консула, чтобы задать ей несколько вопросов.
— Увы, хозяин, тебя больше не примут в этом доме. Кореллия обещала спустить на тебя собак, если только посмеешь появиться на пороге…
— В таком случае, Кастор, приготовь несколько котлет, чтобы задобрить их, потому что я всё равно намерен отправиться туда!
XXIX
ЗА ПЯТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ ИД
На следующий день после полудня Публий Аврелий вошёл в вестибюль дома покойного консула, смешавшись с горожанами, которые хотели отдать дань уважения праху покойного. В атриуме, завешанном белоснежными полотнищами, была выставлена урна с немногими сгоревшими останками, которые, если подумать, могли быть прахом и Метрония, и кого угодно…
Повсюду ещё виднелись следы ремонта, который затеял консул, желая отметить краткое пребывание на посту: доведённая до блеска мебель пахла ароматичным маслом, а мозаика на полу была такой новой, что это выглядело даже несколько пошло.
Лёгкий сквозняк из перистиля вздувал белые полотнища, свисавшие с потолка, открывая изображённых на плафоне мимов и жонглёров, со смехом наблюдающих за печальным событием, как бы напоминая тем самым, что парки подстерегают всех — больших и малых, смиренных и могущественных.
— Хозяйка отдыхает, у неё был очень тяжёлый день, — решительно остановил Аврелия слуга, оберегавший вход в комнату, и патриций вздрогнул, узнав того самого раба, что был осведомителем Валерии.
— Будет ещё тяжелее, если уйду отсюда, не повидав её! — сказал он и, оттолкнув слугу, распахнул дверь в комнату Кореллии.
Женщина в белой траурной одежде со светло-рыжими, аккуратно уложенными волосами и слегка подкрашенными губами сидела перед медным зеркалом, любуясь собой. На лице спокойная улыбка, какая бывает, когда человек освобождается, наконец, от какого-то тяжёлого бремени. Аврелий полюбовался красотой этой сладострастной нимфы, спрашивая себя, какие ещё мрачные секреты она скрывает.
— Аве, Кореллия, я нашёл шнурки с тайным посланием! — произнёс он без всяких предисловий, надеясь, что эти слова вызовут бурную реакцию.
И действительно, матрона вскочила, как ужаленная.
— Откуда ты взялся? Немедленно уходи отсюда! — потребовала она, не желая слушать его.
И не подумаю! Нам нужно поговорить! — ответил сенатор.
Между тем, когда, войдя в комнату, он закрыл за собой дверь, весь его следовательский пыл растаял, как снег на солнце, сменившись искренним желанием исправить недоразумение, приведшее к их размолвке.
Метроний вынудил меня пообещать, что я больше никогда не увижу тебя, иначе мы оба погибнем, — сказал сенатор.
— Ну и что? Это ничего не меняет. Я солгала бы, сказав, что убита горем. Паул держал меня в благопристойной нищете, это правда, а взамен я должна была улыбками и льстивыми речами обхаживать любого, кто нужен был ему для карьеры. Но теперь я могу жить своей жизнью, — невозмутимо ответила матрона, обрывая все добрые порывы Аврелия.
— Мне, однако, известно, что ты не ограничивалась одними улыбками, — уточнил сенатор в гневе при мысли о том, как ловко Кореллия водила его за нос.
Женщина хотела было возразить, но промолчала. Этот человек не имел никакого права задавать вопросы, а она не обязана оправдываться.
— Естественно, — бросила она с бесстыдством, которое только ещё больше подчеркнуло её очарование.
Несмотря на злость, Аврелию стоило немалых усилий удержаться, чтобы не броситься к ней: это же всё сплошные уловки, убеждал он себя. Фальшиво всё — гладкая, как керамика, кожа, разглаженная воском, завитые щипцами локоны, нежный голос, привыкший лгать…
