— Да, пока меня держали в одиночке, я успел полюбить этого выдающегося человека, — с полной серьезностью ответил Кошут. — Меня также глубоко трогает, что каждый номер газеты специально для него переводился на немецкий. Более того, узнав, что издатель Лайош Ландерер доносил лично канцлеру о каждом моем шаге, я понял, что любовь оказалась взаимной.
— В чем же дело тогда? — Сложив из бумаги лодочку, Ласло щелчком направил ее Кошуту через весь заваленный гранками стол. — Объяснись!
— Я стою за то, чтобы сосредоточить силы на главном. Все мы давно согласны с тем, что крестьянский вопрос необходимо наконец разрешить. Если мы этого не сделаем, то пропадем, помяните мое слово. А Меттерних подождет, реформа окончательно сведет его в могилу.
— Интересное умозаключение, — скептически поморщился Йожеф Мадарас. — Я бы даже готов был принять его в качестве тактического хода, если бы…
— Что именно? — быстро спросил Кошут.
— Если бы только один Клеменс стоял у нас на пути!
— Теперь ты попал в точку, — удовлетворенно отметил Кошут. — Да, нам противостоит не только старый канцлер, но и вся прогнившая камарилья. С той лишь разницей, что нынешнее положение существенно отличается от того, каким оно было десять или даже пять лет назад. Меттерних с каждым днем теряет влияние. Уже граф Аппони и тот повсюду заявляет, что стоит за реформы. Нам сулят средства на строительство дорог, обещают долгожданную таможенную реформу.
— Какая благодать! — саркастически умилился Ласло. — Не понимаю лишь, почему ты до сих пор воюешь с Сечени. Да он расцелует тебя, услышав такие речи!
— До чего горяч! — снисходительно улыбнулся Кошут. — Словно молодой петушок из «Пильвакса». — И разъяснил терпеливо — Разве я сказал, что принимаю всерьез заявления всяких аппони? Или верю посулам правительства? Но не замечать того, что тон в Вене изменился, мы не можем. Что же касается Сечени, то своим согласием войти в Наместнический совет он совершенно себя дискредитировал. С человеком, который поддерживает камарилью, у нас нет точек соприкосновения.
— Рад, что ты по-прежнему так считаешь, — кивнул Ласло.
— Эх, Сечени, — вздохнул Баттяни и, глянув случайно вниз, стряхнул крошки. — Как он изменился! Ведь он еще двадцать лет назад выступил за освобождение крестьянства. Все мы воспитывались на его книгах… «Кредит», «Мир», «Стадиум» — это же вехи! Этого у него не отнимешь. Я наизусть помню превосходные слова о труде и богатстве. — Он замолк на короткий миг и тут же просиял, вспомнив: — «Труд — краеугольный камень богатства, однако крепостной труд малопроизводителен, ибо крестьянин не заинтересован в работе на земле помещика…» Сейчас это тривиальная истина, господа, общее место, а тогда, ого! Набат, откровение, ниспровержение основ…
— Не надо преувеличивать, граф, — поморщился Кошут. — И вообще при чем тут Сечени? С ним, по-моему, все ясно.
— Пожалуй, — неохотно признал Баттяни. — Он, конечно, патриот и много сделал для нации, но слишком заискивает перед Габсбургами, нам с ним не по пути.
Мадарасы согласно кивнули.
— Наконец-то! — Кошут довольно потер руки. — По крайней мере, по одному пункту мы достигли полного взаимопонимания. — Он задумался, затем, словно осененный внезапно родившейся мыслью, воскликнул: — Раз уж начали, то давайте продолжим! Попробуем отыскать и другие точки соприкосновения, приемлемые для нас и наших единомышленников?
— Говори, Лайош, — одобрительно кивнул Йожеф Мадарас. — Только достигнув единомыслия, можно надеяться на практические шаги. — Он обернулся к брату за поддержкой. — Всем нам, в конце концов, не обойтись друг без друга.
— Золотые слова! — озарился Кошут. — Все, кому дорога родина, должны стать единым целым, и тогда многое разрешится само собой. Забудем пока о расхождениях и попробуем достигнуть согласия хоть в чем-то. — Он стремительно поднялся, вышел из-за стола и, приоткрыв дверь, окликнул жену. — Тереза, душечка, меня ни для кого нет дома… Слышишь?
— Чего стоит согласие по пустякам, когда нет единства в главном? — скептически пожал плечами Ласло, когда Кошут вернулся на свое место. — Нельзя игнорировать тот, на мой взгляд, наипервейший факт, что мы по-разному представляем себе будущее. Я говорю о форме правления. Я, например, за республику, а ты, Кошут? Ты, граф Баттяни?
