— Значит, Хромой поторопился метнуть копьё?
— Нет. Думаю, что у Демарха было и другое задание, которое он получил не от Лисикла. Смотри, как получилось бы всё славно: Демарх убил бы меня, а потом, если бы попался, свалил бы всю вину на Лисикла и на случайность. Истинный виновник остался бы в тени. Тут было счастливое совпадение — шутка Лисикла и чьё-то преступное намерение.
— Чьё же?
— Я знаю только то, что Демарх был тайным осведомителем Ареопага. Так всё это увязывается в одну цепочку: Демарх — Диний — Клеофонт — Менон. Сбежавший на Самос Клеофонт посещал гетерии аристократов. Нет последнего звена — непосредственного убийцы Фидия. Теаген отпадает. Думаю, что Демарх не врал, когда говорил, что убийца Фидия не Теаген, а кто-то другой. Скиф Теаген был убит лишь за то, что отказался выполнить чью-то волю и назвать себя убийцей Фидия. Думаю, что это была воля Ареопага. Но и Ареопаг не знал, кто истинный убийца Фидия. Ареопагу нужна была не истина, а ты, Перикл. Сначала план Ареопага состоял в том, чтобы обвинить Фидия и устроить суд над ним. Но кто-то вмешался в план Ареопага и отравил Фидия. Тогда Ареопаг разработал новый план, по которому ты должен был предстать перед судом как убийца Фидия. Этот план совпал с планом истинных организаторов убийства Фидия. Кстати, план Ареопага помог истинным убийцам осуществить своё намерение. Впрочем, возможно, что я ошибаюсь и убийство Фидия было вызвано желанием помешать планам Ареопага. Тогда всё это выглядит ещё более ужасно: Фидия убили, чтобы не было суда над ним...
— Не продолжай, — сказал Перикл. — Надеюсь, что не последнее стало причиной убийства Фидия, иначе... Нет, не хочу об этом думать. Итак, чего же нам ждать?
— Одно из двух: или Ареопаг найдёт нового человека, который согласится свидетельствовать против тебя, или мне удастся найти истинного убийцу.
— Да, — сказал Перикл, — найди его. Но первым, кому ты назовёшь его имя, должен быть я. Запомни: первым. Только я.
Одеон был полон, как всегда. Но что-то отличало его от прежних времён. Ощутив это, Сократ стал озираться по сторонам, вглядываться в лица зрителей и наконец понял, что его озадачило: зрители не улыбались, не приветствовали друг друга радостными возгласами, как это принято между старыми знакомыми, не торопили актёров. В Одеоне была другая публика. Её составляли главным образом те, кто переселился в Афины в начале войны, — недавние жители сельских афинских демов, а ныне обитатели городских пустырей, святилищ богов и героев, башен Длинных Стен и обводных стен Пирея. Беженцы заселили даже Пеларгик, пустырь у подножия Акрополя, соорудив на нём некие подобия жилищ, хотя селиться на Пеларгике запрещалось под страхом проклятия. Древний Пифийский оракул пророчил поселившимся на Пеларгике всякие беды и заканчивался словами: «Пеларгику лучше быть пусту». После ухода пелопоннесцев лишь небольшая часть беженцев возвратилась в свои сельские дома, так как многие имения оказались разрушенными. Беженцам по приказу Перикла выдавались деньги из казны на пищу, на лечение и на посещение театров. Впрочем, на посещение театров деньги выдавались и другим свободным афинянам. Но истинных горожан в Одеоне сегодня было мало. Сократ сказал об этом Софоклу, который стоял рядом с ним.
— Как бы эта необразованная публика не освистала твою трагедию, — высказал он опасение.
— Я боюсь другого, — ответил Софокл. — Как бы публика не затопила Одеон слезами.
— Мы сидим так высоко, что не утонем. Утонут только наши почётные граждане.
— Я думал, что сегодня и ты окажешься среди почётных: ты так долго красовался рядом с Периклом, — съязвил Софокл.
— Перикл красовался рядом со мной, — поправил его Сократ.
— Ты такого высокого мнения о себе?
— Напротив. Рядом со мной даже урод покажется красавцем, а красавец возле меня и вовсе глядится Аполлоном.
Сократ и Софокл расхохотались, но соседи зашикали на них: начиналось представление.
Софокл и прежде был любимцем афинян. Но после «Царя Эдипа» Одеон приветствовал его, как героя. В орхестру, где стоял Софокл, летели золотые перстни, браслеты и цветы. Перикл вручил ему награду — чернолаковую вазу с благовониями. Продик произнёс величальную речь. Сократ же, когда зрители разошлись, сказал Софоклу, что считает его отныне лучшим сыщиком Афин, так как весь его «Царь Эдип» посвящён раскрытию жутких преступлений.
