— Я же говорил вам, что это подлые трусы! — Петефи торжествующе кивнул на пустые столы. — Что ж, видно придется мне самому к ним сходить!
В ратуше, где проходила торжественная регистрация нового фёишпана, появление вчерашнего скандалиста вызвало некоторое замешательство.
Поперхнулся оратор на трибуне, превозносивший личные и общественные достоинства сиятельного властелина Эрдёдского замка, прошелестели над рядами кресел возмущенные голоса.
Пап и Ришко только понимающе переглянулись в ожидании дальнейших событий.
Однако ничего из ряда вон выходящего не произошло. Оратора сменил другой, столь же красноречивый, а выборщики перестали перешептываться и коситься на колонну, у которой, скрестив руки, стоял поэт. Вскоре и сам Петефи понял, по-видимому, что порыв отгорел и более не повторится. Его присутствие здесь было бессмысленно, если не вовсе смешно.
— Пойдем, — кивнул он Ришко и добавил вполголоса, чтобы хоть как-то выйти из неловкого положения: — Никогда не слыхал столько чуши.
Петефи ощущал разочарование и острую, почти до слез, неловкость. Стыдно было смотреть друзьям в лицо. Он возвратился в «Олень» с угрюмо сдвинутыми бровями.
Все столы по случаю праздника святой Марии были заняты, и друзья решили подняться в номер.
— Скажу, чтоб нам принесли вина, — задержался Ришко, не доходя до лестницы. — Ба! Да здесь Телеки! — порадовался он, увидев знакомого, одиноко сидевшего в укромном уголке возле декорированного острыми рожками серн овального зеркала. — Пошли к нему!
— Кто это? — хмуро спросил Петефи.
— Граф Шандор Телеки, разве ты с ним не знаком?
— Не желаю иметь ничего общего с графьями, — передернулся гримасой Шандор. — Хватит с меня.
— Погоди, — удержал его Ришко, — этот граф не такой. Сейчас я тебя познакомлю, — и почти насильно потянул за собой упиравшегося поэта.
Последовал церемонный, несколько утрированный обмен поклонами, после чего раздосадованный поэт, как бык на красную тряпку, устремился в атаку.
— Между прочим, вы первый живой граф, с которым мне посчастливилось перекинуться словечком, — заметил он с равнодушной миной. — Честное слово…
— Раньше, выходит, дохлые попадались? — мгновенно парировал Телеки. — Садись! — Он обезоруживающе улыбнулся, переходя на дружеское «ты», и подвинул стул. — Черешневой палинки! — крикнул официанту.
— Попадались? — не сразу нашелся Петефи. — Это уж как поглядеть. Видишь ли, эрлаухт, — он язвительно ухмыльнулся, — я ведь бродячий комедиант, а потому сам не раз бывал в шкуре дохлого графа. Как тебе это понравится?
— В таком случае, мне следует у тебя поучиться. Ведь то, что ты пережил, мне еще только предстоит, — сказал он без тени улыбки. — Надеюсь, что не очень скоро, — закончил под дружный хохот.
— Молодец, граф, — одобрил поэт. — Откуда только ты такой взялся?
— О, ты еще не знаешь Телеки! — Ришко разлил по рюмочкам душистую водку. — В Париже он возил Штанчича к Ледрю-Роллену, в Тироле навещал Антала Регули, сопровождал в концертах по России гениального Листа… Откуда сейчас, милый граф?
— А, пустое, — отмахнулся Телеки и, переводя разговор на прежнее, похлопал Петефи по плечу. — Значит, живым графом быть тебе не доводилось?
— Увы, — состроил жалобную мину поэт. — Едва я успевал произнести скупую реплику, как тут же падал, заливая подмостки красным сиропом. Не знаю, быть может, теперь, после нашего знакомства, я наберусь побольше ума и сумею продержаться подольше. Недаром говорят, что лучший учитель артиста — жизнь.
— Так-то оно так, дружище, — Телеки с немыслимой ловкостью опрокинул рюмку и заел миндалем. — Только боюсь, что знакомство со мной не слишком обогатит твой жизненный опыт. Аристократ из меня, прямо скажу, никудышный. Недаром меня Диким графом прозвали.
— Что ж, с Диким графом я готов подружиться, — кивнул Петефи, постепенно проникаясь симпатией к столь оригинальному собеседнику. — У тебя, наверно, и поместья нет? — спросил все-таки с вызовом.
— Есть, — спокойно ответил Телеки. — Поблизости отсюда, наследственный майорат. Буду счастлив, если согласишься погостить под моим кровом. Знакомство с тобой — честь для меня. Да поможет мне бог завоевать твое доверие и дружбу.
— Меттерних окончательно спятил. — Небрежным движением кисти Кошут перебросил через рабочий стол газету с последними сообщениями. — Полюбуйтесь, господа, что происходит в Галиции… Поджоги имений, крестьянские самосуды, отвратительные зверства, в коих виновны обе стороны.
