И все же он не мог вот так сразу отказаться от поисков, смириться с тем, что в одночасье отломился целый кусок совместно прожитой жизни (и ведь неплохо, кажется, прожитой!). Несмотря на то, что торопили сроки, отыскал нескольких милиционеров, которые когда-то занимались борьбой у него на Корабельной, не вдаваясь в подробности, попросил помочь. Несколько дней вместе с ними прочесывал негласно Мильонку, но Анна и китайцы как сквозь землю провалились или растворились в воздухе, не оставив следов… Оставалось только развести руками и продолжать намеченную дорогу одному.
Вернувшись в гостиницу перед поездом, он в последний раз дал волю чувствам, швырнув через всю комнату в угол тещину книгу. Он готов был бросить ее в гостинице насовсем, но давнее, еще семинарское, почтение к старинным рукописям остановило его: это было все равно что убить человека – уничтожить то, что наверняка годами писалось при скудном светильнике человеческой рукой. А потом еще многие руки несли эту книгу через столетия, и одному Богу известно, чему она была свидетелем, скольких людей пережила…
Вспомнилось, как еще в Японии, в миссии, довелось побывать с другими семинаристами в хранилище библиотеки, где им среди прочих редкостей показали и рукописную книгу четырнадцатого века. Любовно и бережно переворачивая хрупкие от времени пергаментные листы, монах объяснял юношам:
– Эти рисунки на полях книги – не просто украшения, а символы. Вот смотрите: голубь нарисован – это Дух Святой, любовь духовная, кротость; змея на заставке – это мудрость. По слову Христа писал мастер: «будьте мудры, яко змии, и кротки, яко голуби». Птица, здесь изображенная, – то душа человеческая. Сказочная птица феникс – это бессмертие и воскресение души. Лев – образ величия и силы.
Много еще объяснял монах, да не все осталось в памяти. Потрясло еще и то, что каждый цвет – на иконе ли, в церковной ли росписи, в книжной ли заставке или буквице – оказывается, несет особое свое значение: зеленый знаменует весну и вечную жизнь; синий – цвет неба, призывает к духовному сосредоточению и созерцанию; красный символизирует божественную силу огня и взаимную любовь Бога и человека…
Нет, не подымалась рука на создание безымянного мастера, да и очи тех, кто хранил и передавал друг другу это творение, будто разом глянули на него с немым укором в эту минуту…
Василий кинул книгу в чемодан, сунув в нее прощальную записку жены. Спалось ему в эту последнюю владивостокскую ночь плохо: снилась Анна такая, какой он ее видел в то утро, – с закрытыми глазами и тревожной складкой меж бровей.
Во сне ему почему-то было очень важно взглянуть ей в глаза, и он тряс ее за плечи, стараясь разбудить, но она только безвольно моталась в его руках, как тряпичная кукла. Он проснулся с ужасной мыслью: «А что, если не прав швейцар, и не своя воля вела Анну за этими проклятыми китайцами? Может, сделали ей незаметно какой-нибудь укол? Загипнотизировали?»
Но что толку было теперь размышлять об этом, если уже не было времени что-либо предпринять – внизу Василия ждала нанятая швейцаром по его просьбе пролетка: пора было торопиться к поезду. Он в последний раз оглянулся на подъезд отеля, словно прощаясь и перевертывая еще одну страницу своей жизни.
На вокзале он не торопился садиться в вагон – все высматривал в перронной толпе, не мелькнет ли знакомая фигура, не окажется ли все происшедшее просто чьей-то шуткой, приключением… Он чуть не предъявил проводнику оба билета, которые держал в кармане. Но Анна не появилась на перроне, не было ее и в теплом маленьком купе, где еще застоялся запах табака и чьих-то чужих духов.
Извилистой зеленой гусеницей поезд полз через горные туннели, перевалы, покрытые снегом, к долине реки Сунгари, в Маньчжурию, в Харбин.
* * *
Как свидетельствуют историки, Китай начала тридцатых годов был буржуазным милитаризованным государством, чья правящая верхушка была отнюдь не дружественно настроена к Советскому государству. Антисоветские настроения подогревали белые эмигранты, обосновавшиеся в Китае после разгрома белогвардейских войск в Приморье, а также державы Антанты, чья интервенция против Республики Советов не увенчалась успехом.
Харбин в этом отношении был одним из самых сложных китайских городов. Он ведь был основан в Маньчжурии (северо-восточной части Китая) русскими в 1898 году, в связи с началом строительства Восточно-Китайской железной дороги! Город на перепутье между Азией и Европой быстро стал крупным торговым центром.
