Через лазутчиков стало известно, что пелопоннесцы недовольны медлительностью своего царя, что военачальники стали обвинять его в дружеских чувствах к афинянам и тайном сговоре с ними. Чтобы опровергнуть все эти нарекания, Архидам наконец предпринял штурм Энои, но он не удался, крепость устояла, зато под стенами её нашли смерть сотни пелопоннесцев. Архидам предложил энойцам обменяться послами, но энойцы встретили пелопоннесских парламентариев тучами стрел. Архидам ещё дней двадцать стоял под Эноей, потом поднял основную часть своего войска и вторгся в Аттику, дошёл до Элевсина и повернул на восток, к Ахарне. В Ахарне стал лагерем и принялся опустошать лежащую к югу от неё долину. До Афин оставалось всего лишь шестьдесят стадиев, менее одного дня пути. Несколько отрядов Архидама остались у Элевсина и во Фрианскийской долине. Горели подожжённые пелопоннесцами хлеба. Ветер приносил в Афины запах гари.
Несколько дней афиняне жили в тревоге, ожидая, что пелопоннесцы появятся у стен города. Но шло время, а пелопоннесцы оставались на прежних позициях — у Ахарны и Элевсина. Тогда в Афинах стали поговаривать, что Архидам, как и его предшественник Плистоанакт, проникший четырнадцать лет тому назад со своими отрядами до Элевсина и Фриасий, не пойдёт дальше и, израсходовав весь запас продовольствия, возвратится назад, в Лакедемон. Но основная часть афинян не разделяла этих надежд и требовала от Перикла немедленных и решительных мер против Архидама. Более других на этом настаивали беженцы из Ахариского округа — три тысячи из них служили гоплитами в афинском войске, — ведь Архидам жёг и разорял их земли. На всех площадях они поносили Перикла, забыв о всяком приличии, и требовали созыва экклесии. Но Перикл оставался твёрд в своём решении, экклесию не созывал и отказывался отвечать на вызов Архидама, который, по его мнению, того только и ждал, что Перикл выведет ему навстречу свои главные силы и рискнёт помериться с ним в открытом бою. Перикл считал, что в открытом бою пелопоннесцы могут оказаться сильнее афинян. Несомненным преимуществом над пелопоннесцами афиняне обладали на море, и потому Перикл, как только Архидам вторгся в Аттику, послал хорошо оснащённую эскадру из ста кораблей с тысячью гоплитов и четырьмястами лучниками в поход вокруг Пелопоннеса, которые стали разорять острова и прибрежные города Спарты.
Через тридцать дней после вторжения в Аттику Архидам, у которого кончалось продовольствие, не рискуя подойти к Афинам, разорил ещё несколько демов, вышел к Фиванской дороге и стал отступать через Мегары и Коринф. Перикл вывел из Афин многотысячную армию, покорил союзную Пелопоннесу Мегариду и вернулся с богатыми трофеями.
— Ну что ж, — сказал Перикл Сократу, — предсказания Пифии не сбылись: стены Афин стоят нетронутыми, враг ушёл, я жив и мы все празднуем победу. Афиняне вновь говорят о моих заслугах, прежние обвинения забыты, мы можем вновь наслаждаться нашим величием и могуществом. Что скажешь?
— Только то, что у нас плохие толкователи оракулов, — ответил Сократ.
Они стояли у Одеона, где должно было состояться представление новой трагедии Софокла «Царь Эдип».
К Одеону стекался народ. Многие, узнав Перикла, восторженно приветствовали его.
— И всё же, — сказал Сократ, — война не закончена. Архидам не успокоился. К лету он соберёт новое войско, обдумает свои ошибки и снова пойдёт на нас войной. Все об этом говорят.
— Думаю, что так и будет, — ответил Перикл. — Но и мы тоже учтём наши ошибки. Выставим на море и на суше дозорные посты, увеличим флот, обучим новых воинов, соберём все необходимые средства, укрепим стены. И это обеспечит нам победу, если Архидам затеет новый поход. Говорят, ты славно сражался во время нашего похода на Мегариду.
— Как все, — сказал Сократ.
— Значит, все сражались славно, — засмеялся Перикл. — И ты, как всегда, дрался рядом с моим племянником Алкивиадом.
— Ты сам просил меня об этом.
— Да, я помню. Теперь я хотел бы попросить тебя ещё об одной услуге: уделяй Алкивиаду побольше внимания и в мирное время, учи его той мудрости, которая открыта тебе.
— Он привязался ко мне и, кажется, с удовольствием слушает мои беседы.
— Да, это так. Он говорил мне, что считает тебя своим учителем.
— Я никого не могу научить чему-либо. Но тому, кто слушает меня, могу помочь заглянуть в собственную душу, узнать, на что она откликается, чего желает и чего не желает.
— Познать самого себя?
— Именно так.
Прошли юные эфебы и дружно приветствовали Перикла возгласом «Хайре!» и поднятием рук. Перикл ответил им тем же.
— Я рад за тебя, — сказал Сократ. — Особенно тому, что умолкли твои клеветники. Но они живы, пёс бы их подрал! И ждут своего часа.
— Я знаю. Но старому вранью уже никто не поверит.
— Они придумают новое. Но не побрезгуют и старым.
