Балицкий присел, положив левую руку на правый рукав. Его короткие волосатые пальцы, как по клавишам, пробежались по комиссарским звездам.
«С утра, а уже дерганый»,— отметил Ежов.
— Тут такое дело, товарищ секретарь ЦК,— Балицкий очистил горло.— За Николая Голубенко сразу же потупится командарм первого ранга Якир.
— Ну и что?
— У нас уже была сшибка.
— Знаю. Ну и что? — вновь с нажимом спросил Ежов.— Какое он имеет к нему отношение?.. По старой памяти, что ли?
— И по старой памяти — Сорок пятая дивизия, и вообще... дружок.
— Обжегшись на молоке, дуешь на воду?.. Чего тебя гак уж заело?
Сперва как бы нехотя, но постепенно распаляясь, Валицкий поведал о былых огорчениях, столь круто, но счастливо изменивших его судьбу. Застарелая обида все же прорвалась. Излагая обстоятельства дела начальника оперативного округа Владимира Васильевича Попова, он не удержался от жалобы:
— Белая кость, капитан царской армии, вышел из Академии Генерального штаба... Может, мы и перегнули тогда, не знаю, но устраивать из-за этого хай, беспокоить Григория Константиновича...
— Тоже участвовал в Южном походе? — прервал (ТО излияния Ежов.
— В самую точку! Своими людьми окружил себя Кона Эммануилович.
— Эка невидаль! Один он, что ли?.. Ты лучше не трожь гражданскую. Та дружба кровью спаяна. Замаскированного врага так просто не различишь.— Ежов надолго задумался. Балицкий кипятился не зря. За Якиром стояла большая сила. В армии, обкомах, украинском правительстве. С Орджоникидзе дружили домами.
На нынешнем этапе такие, как Голубенко или этот Попов, не представляли столь уж великого интереса. Если копать прошлое, то значительно глубже. Якир, Гамарник, Затонский, Картвелишвили... От бывшего Реввоенсовета Южной группы нити тянутся далеко и в разные стороны, по всем военным округам. А что с того? Мало ли кто с кем когда-то дружил? Эдак всю Красную Армию придется перетряхивать. Ковырнешь в одном месте, а откликнется, где и вовсе не ждешь. Командующий Особой Краснознаменной товарищ Блюхер тоже под Якиром ходил, а вон куда залетел: маршал! Нюх у Балицкого есть, да не по Сеньке шапка. В разные стороны прыгать готов. Не хватает терпения. Вопрос о героическом Южном походе с повестки снят, но это еще не сигнал, а выпрямление истории. Кому что положено. С дальней дистанции Варшава и Львов тоже выглядят несколько по-иному. Однако с этой стороны к маршалу Тухачевскому претензий нет. Именно с этой! История рассудит, кому остаться героем революции.
— Ты лучше скажи, сколько там у них в Киевском округе бывших троцкистов окопалось? — Ежов молодцевато выпрямился и вскинул голову, инстинктивно пытаясь возвыситься над столом. В свете указаний товарища Сталина перед ним вдруг распахнулась захватывающая дух перспектива. Все стало на удивление просто и ясно, словно с глаз спали шоры. Поинтересовавшись германскими контактами Путны, хозяин и направление задал, и концы с концами связал. Вот где настоящая диалектика! Сразу и в корень.
Во-первых, Путна — троцкист, во-вторых, с двадцать девятого года работал в Берлине военным атташе. Мог и с Седовым встречаться, и с самим Троцким. О том, как мог оказаться в Берлине Троцкий, томившийся на острове Принкипо под обзором всего Истанбула, Николай Иванович нимало не задумался. Детали подберутся, важна магистральная идея. И она определенно выстраивалась. Сейчас Путна в Париже вместе с Тухачевским и Уборевичем. Обратно поедут опять-таки через Берлин. Вон он, главный-то узел! При чем тут Николай Голубенко? Не потянет он рядом с комкором, мелковат. Чует, чует Балицкий зверя, но не знает, с какой стороны ухватиться. Оттого и осторожничает, ходит кругами.
От такого внезапного прояснения приятно захолонуло внутри. Словно после освежающей мятной лепешки.
— Ну, чего мнешься? — почти ласково подбодрил Ежов.
— Оторвался немного, Николай Иванович, за эти годы, не знаю, кто, где... Самых главных, конечно, помню: Дмитрий Шмидт, Юрий Саблин, пожалуй...
— Чего ты их все по именам кличешь, будто артистов каких или писателей? — Ежов записал фамилии. Шмидта он взял на заметку еще в КПК, и Люшков, который с двадцать седьмого года сидел на троцкистах, поминал его тихим словом.
