Стараясь собраться с мыслями, он посмотрел туда, где стояла Дафна.
— Я врач, а не атлет. Я не философ, который мог бы подробно изложить перед вами недоказуемую теорию болезней. Я не жрец Асклепия, который исцеляет божественным благословением, и не чудотворец. Я не изгоняю злых духов, которых люди, заблуждаясь, считают источником всех недугов. И я не обманщик, торгующий бесполезными снадобьями. Я врач и учитель молодых врачей. Слово, которым греки теперь называют врачей, новое, и происходит оно от слова «физис» — природа. Значит, для врачей настало время искать новые пути. Врач — это естествоиспытатель, человек, стремящийся постичь природу, а особенно природу человеческого тела в здоровье и росте, в болезни и смерти. Это человек, который с помощью своих знаний старается исцелить больных. Некоторые обращаются к занятиям медициной, побуждаемые алчностью, пустым любопытством или распущенностью. Такие люди — шарлатаны, даже если они и научились кое-чему от целителей прошлого. Берегитесь их! Медицина — это искусство. Оно передавалось от учителя к ученику со времен Асклепия. Асклепиады, живущие здесь, на берегах Карии, ревностно хранили тайны древней медицины и открывали их только тем, кто давал клятву оберегать их от непосвященных. Но в том учении, которое дошло до нас, истина смешана с ложью. И правильный путь сулит нам не древняя медицина, а наблюдения над природой и над болезнями. Существует много искусств, и греки, занимаясь ими, открыли истины, неведомые учителям древности. Это мы видим и в ваянии, и в живописи, и в музыке, и в поэзии, и в философии. Только что Геродот рассказал нам о новом искусстве истории. Пифагор сотворил из чисел и линий искусство иного рода — точное знание, науку. Настало время, чтобы и врачи добавили что-нибудь новое к медицине. Настало время проверить догадки и суеверия прошлого пробным камнем сомнения и наблюдений. Что приводит достойного ученика к врачу-целителю? Чаще всего сочувствие к страданиям и желание облегчить их. И еще, конечно, любознательное стремление постичь тайны человеческого тела и сущность болезней. Со временем он выучивается помогать больным и утешать их. Он служит людям, но он не подвластен им, как раб подвластен своему господину. За все, что он делает, как врач, он отвечает перед богами. И хороший ученик, став врачом, испытывает уже не только сострадание. Его влечет сила, более могущественная, чем поиски наслаждения или надежда на счастье, сила, более могущественная, чем любовь к женщине. Узнав, сколько есть еще неизвестного, сколько непонятого, он начинает стремиться к тому, чтобы открыть в природе новую науку. Вы можете спросить меня: а что такое — наука? Знать — вот что такое наука. Верить, что можно знать, не ища и не проверяя, учить прошлому, не пытаясь удостовериться в его истинности, — это невежество. И сейчас я даю обет посвятить мою жизнь искусству врачевания, медицинской науке. Вместе с теми, кто думает так же, я начинаю подъем на вершину, который в конце концов приведет нас к скрытой тайне жизни. Будет ли это угодно Аполлону? Достаточно ли этого, когда искусство так огромно, а жизнь так коротка?
Гиппократ умолк. Никто не хлопал. Все молчали. На верхней площадке снова показался жрец.
— Ищи истину, — сказал он. — Ибо истина лучше победы. Иди путем, который ты избрал, Гиппократ, и знай, что впереди идет Аполлон.
Гиппократ и Сосандр вместе с толпой прошли через большие каменные ворота в конце портика и спустились по лестнице, которая, следуя за изгибом склона, вела к стадиону.
— Мне очень жаль, — сказал Гиппократ, — что я говорил так плохо. Но когда я поднялся туда, в моих мыслях вдруг воцарилась полная ясность, и я сказал все, что думал.
— Понимаю, — кивнул Сосандр. — Во всяком случае, мне кажется, что я понимаю.
У подножия лестницы их поджидал Пиндар. Он сказал только:
— Учитель, это было чудесно!
— Нет, — сказал Гиппократ. — Не в этом дело. Просто я вдруг понял, что останусь на Косе и буду учить медицине; и понял — почему.
— Да, — ответил Пиндар. — Я почувствовал, что твои слова означали и это.
— Да, — добавил Сосандр, — и мы благодарим за это богов.
Глава XV Игры дорического пятиградия
Атлетические игры должны были начаться через час после полудня. Но Гиппократ задолго до этого отправился в гимнасий и присоединился к другим судьям, собравшимся в помещении, которое отвел для них гимнасиарх. В этом обширном здании гимнасиарх был полновластным хозяином. Кроме большого центрального двора, где накануне судьи произвели последний смотр участников, оно включало несколько малых двориков, а также умывальные, раздевальни, помещения, где юноши занимались у ученых-софистов, и большой зал для атлетов-наставников.