Сидевшие напротив братья Мадарасы и граф Баттяни молча склонились над листами, на которых еще не просохла пахучая типографская краска.
Никто из гостей редактора «Пешти хирлап» прямого отношения к редакционной кухне не имел. Однако как-то само собой получилось, что кабинет Кошута сделался в последнее время центром, вокруг которого кристаллизовалась еще зыбкая, не имеющая четко очерченных границ либеральная оппозиция. Не удивительно поэтому, что и Мадарасы, и Баттяни, весьма далеко отстоявшие друг от друга в своих политических чаяниях, поспешили завернуть к Кошуту, как только распространилась весть о галицийском восстании.
— Ты действительно уверен, что канцлер приложил тут руку? — спросил Баттяни, промокая платком широкую лысину.
— Кто же еще? — пожал плечами Кошут, машинально поправляя красиво повязанный шейный платок. — Излюбленный стиль, характерный почерк. Польское дворянство было настроено крайне антиавстрийски, и Вена день за днем теряла рычаги власти. Поэтому старый Клеменс решил прибегнуть к излюбленному трюку, натравить силу на силу.
— Но одна из этих сил крестьянство! — негодующе воскликнул Баттяни. Его мясистое волевое лицо покраснело от гнева.
— Кошут прав, — спокойно кивнул Йожеф Мадарас. — Меттерних уже не ведает, что творит. Надеясь погасить пожар встречным огнем, он рискует спалить всю округу.
— Восстание свободно может перекинуться к нам, — поддержал брата Ласло Мадарас, — и уж, конечно, в русскую Польшу, что вообще чревато войной.
— И все же с трудом верится, что опытный государственный деятель способен на такое безрассудство, — упрямо мотнул головой Баттяни. — Нужны доказательства.
— За ними дело не станет, — Кошут подавил улыбку, заметив крошки бисквита, запутавшиеся в кудрявой черной бороде упрямого графа. — Наверняка все было разыграно по старым нотам: переодетые жандармы, шпики, иезуитские провокаторы. Им нетрудно было распалить крестьян, доведенных до крайней степени отчаяния, против спесивых магнатов. Вы же знаете, что польское шляхетство иначе как быдлом народ и не называет. Можно не сомневаться, что Меттерних не замедлит поднажать со своей стороны и возьмет непокорных панов в кольцо.
— Если только восстание не распространится дальше. Он совершенно прав, — Баттяни кивнул на Ласло Мадараса. — За украинцами могут подняться словаки, да и за братьев мадьяров я не поручусь. Что тогда? Меттерних, конечно, сгорит, но какой ценой? Вместе с нами?
Кошут отметил про себя, что богатейший помещик и промышленник граф Баттяни хоть в чем-то публично согласился с максималистами Мадарасами. Видимо, и вправду пришла пора консолидировать силы, прибрать осторожно к рукам отдельные группы, уравновесить противоположные веяния, примирить лагери. Что ж, посмотрим…
— Не хочется? — спросил с усмешкой, вперяясь взглядом в крошки на бороде. — Не желаешь гореть в одном костре с Меттернихом?
— Пусть с ним черти горят, — в сердцах махнул рукой граф. — И венская камарилья.
— Но для этого нужно что-то делать! — воскликнул Йожеф Мадарас.
— Что именно? — повернулся к нему Баттяни. — Баррикады? Или, может быть, заговор? Не хочешь ли ты застрелить старого идиота? Именно теперь нам не следует торопиться. Неспособность Меттерниха вскоре станет очевидной, и тогда ему конец. Русский царь тоже, надеюсь, внесет свою лепту. Он не потерпит волнений в Польше.
— По-прежнему надеешься, что кто-то сделает твою работу за тебя, — осуждающе покачал головой Йожеф. — Напрасные надежды. По вине таких, как ты, мы только теряем драгоценное время…
— Вы оба совершенно правы! — торжествующе заявил Кошут. — Я целиком согласен с тобой, Йожеф, и стою за консолидацию всех прогрессивных сил. Но и Лайош тоже очень верно заметил, — последовал дружеский кивок в сторону Баттяни, — что кресло под канцлером закачалось. Поэтому не нужно спешить. Пусть сам свалится.
— Ты защищаешь Меттерниха? — удивленно раскрыл глаза Ласло Мадарас. — Браво! Заключение в крепости явно пошло тебе на пользу.
— Да, пока меня держали в одиночке, я успел полюбить этого выдающегося человека, — с полной серьезностью ответил Кошут. — Меня также глубоко трогает, что каждый номер газеты специально для него переводился на немецкий. Более того, узнав, что издатель Лайош Ландерер доносил лично канцлеру о каждом моем шаге, я понял, что любовь оказалась взаимной.