— Да, конечно, — согласился Перикл. — Подумать мне об этом сейчас не хочется. Посмотри, как всё хорошо: мы прогнали врага, наступила такая красивая и тихая осень, в городе воцарился покой, Софокл написал новую трагедию, кажется, самую великую... Кстати, где могила Эдипа? — спросил он. — И правда ли то, что стране, в которой похоронен Эдип, обещано быть непобедимой?
— Могила Эдипа в Колоне, в роще Эвменид. Это совсем недалеко. К могиле его проводил афинский царь Тесей. Аполлоном обещано, что могила Эдипа станет защитой для земли, в которой она будет находиться. Таково предание.
— Прекрасное предание. И вот было бы славно, если бы Софокл написал теперь ещё одну трагедию — о смерти Эдипа в Колоне. Чтобы каждый афинянин знал, какая сила защищает их город. Надо заманить Софокла в лавровую рощу Эвменид, пусть он там вспомнит предание о смерти Эдипа. Сопроводи его туда, Сократ. Сейчас такая чудная пора для прогулок в роще.
— Я уже сопровождал его в Парнасском ущелье под Дельфами. Тогда это едва не кончилось современной трагедией.
— Да, ты рассказывал мне, — поморщился Перикл. — Я помню. Но было такое время, война; ты сам знаешь, чем были заняты мои мысли. Прости, но очень важные дела отвлекли меня, — стал он оправдываться. — Хотя, конечно, стыдно. Фидия я не забыл, нет. Вот и теперь, стоя здесь, у Пропилеи Акрополя, я мысленно произношу его дорогое имя... Ты так и не узнал, кто послал в Парнасское ущелье Демарха? — спросил он.
— Узнал, — ответил Сократ.
— И до сих пор не сказал мне об этом?!
— Ты не спрашивал.
— Да, конечно, — вздохнул Перикл. — Но вот теперь спрашиваю. Кто же послал Демарха?
— Лисикл.
— Как?! — удивился Перикл. — Тот самый Лисикл, скототорговец, которого пригрела Аспазия?
— Тот самый.
— И как ты это узнал?
— Он сам рассказал мне об этом.
— Сам?! — ещё более удивился Перикл.
— Да. Он рассказал мне об этом при первой же встрече после моего возвращения из Дельф. Я ни о чём его не спрашивал, так как ни в чём его не подозревал. Он сам спросил меня, сгорая от нетерпения, нападал ли на меня и на Софокла в Парнасском ущелье Демарх. Из предосторожности я ответил ему, что не знаю ни о каком Демархе и ни о каком нападении в Парнасском ущелье. Тогда он принялся шуметь и бранить Демарха, сына Диния, которого он якобы за хорошее вознаграждение послал в Парнасское ущелье, чтобы тот попугал меня и Софокла, напав на нас в том самом месте, где некогда Эдип напал на фиванского царя Лая. Таким образом он намеревался сыграть с нами весёлую шутку, помня о том, что Софоклу очень хотелось побывать в Парнасском ущелье, чтобы лучше вообразить себе сцену нападения Эдипа на Лая. Софокл говорил о своём желании на вечере у Аспазии, где был тогда Лисикл.
— Лисикл? На вечере у Аспазии? — нахмурил брови Перикл. — Ты мне не говорил об этом.
— Да, не говорил. К слову не пришлось. Теперь вот сказал.
— Значит, Лисикл виноват? — спросил Перикл.
— Ни в чём он не виноват. Иначе не стал бы сам спрашивать о Демархе. Так, наверное, и было: затеял глупую шутку, а кончилось всё скверно. Пастухи мне тоже говорили, что Демарх велел им лишь попугать нас.
— Значит, Хромой поторопился метнуть копьё?
— Нет. Думаю, что у Демарха было и другое задание, которое он получил не от Лисикла. Смотри, как получилось бы всё славно: Демарх убил бы меня, а потом, если бы попался, свалил бы всю вину на Лисикла и на случайность. Истинный виновник остался бы в тени. Тут было счастливое совпадение — шутка Лисикла и чьё-то преступное намерение.
— Чьё же?
— Я знаю только то, что Демарх был тайным осведомителем Ареопага. Так всё это увязывается в одну цепочку: Демарх — Диний — Клеофонт — Менон. Сбежавший на Самос Клеофонт посещал гетерии аристократов. Нет последнего звена — непосредственного убийцы Фидия. Теаген отпадает. Думаю, что Демарх не врал, когда говорил, что убийца Фидия не Теаген, а кто-то другой. Скиф Теаген был убит лишь за то, что отказался выполнить чью-то волю и назвать себя убийцей Фидия. Думаю, что это была воля Ареопага. Но и Ареопаг не знал, кто истинный убийца Фидия. Ареопагу нужна была не истина, а ты, Перикл. Сначала план Ареопага состоял в том, чтобы обвинить Фидия и устроить суд над ним. Но кто-то вмешался в план Ареопага и отравил Фидия. Тогда Ареопаг разработал новый план, по которому ты должен был предстать перед судом как убийца Фидия. Этот план совпал с планом истинных организаторов убийства Фидия. Кстати, план Ареопага помог истинным убийцам осуществить своё намерение. Впрочем, возможно, что я ошибаюсь и убийство Фидия было вызвано желанием помешать планам Ареопага. Тогда всё это выглядит ещё более ужасно: Фидия убили, чтобы не было суда над ним...
