что битва, еще не начавшись, проиграна и что всем им уготована доля бахчисарайских пленников.
По мостам потянулся литовский обоз, пошли литовские хоругви.
Богдан достал из-под кунтуша красный платок, взмахнул им. Тотчас пальнула пушка, и вместо эха — в Зборове и по селам ударили во все колокола.
Лавина татар выкатилась из дубравы, напала на перешедшее реку войско.
Хмельницкий осторожно спустился с дуба, вошел в палатку. Ему дали полотенце. Он вытер мокрое от дождя лицо, скинул черный плащ, надел белый, сухой. Иван Выговский налил в кубок вина, поднес гетману. Тот посмотрел на писаря с укором:
— Рано вино пить, да и не с чего пока что.
— Не застудился бы! — сказал Выговский, досадуя на свою оплошность.
— Сегодня всем будет жарко! — Гетман кивнул Тимошу на дуб: — Погляди!
— Как капусту рубят! — крикнул Тимош сверху. — Немцы все полегли. На мосту давка. Бегут… Кто вплавь спасается!
Не готовые к бою поляки иноземного строя и сами немцы, расположившиеся на обед, были уничтожены почти полностью. Подканцлер Сапега попал в плен, но литовцы собрались с мужеством, ударили на татар, отбили предводителя и, сметая с моста повозки, ушли за реку.
Потери у них были чувствительные. Больше тысячи жолнеров легли над рекой Стрипой.
Тем временем у села Метены конница Богуна напала на пехотный полк князя Корецкого, шедший в арьергарде. Спасся тот, кто притворился мертвым да у кого была лошадь.
Под Грабковцами польский Перемышльский полк посполитого рушения выстоял, отбил нападение, занял оборону и послал гонцов за помощью. Шедшие к переправе хоругви драгун и венгерская пехота повернули назад, нанесли казакам ответный удар. Казаки дрогнули, но появились беглецы из-под Метен, а за ними конница Богуна. Началось беспорядочное общее отступление к Зборову.
— Твой черед, Тимош! — сказал Хмельницкий.
Тимошу подвели его желтого коня. Конь задирал голову, скалил в улыбке пасть, дрожал, предвкушая игру, где все будет взаправду: жизнь и смерть, где надо скакать, опережая удары, замирать на всем скаку, пропуская безглазую мимо, кидаться в стороны, лететь отважно на виду у всех дьяволов — обыгрывать!
Тимош без рисовки сел в седло, рысью поехал к лесу, где стоял его полк. Повел своих отпетых рубак к Зборову.
2
Король сидел на белой лошади и смотрел на бушующий вокруг беспорядок.
«Что же я могу поделать, если все побегут?» — думал он, не понимая, кому отдать самый грозный, самый разумный приказ, только вот какой приказ?
Увидал коронного маршáлка, краковского воеводу Любомирского, подскакал к нему. Полуприказал-полуспросил:
— Надо табор ставить…
— Рыть окопы! Ставьте возы! Табор ставьте! — поскакал с приказом короля пан Любомирский.
И король вдруг догадался о главном: у войска нет командира! Оно погибнет, не получая приказов.
— Тогда приказывать стану я!
Он поскакал наперерез хоругвям, уходившим к Зборову, где уже появились татары и казаки Тимоша и на который, покончив с литовским обозом, нацелился Нечай.
— Назад! Не покидайте меня, панове! Не покидайте отчизны! Памятуйте славу предков ваших! — кричал король.
Ухватился за древко знамени, вырвал его из рук хорунжего, повел хоругвь назад, где уже спешно ставили возы в привычный для поляков табор.
Суматошная россыпь отрядов со всех сторон потянулась к табору, в единый клубок, столь же грозный, как пчелиный рой. Табор — крепость. Может, более надежная, чем каменная. Да ведь к Зборову надо было бы и прорываться. Его уже окружили казаки, и татары к нему приступали.
Наконец пришла долгожданная ночь.
— Поздно ударили! — сокрушался Хмельницкий. — Мы бы их уже сегодня добили.
— Теперь они табор устроят, и сразу их не возьмешь, — сказал прибывший на совет Данила Нечай.
Все помолчали, вспомнив неприятное — Збараж до сих пор держался. Вишневецкий не знал, что хан и Хмельницкий, оставив малое число войска на попечение обозного Ивана Черняты, ушли встречать короля.
3
Король ужинал. Ел торопливо, не глядя, что подают. Впервые, может быть, он испытывал неловкость от того, что подают ему кушанья на серебре, все с теми же дворцовыми ужимками.
За трапезой был маршалок Любомирский.
— В лагере еды дня на три, не больше, — говорил он, уплетая нечто сложно нафаршированное, в пряностях, под немыслимым соусом. — Наши войска посполитого рушения в Люблине. Когда они еще догадаются к нам на помощь пойти? Надо вашей королевской милости сегодня же, пока ночь, выйти из лагеря, ехать в Люблин и вести сюда новую армию. Я найду вашей королевской милости надежную охрану.
Король не ответил. Конечно, в словах Любомирского был план и смысл. Однако бегство, тайное, вряд ли воодушевит народ и армию.
— Довольно! — вскипел вдруг Ян Казимир, швыряя вилку, нож и срывая салфетку с груди. — Немедленно позовите Оссолинского, Сапегу, воевод. Надо же что-то решить. Решиться на что-то!
Пан Любомирский созвал к королю требуемых людей, но сам на совете не остался.
— У вашей королевской милости есть возможность воспользоваться ночной темнотой, чтобы уйти из окружения, — сказал подканцлер Сапега.
— Мне уже предлагали бегство, — ответил Ян Казимир. — Это повторение позора Пилявец.
— Но что мы можем предложить нашим противникам? Игру мы проиграли, — Казимир Сапега смотрел на короля и говорил без смущения: он говорил правду.
— Я хочу выслушать моих воевод, — сказал король.
— Пробиться к Вишневецкому мы не можем, — подытожил минувший день князь Корецкий.
— Надо все-таки пробиваться к Збаражу, — предложил староста красноставский Марк Собесский.
— Положение очень трудное, — все что нашелся сказать брат его Ян, староста яворский.
— Предлагаю стоять табором здесь, на Стрипе, — властно, спокойно сказал канцлер Оссолинский. — В Люблин надо сегодня же отправить гонца. Но самую большую надежду я возлагаю… — канцлер сделал паузу, — на Ислам Гирея.
— Вы думаете, он пойдет на переговоры? — спросил Ян Казимир.
— По крайней мере, нам следует попытаться завязать их.
— Но разве хану не выгоднее разговаривать с пленниками?
— Ваша королевская милость! — канцлер отвесил легкий поклон. — Осмелюсь предположить, что хан любит не пана Хмельницкого, но наши польские деньги, наших прекрасных дев, которые идут на невольничьем рынке Гезлева и Константинополя по самой высокой цене… И разве хану выгодно усиление казаков, которые ищут союза с Москвой?
— Хану нужны слабые казаки, беспомощная Польша и слабовольная Москва, — сказал Ян Казимир. — Что ж, давайте напишем хану письмо.
Канцлер встал, вызвал офицера.
— Пришлите пленного татарина.
— Оказывается, мы тоже берем пленных? — горестно усмехнулся король.
Письмо к Ислам Гирею было тотчас написано. Король спрашивал, какие причины побудили хана напасть на окраинные земли Речи Посполитой. Он, король, готов быть с ханом в братской дружбе и любви навеки, исполняя прежние государственные пакты. Неужели хан забыл доброе, сделанное ему королем Владиславом, который отпустил Ислам Гирея из
