Им запрещено было служить в легионах до конца войны. С великим позором всех их переправили в Сицилию, где они сами для себя построили своего рода концентрационный лагерь, в котором им пришлось провести долгие четырнадцать лет. И хотя Рим испытывал крайнюю нужду в солдатах, никакими просьбами и мольбами ссыльные легионеры не могли добиться прощения у сената, который постановил набирать войска из рабов, выкупая их у владельцев за государственный счет. Такая демонстративная суровость по отношению к тем, кто проявил в бою неустойчивость и трусость, должна была послужить уроком для всех остальных солдат римской армии и повысить ее боеспособность. Только Корнелий Сципион Старший, перед тем как отправиться в Африку против самого Карфагена, добился от сената разрешения включить «каннских солдат» в состав своих легионов. В знаменитой битве при Заме 65 эти старые воины отличились беспримерной стойкостью, отразив атаку слонов и бешеный натиск отборной карфагенской пехоты. В немалой степени именно благодаря их храбрости непобедимый Ганнибал потерпел при Заме первое и последнее в своей жизни поражение.
Брошенный лагерь со всеми его грубыми постройками почти девяносто лет простоял пустым. Изредка в нем находили пристанище беглые рабы, разбойники или просто бродяги. Деревянные бараки ветшали и разрушались. Осужденные на изгнание участники фрегеллийского восстания с самого начала решили не расставаться друг с другом. По прибытии в Сицилию они получили разрешение у претора провинции поселиться в этом лагере, прожив в нем около двадцати лет в неменьшем отчаянии, чем их предшественники.
Время приближалось к полудню. Вблизи поселка не было видно ни одного человека. Казалось, все живое попряталось от зноя. На опустевших полях лежали кучи соломы, оставшиеся после жатвы. В этих местах летом свирепствовала нещадная засуха. Только зимой здесь желтели поля пшеницы.
Со стороны реки, которая уже сильно обмелела, обнажая покоившиеся на ее дне большие круглые валуны, показался человек.
– У тебя глаза помоложе, – обратился Варий к Манию Эгнацию. – Посмотри, кажется, это Герий Каннуний?
– Точно он, – приглядевшись, подтвердил Эгнаций.
Все трое остановились, поджидая, когда человек приблизится к ним. По виду это был бедный селянин, возвращавшийся с полевых работ. Он отличался геркулесовским телосложением. Возраст его приближался к пятидесяти годам. Изборожденное глубокими морщинами лицо было черно от загара, голову покрывала измятая широкополая шляпа. Ветхая туника едва держалась на левом плече, оставляя почти открытой широкую грудь, блестевшую от пота.
Он узнал Вария и, подойдя поближе, прикоснулся рукой к губам, как это было принято у италиков при встрече:
– Приветствую тебя, Квинт Варий! С благополучным возвращением! – произнес он низким хрипловатым голосом.
– Да будут благосклонны к тебе боги, Герий Каннуний! – ответил Варий.
Оба крепко пожали друг другу руки.
– Привет тебе, Каннуний! Узнаешь ли меня? – спросил Эгнаций.
– Маний Эгнаций! Возможно ли? – всмотревшись в его лицо, изумленно воскликнул Каннуний.
– Если не ошибаюсь, в последний раз мы виделись с тобой лет пятнадцать назад.
Каннуний в некотором смущении потупил взор.
– Наша община жестоко поступила с тобой, но, если ты помнишь, я был против ее решения.
– Я помню, Каннуний.
Вчетвером они зашагали по направлению к поселку.
– Скажи, как там мой отец? – помолчав, спросил Эгнаций, обращаясь к Каннунию.
– Честно сказать, сильно сдал старик, – ответил Каннуний. – Все время вспоминает о тебе, – добавил он.
Эгнаций поник головой и мрачно произнес:
– Прошлой осенью я навестил его… тайно ото всех, разумеется. Он помог мне деньгами. А я, жалкий беглый раб, уже никогда ничем не смогу помочь своему старику.
– Вот, возьми, – сказал Варий, сняв с себя пояс с деньгами и протянув его Эгнацию. – Отдашь отцу. Мне деньги больше ни к чему. Здесь осталось пятнадцать золотых филиппиков и около тридцати денариев серебром.
– От всего сердца благодарю тебя, Варий! – растроганно проговорил Эгнаций, принимая от Вария щедрый подарок.
Некоторое время все шли молча.
