Глава 55
Цимлянский заказник,
сентябрь 2018 года
После фиаско с пустой могилой Юрий велел Диме и Никите быстрее паковаться и уходить. Они уложились за два часа. Юрию делать тут больше было нечего, да и понимать нечего. Хватит. Ему надоело делить «свои» открытия со всеми на свете, в данном случае — с хранителем Центрального музея Великой Отечественной войны в Москве, который сунет ему за это немного денег.
— Лучше уйти как можно быстрее. Если другие «черные диггеры» заметят твою машину, — сказал он Василию, — мы не успеем спрятать в укромное место наше маленькое чудо.
Юрий с Павлом попрощались довольно холодно, будто перестав друг друга узнавать.
— Дай мне знать, когда вернешься в Москву, — шепнул Павлу Дима и пожал ему руку. — Покопаем вместе. Я обнаружил интересный участок Ленинградского фронта, Погостье называется… Звучит многообещающе, а? Один бывший солдат-красноармеец пишет о нем в воспоминаниях: месяцы ожесточенных боев, с декабря 1941 года до мая 1942-го, там река протекает по торфяникам. Сейчас мы организуем экспедицию, намеченную на начало весны. Присоединяйся.
Павел ничего не ответил и притворился, что не заметил Никитиной ухмылки. Он не понимал, как можно строить новые планы, не распутав эту историю. В цепочке не хватало нескольких звеньев.
Но потом Павел все же кивнул, поймав на себе тяжелый взгляд Юрия.
— Посмотрим. Я еще не знаю, где окажусь весной.
Павел с дядей остались в лесу вдвоем, но Василий тоже начал собираться. Он обвел меланхолическим взглядом их опустевшее стойбище, теперь ему хотелось поскорее вернуться домой, забраться под горячий душ, сварить пачку пельменей, сдобрить их сметаной и укропом, опрокинуть стаканчик водки и завалиться спать. Только после этого у него сложится представление, что делать дальше.
Василий не обращал внимания на племянника, а тот не выпускал из рук планшета со скачанными материалами НКВД. Павел сел, прислонившись спиной к дереву. Перед ним были протоколы многочасовых допросов. Десятки женщин — летчиц, механиков, штурманов и медсестер — подвергались в феврале 1943 года бесконечным допросам с пристрастием, это происходило во время полного разгрома 6-й немецкой армии. Павел погрузился в чтение сотен страниц и поднимал голову лишь для того, чтобы взглянуть на могилу, которую они вырыли для захоронения останков летчика или летчицы, обнаруженных в кабине Яка. Они надеялись позднее установить истинную личность погибшего и, если представится случай, организовать настоящие похороны.
День за днем женщины отвечали на одни и те же вопросы. Павел двигался вперед, возвращался, сопоставлял информацию.
Он хмурился. Странно: чем дальше, тем ответы женщин становились более беспредметными, а допросы — более куцыми. Начиная с 7 февраля 1943 года каждый допрос неизменно заканчивался стихами: «Ты все равно придешь — зачем же не теперь? / Я жду тебя — мне очень трудно. / Я потушила свет и отворила дверь / Тебе, такой простой и чудной».
Все время одни и те же слова, как бесконечная молитва, одна на всех.
В ответ на вопросы Голюка: «Где Аня Любимова? Довольно! Отвечайте! Я знаю, что она служила в этом полку!» — допрашиваемые декламировали строки этого странного любовного призыва. Женщины будто сговорились.
Глава 56
Авиабаза под Сталинградом,
январь 1943 года
— Что ты тут делаешь? — взревела Оксана, услышав Костин голос в тот момент, когда она бросила самолет в атаку.
Дальнейшие события разворачивались стремительно. На горизонте появилась еще одна черная точка. Костя снова взвыл. Точки приближались. На Оксану мчались три мессершмитта. Самолет с белой стрекозой на борту был лакомой добычей с тех пор, как лицо летчицы появилось на первых полосах «Правды» и «Красной звезды». Люфтваффе хотели расквитаться с летчицей за ее популярность и два десятка побед…
В немецком лагере тем вечером бурно праздновали успех, заедая коньяк сардинами в масле и шоколадом. Лишь Мюллер не чокался с остальными, хотя именно он и сбил Оксанин самолет.
