помолчав немного, из учтивости спросил Михаил Иоганович, хотя, по правде сказать, едва ли желал теперь, что-либо знать о Третьем отделении и о его обитателях.
– Все по старому, кроме нового, – засмеявшись, пошутил Дубенский. – Разве что разумного все меньше. Только в этом месяце завели тысячу дел. Из-под бумаги, нас уж не видать, ей Богу, как после февральской метели занесло. И все письма, и кляузы, и доносы, и все пустое. В таком потоке абсурда и бессмыслицы, не отыскать и песчинку правды! Помяните мое слово, Михаил Иоганович, все это дурно кончится, ведь нельзя же так, управлять без разума.
– Андрей Петрович, без разума не только управлять нельзя, но и жить без разума нельзя. Это я Вам, как человек, знающий не понаслышке, говорю, – с горькой усмешкой ответил Мейер.
– Бросьте Вы, Михаил Иоганович, уж вы ли не человек разумный? Уж ежели не вы, то кто ж тогда разумен?
– Боюсь вы обо мне Андрей Петрович, слишком доброго мнения, ну что ж, я вас переубеждать не стану, теперь обо мне так много дурного говорят, так что ежели один человек добром вспомнит, что ж тут плохого? Вреда не будет, – засмеялся Мейер.
– Михаил Иоганович, главное ведь кто говорит, а не что говорит. Ежели некоторые люди, обо мне, положим, доброе скажут, так я вам скажу – дурной это знак, а ежели от них же, дурное услышу, так лучше доброй похвалы будет, ей Богу!
– А ведь верно говорите, Андрей Петрович, верно, – задумчиво произнес Мейер, затем немного помедлив, как бы между делом, спросил:
– А что же Серебренников?
– Не хотел говорить вам Михаил Иоганович, зря растраивать, но коль уж спросили, молчать не стану. Серебренников на Ваше место назначен будет, и хотя приказ еще не подписан, но дело решеное. Не удивлюсь если ему и орден Святого Станислава вручат, прохвостам у нас всегда почет. Он у Чревова, знаете ли, на хорошем счету, как особо ценный сотрудник, хотя как по мне… – и Дубенский, скривив губы, посмотрел в окно, затем снова повернулся к Мейеру, и, посмотрев прямо ему в глаза произнес, – но не будем об этом, о начальстве в стенах рабочих, либо хорошо, либо молчать, так что заходите лучше ко мне домой, обо всем и потолкуем.
– Спасибо, Андрей Петрович, будет время зайду, но кажется мне пора, –поблагодарил Мейер и поспешил откланяться, тем более что секретарь начальника Третьего отделения уже приглашал его в кабинет.
– Будьте здоровы, барон, дай Бог свидимся, – сказал Дубенский вслед, уходящему Мейеру.
– Ваше Высокопревосходительство, доброго Вам дня! – поздоровался с Главноуправляющим Мейер, зайдя в кабинет начальник Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.
– Ммм, Барон Мейер, проходите, присаживайтесь, – ответит тот, сухо и недружелюбно.
Мейер знал Чревина лишь поверхностно, успев проработать с ним всего пару месяцев, ввиду произошедших событий, сумел составить о нем мнение неоднозначное и противоречивое и оттого в своих суждениях больше опирался на мнения других, нежели на свое собственное в оценке личности нового Главноуправляющего.
Все без исключения отзывались о Чревине как о человеке умном и честном, однако же его любовь к спиртному была такой силы, что ежели даже и были в нем когда-то благородство, доблесть, честь, и прочие добродетели, все они растворились на дне бутылки не оставив и следа.
И Мейер, глядя на красное опухшее лицо Главноуправляющего Третьего отделения не без горечи осознавал, что если б нарисовать его собственный портрет через много лет, то получился бы не кто иной, как Чревин, с одной лишь оговоркой, ежели бы обстоятельства не сложились так как сложились.
– Так чем обязан Вашему визиту? Мы, кажется, в последнюю нашу встречу обо всем сговорились. Коли вы не признаете в Третьем отделении руководство, и самолично, решили заняться «агентурной деятельностью» провозгласив себя и шпионом и агентом, и еще Бог весть кем, стало быть, и говорить тут не о чем. Когда вы подали в отставку? – И Чревин, словно запамятовав дату, начал искать что-то в листах, лежащей на столе бумаги, но так и не найдя, хитро улыбнулся, – Так в апреле ведь. Вспомнил. Уж три месяца прошло. Вот видите, говорю же, и толковать не об чем, Михаил Иоганович. Вас Александр Романович, предыдущий Ваш начальник держал оттого, что он Вашему батюшке обязан был. Но так, у меня ни перед вашим батюшкой, ни перед вами обязательств нет. Скорее вы мне обязаны, что я, узнав, о вашем поступке, о Вашем предательстве, принял Вашу отставку, и не инициировал уголовного преследования, хотя мог бы, и даже должен был так поступить. Но я поступил так, не ради Вас, а ради Третьего отделения, на которое вы навели тень своим отступничеством, – и после тирады «праведного» гнева, Чревин тяжело задышал, а щеки его покраснели, так сильно, что ежели разговор продолжился бы в том же ключе, то того и гляди красного как вишня Главноуправляющего хватил бы удар.
– «Как же, ради Третьего отделения ты смолчал, подлый лжец, ради себя и только себя и своего мундира молчишь и будешь молчать, а будь на то твоя воля, то вздернул бы меня на виселице и был бы тому рад», – подумал про себя Мейер, но вслух произнес:
– Разрешите выразить Вам, Ваше Высокопревосходительство благодарность, что несмотря ни на что, приняли меня, – словно не услышав всех сказанных минуту назад оскорбительных слов, как ни в чем не бывало, продолжил Мейер.
Лицо его казалось ничего не выражало, только мертвенная бледность, да капелька пота, скатывающийся с виска за ворот рубахи была свидетельством того как тяжело ему далось произнести это, и как дорого обходятся для гордости и достоинства, такие простые, но такие сложные слова.
– Я сожалею о случившемся, и ежели повернуть время вспять, я не поступил бы так, как поступил, и не совершил бы ошибки, и все свои поступки, действия и решения, прежде всего согласовал бы с руководством… – с трудом произнес Мейер, затем немного помедлил, будто собираясь с духом, и продолжил:
– Но я вынужден к вам обратиться, по той простой причине, что…, – вновь запнулся он, но быстро взял себя в руки, – тот донос, что был отправлен в мой адрес, и после чего я покорно принял свою отставку. С прискорбием вынужден сообщить, что отправители доноса, как выяснилось обладают документами, которые могут разрушить не только мою жизнь, но и повлиять на все судьбу всего Третьего отделение, так как содержат ряд сведений, имен и другой информации… Впрочем не такой уж важной, однако же существенной. Словом, прошу истолковать меня правильно, я не пришел каяться, но я прошу помочь… С-с-совместными усилиями, мы могли бы остановить, и не допустить дальнейшего хода этим документам, что помогло бы