Первым заговорил Эвгеней, обратившись к Варию:
– Ты уверен в том, что твой друг с Крита выполнит свое обещание?
– Он сделает все возможное, чтобы доставить нам закупленное им на Крите оружие. Кроме того, я рассчитываю на большую партию вооружения, которое обещал прислать Требаций.
При его последних словах Герий Каннуний, внимательно прислушивавшийся к этому разговору, с удивлением взглянул на бывшего квестора Фрегелл, словно хотел у него о чем-то спросить, но сдержался и устремил задумчивый взгляд в сторону поселка, который был уже недалеко.
Поселок изгнанников представлял собой жалкое зрелище. Многие хижины были с глинобитными стенами и двускатными крышами, покрытыми соломой, напоминая собой солдатские бараки в зимнем римском лагере. Лишь несколько каменных домов с воронкообразными крышами свидетельствовали о том, что здесь поселились выходцы из Италии.
Колония так и не получила своего названия. Фрегеллийцы всегда считали это место своим временным пристанищем, а самих себя мучениками за общее дело Италии. За двадцать лет никому из них не пришло в голову построить посреди поселка хотя бы небольшой храм. Изгнанники больше не молились богам и не приносили им жертв. Видимо, и сами боги, словно сознавая свою вину перед ними за то, что не уберегли от гибели один из цветущих италийских городов, не вмешивались больше в дела людей, доживавших свой век в этом глухом месте.
– Я прошу тебя сегодня быть моим глашатаем, – обратился Варий к Герию Каннунию. – Обойди всех и скажи, что я принес неутешительные вести от наших друзей в Италии. Пусть все соберутся на площади.
– Сделаю, как ты сказал, – сказал Каннуний.
Маний Эгнаций презрительно скривил губы.
– Представляю, как вытянутся лица у моих дорогих земляков, когда они услышат, что вся Италия теперь вечно будет плясать под дудку римлян…
– Погоди, Эгнаций, – остановил его Варий. – Кто знает, может быть, то, что я им собираюсь сказать, поможет многим из них избавиться от своих прежних иллюзий, и они поддержат нас…
– Сомневаюсь, – усмехнулся Эгнаций.
– Во всяком случае, я заставлю их призадуматься, а там… пусть решают сами.
Вскоре они добрались до поселка и вышли на небольшую площадь, предназначенную для общих собраний колонистов.
На площади кучкой стояли пять или шесть человек, о чем-то толковавших между собой. Завидев и узнав Вария, они поспешили к нему навстречу и, обменявшись с ним дружескими рукопожатиями, засыпали вопросами:
– С прибытием, Квинт Варий!..
– Какие вести с дороги?..
– Давно тебя не было видно…
– Был ли ты в Новой Фабратерии?..
– Виделся ли с моими сестрами?..
– Как там мой сынишка? Наверное, теперь уж его не узнать…
– Встречался ли с кем-нибудь из наших в Аускуле или в Корфинии? Что тебе там сказали?..
– А что в Риме? Неужели там до сих пор никто не осмелился замолвить за нас слово?..
На некоторые вопросы Варий отвечал короткими фразами:
– Нет, в Новой Фабратерии я не был… Встречался со многими и в Аускуле, и в Корфинии, но ничего хорошего там не услышал… Скажу еще об этом… О чем ты спрашиваешь? В Риме говорят только о кимврах и галлах…
Весть о прибытии Вария быстро разнеслась по всему поселку. Со всех сторон на площадь сходились люди.
Одним из первых прибежал отец Эгнация, которому сообщили, что сын его пришел вместе с Варием.
– Сын! Мой сын! – задыхаясь от бега, повторял старик, из глаз которого катились слезы.
– Здравствуй, отец! – сказал Эгнаций, обнимая его.
Толпа росла на глазах.
Когда все обитатели поселка собрались на площади, Варий взобрался на шаткий деревянный помост, служивший ораторской трибуной во время общих сходок.
– Соотечественники! – обратился он к притихшей толпе. – Я должен был вернуться к вам раньше, но, если честно признаться, на душе у меня было так тяжко, что мне просто не хотелось возвращаться, потому что я вез для вас одни дурные вести. Во время своего путешествия по Италии я посетил многие общины в Лукании, побывал в Венузии, а также в некоторых городах самнитов и марсов, где мне приходилось встречаться с теми, кто раньше особенно воинственно был настроен по отношению к римлянам. Обо всех этих
