доказать Комиссаржевской, что она губит свой талант. В обиде гости, дорожившие мнением друг друга, но так и не добившиеся понимания, разошлись по своим углам.
Дольше всего Вера Федоровна прогостила здесь в 1904 году, приехав в Петербург с долгих гастролей, чтобы открыть свой собственный театр, который и сейчас находится в здании Пассажа.
Огромная квартира Прибытковых была всегда наполнена светом — тому способствовало анфиладное расположение пяти просторных комнат со множеством окон.
В детскую, где жили три сестры, и в рабочую комнату старшей, Лели, 40-летняя Комиссаржевская заглядывала, чтобы, «как порыв свежего ветра», нарушить скучную атмосферу ученья и помешать девочкам готовить уроки. Здесь, к неудовольствию родителей и восторгу детей, актриса отвлекала их стихами и наводила свой собственный порядок на рабочих столах.
В хозяйской спальне Вера вечерами уединялась с Зоей Николаевной, матерью семейства, чтобы поговорить по душам. Дамы садились в два мягких кресла, расположенных у большого окна, и «думали о жизни».
Главной комнатой дома, как водится, была гостиная, а центром притяжения — два рояля: «Бехштейн», на котором готовился к концертам Рахманинов, и «Блютнер», облюбованный Александром Зилоти, аккомпанировавшем иногда читавшей стихи Вере Федоровне.
В просторной зале в три окна стояли два трюмо красного дерева: «Вера Федоровна забавлялась тем, что, входя в нее, уже из глубины передней видела себя в одном из трюмо: «Расту, расту… вот я уже и большая», — весело кричала она, с радостным смехом подбегая к зеркалу. Ей нравилось видеть себя в рамке красного дерева, как на старинном портрете.
Вечерами она могла часами сидеть на ковре у камина и слушать таинственное щелканье горящих поленьев. Сестры усаживались около нее, она обнимала их, а я сидела, притулившись к маминым коленям… Вера Федоровна начинала рассказывать страшные истории, сочиняла разные небылицы. А поленья догорали, веселый треск их замолкал. Замолкала и Вера Федоровна, долго-долго смотрела в догорающие угли…» [106].
Выходя из этих дверей на Конюшенную площадь, актриса любовалась стоящей наискосок от ворот дома Конюшенной церковью, где когда-то отпевали высоко-ценимого ей Пушкина.
А Храм Спаса на Крови, который наблюдала она из окна, ей во все свои приезды так и не удавалось увидеть в таком виде, как видим его мы сейчас.
Всю ее сознательную жизнь он строился. Двадцать четыре года она видела из окна этого дома незаконченный памятник, возводившийся в память Александру II, смертельно раненному в этом месте террористом-народовольцем Гриневицким. Только в 1907 году работы будут окончательно завершены и Комиссаржевская наконец-то, за три года до своей смерти, сможет увидеть его во всей красе.
Правда, через несколько десятилетий храму придется снова закрыться на реставрацию, и уже новые поколения будут воспевать вечную стройку.
Работы по восстановлению храма после всего, что пережил он за первую половину XX века (в блокаду в нем находился морг, после войны — склад декораций Малого Оперного театра, в 1960-х в куполе обнаружили 150-килограммовый фугасный снаряд), велись едва ли не дольше его первоначального строительства — около 27 лет.
Литература
Вера Федоровна Комиссаржевская: Письма актрисы, воспоминания о ней, материалы / ред. — сост. А.Я. Альтшуллер. Л.; М., 1964.
Прибыткова З. А. С. В. Рахманинов в Петербурге-Петрограде. Воспоминания о Рахманинове. Т. 2 / сост., ред., примеч. и предисл. 3. Апетян. М., 1961.
Менькова Н. М. С. В. Рахманинов и его ближайшее родственное окружение // Генеалогический вестник. Вып. 33. СПб., 2008.
Путеводитель по С.-Петербургу. Репринт, воспроизведение изд. 1903 года. Л.: Икар, 1991.
Рахманинов Сергей Васильевич // БСЭ. Т. 21.
Шульц С. С. Храмы Санкт-Петербурга (история и современность): справочное изд. СПб., 1994.
Дом купца Громова
(1870-е гг., архитектор Г. И. Винтергальтер; наб. реки Фонтанки, 22)
«Судья: А что вы делали полезного для родины?
Бродский: Я писал стихи. Это моя работа. Я убежден… я верю, что то, что я написал, сослужит людям службу, и не только сейчас, но и будущим поколениям.
Голос из публики: Подумаешь. Воображает.
Другой голос: Он поэт, он должен так думать.
Судья: Значит, вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?
Бродский: А почему вы говорите про стихи «так называемые»?
Судья: Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет» [107].
Именно в этом здании, где когда-то жили выдающийся историк Пыляев и крупный лесопромышленник и меценат Громов, 13 марта 1964 года прошло второе заседание суда над 23-летним поэтом Иосифом Бродским, обвиняемым в тунеядстве. Показательный допрос решили провести здесь, в зале клуба 15-го ремонтно-строительного управления. По окончании пятичасового процесса поэта осудили на максимально возможное поданному обвинению наказание: «Выселить из гор. Ленинграда в специально отведенную местность на срок 5 (пять) лет с обязательным привлечением к труду по месту поселения. Исполнение немедленное…» [108]. Более того, немногих защитников Бродского среди привезенных на суд рабочих и поносивших поэта незнакомцев, наслышанных об «окололитературном трутне», но никогда не читавших его, осудили за дачу положительных показаний. Высказывания защищавших поэта свидетелей были приравнены к отсутствию партийной принципиальности и неумению разбираться в том, что можно считать талантливым творчеством, а что нет.
Набережная реки Фонтанки, 22
Уже побывавший на принудительном психиатрическом лечении, переживший травлю прессы и, наконец, состоявшийся в этом доме абсурдный судебный процесс, Иосиф Бродский вместе с уголовными заключенными был сослан на поселение в Архангельскую область. Впрочем, время, проведенное в маленькой избе в деревне Норинская, поэт позже назовет самым счастливым в своей жизни.
Гражданин второсортной эпохи,