— Мы сбили тремя самолетами один женский — и чем тут гордиться? — заметил он, вежливо отказываясь от приглашения ко всеобщему веселью, после чего ушел к себе.
Мюллер вытянулся на койке, подложив руку под голову, и открыл мемуары Эрнста Юнгера «В стальных грозах». Но сосредоточиться на чтении летчик не смог, его взгляд бесконечно скользил по одной и той же странице. Мысли уносились к лучезарному лицу, фотография которого красовалась на стене общей комнаты. Один из пилотов, слишком молодой для сострадания, вывесил снимок Ани и Оксаны и, с победоносной улыбкой человека, которому неведомы угрызения совести, перечеркнул лицо Оксаны красным крестом.
Этот праздник для Ганса Мюллера звучал реквиемом. 6-я армия агонизировала, и успех летчиков ничего не мог изменить. Советская армия угрожала фашистам окружением, которое могло произойти с часу на час, и никакие усилия не могли их спасти. Только Мюллер понимал, что победа в небе была для них последней, и в голове его крутилась навязчивая мысль: может, величие люфтваффе измерялось не добытыми лаврами, а теми, без которых они могли бы обойтись. Он думал о том, что будь он великодушнее, то пощадил бы отважную летчицу.
В нескольких десятках километров от базы люфтваффе, по другую сторону линии фронта, к Ане прибежала заплаканная Вера.
— Оксану и Костю…
Она рухнула на колени и не смогла договорить.
Все женщины сгрудились вокруг Ани. До сих пор они не подавали виду, что ее присутствие в истребительном полку неуместно, и сохраняли ее секрет. Единственная, кто мог ее разоблачить, Марина Раскова, отбыла недавно, сопровождая на фронт летчиц-бомбардировщиц. Застигнутый снежной бурей, самолет Расковой врезался на полной скорости в утес над Доном, недалеко от Саратова. И женщины решились в этот день нарушить молчание, ведь они понимали, что им не удастся смирить гнев настырного политрука, только что прибывшего на базу. Голюк вынюхивал по всем углам, как разъяренный пес, и уже начал расспрашивать женщин, а те утверждали, что никогда не видели девушку, запечатленную рядом с Оксаной на фотографии в «Красной звезде».
— Ты должна уехать, Аня! И немедленно! — единодушно твердили девушки.
— Нет, это невозможно. Я должна выяснить, что на самом деле случилось с Костей и Оксаной. Я не могу их оставить, особенно Костю, — в отчаянии повторяла Аня.
— Аня! Это ничего не изменит! — возразила Вера. — Послушай, я… видела, как их самолет упал. Спастись они не могли.
— Вера, я обещала Софье позаботиться о ее сыне. Понимаешь?
Вера молча взглянула на Аню. Та привела несокрушимый аргумент. Вера бессильно качнула головой.
— Возвращайся в свой полк. Это единственная возможность улизнуть от Голюка. Так у него не будет никаких доказательств.
— А фотография в «Красной звезде» — это что, не доказательство?
— У тебя мог быть двойник. Отпусти волосы!
— Дай-ка мне координаты их падения, — попросила Аня. — Я вернусь, когда война закончится.
Вера показала ей на штабной карте приблизительное место падения самолета: в расположении противника.
Аня в тот день наплакалась, оставляя 586-й истребительный полк, женщины которого так тепло приняли ее с Костей, а теперь прикрывали ее бегство от Ивана Голюка. Стратегия была нехитрой: посылать политрука из одной землянки в другую, делая вид, будто они уверены, что он разыскивает некую Настю или Екатерину.
У Ани еще оставалось несколько дней до конца отпуска, чтобы вернуться в свой полк ночных бомбардировщиц. Она еще могла послужить своей стране, ведь она для этого и пошла добровольно на фронт. Казалось, судьба жестко возвращает ее к безоговорочному служению Родине: война, и ничего иного.
Аня ушла в сумерках с небольшим рюкзаком за плечами, почти пустым: было так холодно, что всю свою одежду она надела на себя.