Ночью друзья Софокла пировали в его доме. Было выпито много вина, но ещё больше произнесено речей. Право произнести речь было предоставлено и Сократу. Он пересел на ложе к Софоклу, обнял его и сказал:
— Ты самый замечательный трагический поэт. Ты был когда-то казначеем — говорят, что хорошим; ты был стратегом — говорят, плохим. Но никто не посмеет сказать, что ты хороший или плохой поэт. Ты великий поэт, Софокл!
Вероятно, Сократ продолжил бы речь, но в тот самый момент, когда он осушил свой фиал за Софокла и, набрав полную грудь воздуха, готов был уже произнести новое слово, вошёл встреченный громкими возгласами Перикл. Первыми бросились к нему заскучавшие от бесконечных речей танцовщицы, возложили на его голову венок, украсили цветами плащ и, держа за руки, подвели к Софоклу. Софокл поднялся с ложа и обнял Перикла.
После объятий Перикл обернулся к пирующим и сказал:
— Приветствую всех!
Актёр Каллипид, исполнивший роль Эдипа в новой трагедии Софокла, воздел кверху руки и мощным голосом, от которого закачались огни в лампионах, произнёс в ответ:
— Служители всех муз приветствуют тебя, Перикл! Служители муз дружно подняли наполненные вином фиалы, и каждый из них подарил Периклу два-три слова.
— За победителя! — Это сказал Софокл.
— За Перикла-архитектора! — Это сказал Калликрат, воздвигший на Акрополе вместе с Фидием и Иктином Парфенон.
— За Перикла-оратора! — выкрикнул кто-то из ораторов.
Софист Продик выпил свой фиал за Перикла-мыслителя, историк Геродот — за Перикла — творца истории, художник Полиглот — за Перикла-художника, Еврипид — за Перикла, возвысившего женщину, Аристофан — за Перикла, позволившего народу смеяться.
— А ты, нельстивый Сократ? — спросил Перикл Сократа, который стоял рядом с ним. — За что пьёшь ты?
— Мой фиал пуст, — ответил Сократ. — Но когда его наполнят, я тоже выпью за Перикла, который пришёл к своим друзьям, чтобы выпить за них.
Слуги принесли для Перикла ложе, но он от него отказался.
— Я буду рядом с Софоклом, — сказал он, — чтобы постоянно чувствовать его радость и чтобы Софокл в свою очередь постоянно чувствовал моё восхищение им. Первый мой тост — за Софокла! — ему поднесли чашу с вином, и он осушил её одним духом. — Теперь, — продолжил Перикл, — пока винные пары не заслонили меня от вас, пока вы помните о моём присутствии, я хочу произнести короткую речь в вашу честь, друзья. Я всегда испытываю высшую радость, глядя на вас. И не только потому, что прекрасны ваши лица. Прекрасно то, что оживлено и возвышено вашим гением. Наши победы переживут нас в истории, наши представления о великом и прекрасном — в зданиях, статуях, картинах, в творениях поэтов и музыкантов, наши представления о справедливости — в нашем государстве и речах ораторов, наше понимание истины — в сочинениях мудрецов. Камень, металл, краски, жест, слово, звук, мысль — всё подвластно вам, друзья мои, а значит, и человек! Вы — подлинные властелины мира, всё же прочее — суета! Если позволите — я лишь один из вас. Если позволите. Лишь один из вас.
Пир длился до утра. Домой Перикла провожали Софокл и Сократ. Потом их догнал Гиппократ[106], молодой врач, приехавший недавно в Афины с острова Кос. Гиппократ был гостем Софокла, и потому Софокл представил его Периклу.
— Как ты лечишь? — спросил его Перикл. — Травами, соками, колдовством, заклинаниями?
Гиппократ покраснел, но ответил с достоинством:
— У всякой болезни есть естественная причина. Я нахожу эту причину и устраняю её.
— Вот и славно, — сказал Перикл. — Полечил бы меня. Что-то болит в груди.
— Я это заметил, — ответил Гиппократ. — Ты постоянно прижимаешь к груди руку. И вот мой первый совет: прекрати ночные бдения и пусть твои друзья пируют без тебя. Софокл старше тебя, но сух и изящен. Сократ здоров, как молодой бык. А ты устал.
— Да, я устал, — согласился Перикл. — Никогда я не ощущал такой усталости, как сейчас. Пойдём со мной, — предложил он Гиппократу. — Я расскажу тебе о моих недугах.
— Я сам хотел предложить тебе мою помощь, — ответил Гиппократ.
Ксантиппа встретила мужа миролюбиво, хотя он и пропировал всю ночь. Это было странно, противоречило обыкновению. Ксантиппа это понимала и сама постаралась объяснить Сократу столь неожиданную перемену в своём поведении.