— Да как-то так,— смешался Балицкий.— По привычке. Как-никак революционеры.
— А ты отвыкай «как-никак». Они люди военные, у них звания есть.
— Командир Восьмой отдельной танковой бригады комдив Шмидт и комендант укрепрайона комдив Саблин,— поправился Балицкий.
— Командир бригады ходит в комдивах? Шикарно!
— Как же! — встрепенулся Балицкий.— Учли боевые заслуги. Член партии с пятнадцатого года, два ордена Красного Знамени, первый орден за номером тридцать пять.
— Запомнил, однако.
— Еще бы не запомнить! Все командиры танковых бригад и даже стрелковых дивизий — комбриги, а этот... Грудью за Троцкого встал на Пятнадцатом съезде. Вот и оценили по достоинству. Криворучко опять же ком- кора присвоили, тогда как другие командиры корпусов по два ромба имеют.
— Тоже примыкал?
— Говорили, сочувствовал... Иона Эммануилович в нем души не чает.
— Говорили?
— Не помню, Николай Иванович, право слово, оторвался и вообще голова закручена. Делов невпроворот.
— Дубовой теперь где, в Харькове?
— Так точно, командует округом. Он тогда вместе с Якиром в Москву нагрянул,— подсказал Балицкий.— На его место прибыл комкор Тимошенко.
— Иди работай. Я подумаю насчет Голубенко,— сказал Ежов, поставив мысленно точку: хорошенько приглядеться и брать.
Ситуация со Шмидтом тоже не вызывала сомнений. Он не только голосовал за Троцкого, но посмел поднять хвост на самого товарища Сталина. Более чем достаточно. Короче, Шмидт кругло вписывался в процесс. Остальное — дело техники. На Саблина и Криворучко у Балицкого ничего нет. Обозлен за тот случай, и только. Сводит личные счеты. Ничего, пока достаточно Шмидта и Голубенко. Пусть сперва дадут показания, а там потянется.
Якир скорее всего встанет на дыбы, но тем хуже для Якира. Он уже успел достаточно накуролесить. Стычка с Балицким — Николай Иванович знал это почти наверняка — не вызвала сильной реакции, но обращения к Орджоникидзе хозяин не простил. И ведь Иону Эммануиловича предостерегали, отговаривали, но не послушал, полез.
А его выступление на Военном совете после прошлогодних маневров? Маневры прошли превосходно, казалось бы, живи и радуйся, но он опять ухитрился напортить. Видимо, чувствовал себя героем дня, которому все дозволено, и прямо-таки паясничал на трибуне...
Разговор с Балицким вызвал сложное ощущение. Не выпуская Шмидта из памяти, Ежов почему-то не сопоставлял его лично с Якиром, но звенья замкнулись, тяжким грузом упав на внутренние, напряженно подрагивающие весы, и стрелка качнулась.
Неблагополучно в округе — это факт. Тимошенко не случайно послали. Его и Ворошилов поддерживает. Чисто по-человечески Ежов совсем неплохо относился к командующему КВО, но сейчас, когда пересеклось и закруглилось столько разнородных орбит, он почувствовал раздражение. Словно Якир намеренно подвел его в чем- то очень важном и глубоко личном, не оправдал доверия.
Член ЦК, член Политбюро КП(б)У, член Военного совета, трижды орденоносец! Особняк на Кирова в Киеве, шикарная квартира в доме Военведа на Арбате, и здесь, и там дачи — чего ему не хватало? Захотел поехать на лечение в Австрию — пожалуйста, всюду почет и уважение. И ведь не дворянин, вроде иных, сын провизора.
Не за себя обидно, за Иосифа Виссарионовича.
Ежов словно взглянул на все его проникающими до самого донышка зрачками, и перед ним обнажилась потаенная суть вещей. Слова, скрывающие поступки, и тайные устремления, проскальзывающие в словах, обрели внутреннюю сопричастность, органичную соединенность. Так возникает в зеленой рамке рентгеновского аппарата оконтуренная дымкой плоти грудная клетка и корни дрожащих легких за ней.
«Молодой командир — ключевая фигура в армии,— говорил Якир на Военном совете.— Слово «лейтенант» должно звучать гордо. Поднять это звание надо на такую высоту, чтобы каждая советская девушка стремилась стать женой лейтенанта. Путь к маршальской звезде начинается с двух кубиков. Не всякий лейтенант становится маршалом, но всякий маршал начинает с лейтенанта».