Главный судья сообщил остальным судьям, какие обязанности поручаются каждому из них на те два с половиной дня, пока будут длиться состязания. Вторая половина последнего дня отводилась под состязания девушек — тогда на стадион будут допущены и женщины-зрительницы, а дорожку укоротят с помощью переносных мет. Вечером же последнего дня победителям будут торжественно вручены их награды — бронзовые треножники, которые они затем посвятят Аполлону, оставив таким образом в его храме вечное свидетельство своей победы, а с собой увезя только славу.
Судьям были розданы жезлы. До конца игр они должны были служить символом их власти, хотя порой эти жезлы, как и жезлы атлетов-наставников, пускались в ход и для того, чтобы образумить или наказать кого-либо из участников игр. Незадолго до торжественного выхода всех состязающихся судьи перешли пустырь, отделявший гимнасий от стадиона, и расположились на отведенных для них местах вдоль дорожки.
Эта дорожка была прямой, а не представляла собой замкнутого кольца, и имела в длину около стадия. Ширина ее позволяла состязаться одновременно десяти-пятнадцати бегунам. Таким образом, стадион был очень длинным и довольно узким. Он занимал ровную площадку под холмом акрополя. По обеим сторонам дорожки тянулись ряды каменных скамей для почетных зрителей. Правая сторона и дальний конец стадиона были ограничены крутым склоном холма, который пересекали ровные уступы. На них размещались многотысячные толпы, причем дорожка была отлично видна каждому зрителю. Напротив склона и над входом была построена невысокая каменная трибуна.
Гиппократ смотрел по сторонам и слушал гул толпы. Он испытывал давно знакомое приятное возбуждение, которое охватывало его каждый раз, когда он попадал на стадион. Дорожка была разровнена, утрамбована и посыпана белым гравием. Земля в яме для прыжков в дальнем конце стадиона была вскопана, чтобы прыгуны не ушибались, и присыпана белым песком. Жаркое эгейское солнце заставило большинство зрителей сбросить плащи, а некоторые сняли и хитоны. Всюду звучали басистые мужские голоса и смех.
Все это было хорошо знакомо ему еще с тех дней, когда он сам участвовал в играх, радуясь возможности померяться силой и ловкостью с умелыми соперниками. Но тогда эти картины и звуки были лишь фоном, необходимым для упоительного возбуждения, которое охватывает состязающихся в подобные минуты.
Внезапно наступила тишина. У входа в конце стадиона уже давно выстроились трубачи. Теперь они вскинули свои трубы и затрубили. Звонкое эхо заметалось между трибунами и холмом и покатилось по склону к кораблям на желтом песке у воды — уже много столетий оно гремело здесь каждый год в честь Аполлона. Затем на стадион по пятеро в ряд вышли участники состязаний. Зрители громко закричали, приветствуя их, и эхо вновь прокатилось по холмам к морю. Впереди шли юноши, а за ними мужчины. Порядок их расположения в строю был установлен издавна и известен всем: справа налево — Линд, Кос, Камейр, Ялис и Книд.
Первыми шли кулачные бойцы, затем борцы, бегуны на короткую дистанцию и бегуны на длинную дистанцию, прыгуны, метатели диска и пятиборцы. Каждая группа доходила до конца дорожки, поворачивала назад и покидала стадион через те же ворота.
Юношей отличали красота и изящество, всегда присущие молодости. По движениям мужчин, по тому, какие мышцы были у них особенно развиты, можно было догадаться, в каком роде состязаний они выступают. Гиппократ смотрел на проходящих перед ним атлетов и думал о том, как лепит природа тела людей, — природа и занятия, которым они посвящают свою жизнь.
Метатели копий несли свои копья, а бегуны в боевом вооружении — свои щиты. В их телосложении, как и у остальных бегунов, думал он, трудно подметить какие-либо отличительные признаки. Очевидно, быстрота зависит от врожденного чувства ритма, а не от какой-нибудь особой формы тела.
С другой стороны, пятиборцы, соревнующиеся в беге, прыжках в длину, метании диска, метании копья и борьбе, обладали гибкостью движений и изяществом, порождаемыми безупречным и гармоничным развитием всех мышц. Кулачные бойцы отличались массивностью — у греков не существовало весовых категорий. У них у всех были очень длинные руки и мощные бугры мускулов на груди и плечах. Лица бойцов постарше казались одутловатыми от множества шрамов. Старых борцов можно было легко распознать по их бычьим шеям и распухшим ушам. Шествие замыкали панкратиасты — покрытые шрамами, с узловатыми мышцами, безобразные.