Харбин с его русскими фирмами, церквями, газетами и гимназиями стал последним порогом для многих бежавших русских – или перед возвращением на Родину, или, чаще, перед дальнейшей эмиграцией: в Шанхай, Гонконг, Японию, Австралию, Америку – всюду, где удавалось зацепиться чужаку тоненькими непрочными корнями…
* * *
Зимняя поездка по железной дороге, в вагоне с заиндевевшими окнами, с желтым светом маломощных лампочек в ранние сумерки, – сама по себе дело невеселое. А Василий ехал один в двухместном купе спального вагона (билет Анны решено было не сдавать, чтобы не привлекать лишнего внимания) и не мог не думать о том, насколько другой была бы эта поездка, если бы вот тут, напротив, сидела Анна, уютно кутаясь в теплый платок от вагонных сквозняков… Сколько всего переговорили бы они за дорогу, как обсуждали бы дни своего будущего пребывания в Харбине…
Сменялись то русские, то китайские поездные команды, проверяли билеты, приносили горячий чай в стаканах с тяжелыми мельхиоровыми подстаканниками… Ехали почти две недели, подолгу простаивая на глухих, малоизвестных станциях.
С наступлением темноты проводники настойчиво просили плотно зашторивать окна и туманно объясняли, что так здесь заведено еще с 1901 года, со времен знаменитого крестьянского восстания «боксеров». Отряды голодающих крестьян, вооруженных только собственными кулаками и палками, видели причину всех своих бед в иностранцах и буквально разрушительным смерчем прошлись по станциям КВЖД, иностранным посольствам и торговым фирмам. Движение было жестоко подавлено, но память о нем долго не могла улечься и в народе, и среди служащих этой железной дороги.
* * *
Потом потянулись маньчжурские сопки, покрытые заснеженными лесами, опустевшие к зиме поля с колкой стерней гаоляна и чумизы. Вспомнился и навязчиво зазвучал в сознании вальс «На сопках Маньчжурии». И постепенно, чем больше менялась местность за окнами вагона, тем больше мысли Василия обращались к предстоящим харбинским встречам, тем реже мерещился на скамейке напротив смутный силуэт жены.
Перед самым Харбином опять сменилась на русскую поездная бригада, и вместо зеленого китайского принесли черный байховый чай с лимоном…
Зимний Харбин показался неуютным: замерзшая Сунгари с дымящимися на морозе полыньями во льду; нарядный центр и рано темнеющие, плохо освещенные на окраинах улицы почти без деревьев и кустарников. Город, где странная смесь русских изб, обшитых тесом, и китайских фанз, совершенно российских трактиров и западных казино. Где-то в центре, застроенном в так называемом «колониальном стиле», подавал голос медный колокол русского Свято-Покровского православного храма, а рядом, на боковых улочках, позванивали колокольчиками буддийские кумирни.
Странной была и уличная толпа: русские, по большей части в купеческих чуйках и картузах; дамы, одетые по моде конца прошлого века; бывшие военные в фуражках с кокардами и без; маньчжуры в лохматых папахах на маленьких мохнатых лошадках и китайцы в неизменных синих стеганых халатах.
Однако в эту пору выходцы из России составляли большую часть двухсоттысячного населения города. Василий пристально всматривался в эту смесь одежд, обычаев и нравов, вопреки доводам рассудка надеясь: а что если Анна все же здесь, в Харбине, и они случайно столкнутся в толпе…
* * *
Между русскими и китайцами не существовало в Харбине никаких искусственных перегородок: люди общались на работе, в одних и тех же школах учили детей, где изучались одновременно оба языка – русский и китайский. Правда, несколько иначе было в привилегированных частных гимназиях.
Русская колония жила зажиточнее благодаря КВЖД, которая взяла на себя поток грузов с Дальнего Востока в Европу. В Харбине были русский симфонический оркестр и русский оперный театр.
Харбин процветал, и вместе с тем далеко не всем доставались равные доли этого процветания, касалось ли это русской колонии или китайских кварталов, в которые постепенно превращались окрестные деревни.
* * *
Надо сказать, вовсе не исключено, что в это время, в этой разношерстой толпе на харбинских улицах мимо Василия не раз проходил мальчишка, которого он когда-то безуспешно разыскивал еще во Владивостоке: ведь Мурашовы и Ощепков были в Харбине в одно и то же время. Но, видно, и в этот раз не судьба им была встретиться…