— Даже заикаться сейчас о республике самоубийственно! — решительно отказался Баттяни. — И притом наивно. Мы не дозрели пока. Regnum independens[54] — это тот оптимум, который следует отстаивать. Тогда можно надеяться и на собственную таможню, и на самостоятельную денежную систему. Искусственные препятствия на вывоз продукции сельского хозяйства и всяческие помехи, мешающие промышленному росту, сразу же отпадут, как только между нами и короной исчезнет ненужный посредник, засевший в Буде. Венгрии нужен не наместник, а конституционный король.
— Ну вот, — обреченно махнул рукой Ласло. — О какой общей платформе можно тогда говорить? Свобода торговать и свобода жить — совсем разные понятия. Мне действительно куда более симпатичны молодые республиканцы из «Пильвакса», чем аристократические приверженцы Габсбургов.
— Плевал я на Габсбургов и терпеть не могу немцев, — отмахнулся Баттяни. — Но у королей нет национальности. Какого послал господь, тот и хорош.
— Будем реалистами, друзья. Всякий цивилизованный человек предпочтет республику монархии. Но ты, граф, справедливо отметил, что наша Венгрия еще не дозрела до столь высокой стадии национального самосознания. Для большинства народа даже сама идея республики покажется опасной и дикой.
— Не спеши говорить от имени народа, — запротестовал Ласло Мадарас. — Он не снабдил тебя полномочиями.
— Ты что? — отчужденно покосился на него Кошут. — За немедленную революцию? За ужасы крестьянского восстания? — Он скомкал и с отвращением отшвырнул гранки. — Пусть хоть Галиция послужит для тебя предостережением! На нас лежит ответственность за судьбу нации, друзья, и давайте останемся на высоте задачи… И притом, Ласло, разве конституционная независимая монархия хуже нынешнего, столь унизительного для нас состояния? Разве она не шаг вперед по пути прогресса? По пути, если угодно, к республиканскому правлению?
— Что ж, в такой оговорке есть резон, — признал Йожеф.
— Допустим, — вынужденно признал и Ласло Мадарас.
— Вот и отлично! Итак, на ближайшее будущее у нас здесь разногласий нет, — торжественно констатировал Кошут. — Все мы готовы бороться за преобразование страны на новых конституционных началах в духе демократии, свободы, равенства и братства. Так?
Баттяни скривился, как от зубной боли, но ничего не сказал.
Братья Мадарасы ответили неопределенной улыбкой.
— Превосходно, — подвел итог Кошут. — Основа для консолидации оппозиционных сил есть.
— Ты имеешь в виду выборы? — спросил Баттяни.
— Не только. Пора всерьез подумать о сообществе единомышленников. Нам нужна не только общая предвыборная программа, но и нечто более важное…
— Это хорошо, хоть и попахивает заговором, — перебил Кошута импульсивный Баттяни. — Но давайте-ка возвратимся к крестьянам. Корень вопроса в них.
— Ни о каком заговоре не может быть речи, — отчеканил Кошут. — Я имею в виду абсолютно легальную оппозицию со своим уставом, печатным вестником и все такое. В вопросе же о крестьянах все мы давно согласны: крестьяне должны быть освобождены, а повинности уничтожены.
— Освобождены! — взорвался Баттяни. — Конечно же освобождены, но как?! Ты хоть представляешь себе это?
— Я давно думал над этим вопросом. Освобождение конечно же должно сопровождаться выкупом земли.
— И кто ее выкупит? — Граф недоверчиво прищурил глаз.
— Сами крестьяне и, разумеется, правительство. В равных долях.
— Да чтобы выкупить всю землю у помещиков, нужно двести, а то и все триста миллионов форинтов! — возмутился Ласло Мадарас. — Откуда у народа такие деньги?
— Он прав, — граф назидательно цыкнул. — Нет таких денег, а «за так» свою землю никто не отдаст.
— Вспомните, что писал Штанчич! — воскликнул Йожеф. — «Разве не заплатили они кровавого выкупа, — говорил он о крестьянах, — веками неся все повинности да еще отдавая сыновей для защиты родины от врага?» О каком выкупе может идти речь?
— Мало ли глупостей в книгах, — хмыкнул Кошут.
— Все это так, — сокрушенно вздохнул Баттяни, — только нельзя без выкупа, никак нельзя. Иначе это будет не реформа, а революция, беззаконный грабеж… Вот и получается, что мы год за годом толчем воду в ступе, с места не двигаемся, а положение не терпит. Галиция та же… И урожай выдался такой, что не приведи господь. Зимой голод начнется. Того и гляди, голодные бунты вспыхнут.
