Прыгин, радуясь вместе с Андреем встрече в столь далеких от столицы краях. Там они были просто знакомыми студентами, здесь же обнялись как родные братья.
— Давно здесь? — спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, представил Прыгина Платону Борисовичу. Тот — сухой, высокий и сутулый — протянул Прыгину руку и крепко пожал, внимательно разглядывая, оценивая ссыльного студента.
— Вернулись в родные гнездовья? — рассмеялся Николай. — Теперь ты здесь не один. Не единицы, — уточнил Прыгин, — а сотни студентов, рабочих, готовых помочь твоему делу. Слышал, как тебя окрестили ссыльные? «Добровольно ссыльный»!
— Приобщили к себе? Что же, ни возражать, ни отделять себя не буду. Но коль приобщили, то помогите: я лишен официальных помощников, у меня мизерный штат — это самый больной вопрос при становлении любой научной станции, тем более нашей, открываемой здесь. Жду вас всех сегодня же вечером.
— В петровщину? Что ж, устроим вечеринку... Только просьба, Андрей Владимирович, переговорите с... исправником — не было бы зряшной травли гусей. — Прыгин не захотел назвать исправника тестем Журавского, чтобы не подчеркивать родственных связей Андрея с тем, кто надзирал их поведение.
— Этого не бойтесь, это я улажу, — пообещал Журавский.
— Спасибо, — протянул руку Прыгин. — Я пойду, Андрей, к своим, поговорю, а вечером заглянем.
Когда он ушел, мгновенно растворившись в праздничной толпе, Риппас потеребил вислые усы, задумался, но потом довольно хмыкнул, многозначительно посмотрев на Журавского, сказал:
— Не было ни гроша да вдруг алтын! А ведь это выход из безвыходного положения. Здесь студенты, учителя, отменные мастеровые... Правда, трудноуправляемые в своем нигилизме, но сколько энергии пропадает зря! Вот что, друг вы мой, сегодня же напишем совместное прошение губернатору и министру... Это для безопасности станции... Надобно заручиться некой охранной грамотой. Не возражай, Андрей, — приподнял он руку на порыв Андрея, — в таком деле нужно быть осмотрительным, иначе можно погубить и дело, и себя.
И еще один, совсем уж неожиданный, помощник появился у Журавского в тот же день. Привел его казначей Нечаев, ибо к тому он и приехал по рекомендации пинежского казначея. Однако Арсений Федорович, углядев в приезжем природного крестьянина, хозяина, не взял его в казначейство, а повел к Журавскому.
— Вот, Андрей Владимирович, любопытного мужика я к вам привел, — сказал Нечаев, присаживаясь по-свойски к столу и принимая стакан с чаем, — Соловьев Артемий Степанович, из запасных, служил в Пинеге, грамотный. Хочет осесть здесь напостоянно, крестьянствовать, как выяснилось, хочет.
— Присаживайтесь к столу, Артемий Степанович, — пригласил Журавский большеносого, с заметной угрюминкой в глазах, Соловьева. Был он безбород, но с черными запорожскими усами, с крючковатыми руками и широкой сутулой спиной.
— Благодарствуем, — поклонился Соловьев и присел на лавку, недалеко от стола, чтобы по укоренившейся деревенской привычке разделить с хозяевами еду, но не ранее как после третьего приглашения.
— Садитесь за стол — разговаривать нам будет легче, — пригласил еще раз Журавский, наливая чашку чаю для гостя. Соловьев подвинулся, но только к краю стола, выказывая сытость и неназойливость. — На печорской земле осесть желаете? — спросил Андрей. — Насовсем?
— Держу такое разумение, — кивнул Соловьев.
— Скажите, Артемий Степанович, с чего бы вы начали хозяйствовать, будь у вас сегодня земля, лошадь, инвентарь?
— С картошки да с капусты, — не задумываясь ответил Соловьев.
— Почему? — удивился Журавский. — Печорцы разводят скот.
— То печорцы, а я залетный, как те, политики... Нам без бульбы и капусты тут не житье. А молока, мяса здесь невпроедь, копеечны они... Сами прикиньте: тут три сотни политиков, сотня стражников да чиновников... А цинга-то, она страшна! Ее мясцом не изгонишь. Староверы ж ни картошку, ни капусту так и не впустили на огороды — в цене она, в цене овощь-то и теперь, а зимой подавно.
— Вы уверены в том, что здесь будут расти овощи? — вступил в беседу Риппас, приглядываясь к необычному пришельцу.
— Будут, ежели дело с разуменьем повести, — уверенно ответил Соловьев. — Фуражиром службу-то я исполнял, ездил по губернии, опять же присматривался. На Пинеге свои сорта испробовал — тридцатифунтовые кочны капусты не в диковинку. Мы сызмальства овощи-то для Твери ростили. Землицы было мало, вот я и ушел с надела в пользу старшого брата. Перед войной с япошками служил под Питером в имении мелкопоместного барина. Землицей его управлял. Он до того ее, бедную, испохабил, что чуть за бесценок не заложил. Выправил я ему землицу-то. А чем, спросите? Клевером да овощами. Да навоз, навоз окрест скупал, а потом, когда на клеверах-то своим скотом обзавелись, и домашнего навозу вдосталь стало. А печорцы, аки дитяти неразумные, навоз-то в Печору, в Печору валят — задарма бери да гони, выращивай овощи! Опять же: спрос-то, спрос-то какой будет на них! — загорались глаза Соловьева. — Разжиться можно!
«Вот он, кулак столыпинский, — думал Риппас, глядя на Соловьева. Вмиг все приметил: и навоз даровой, и политссыльных, и чиновников, все цены прикинул, всю будущую нужду. Глот ты, видать, крепкий, но не без ума! Да и работать ты будешь за пятерых». Вслух же Риппас только спросил:
— Какую бы плату вы желали получать, господин Соловьев?
— А как у барина: сто пятьдесят рублей деньгами в год... На первый год боле просить не буду. Опять же: угол бессемейному.
— А на второй год? — полюбопытствовал Журавский.
— Прибавок: десятина с продажи всего нарощенного. Не обессудьте на слове, токо это на вашу же руку.
— Понимаем, понимаем, — раздумывал Журавский.
— И еще один уговор: коль меня наймете, то землицу в аренду у мужиков, лошадок там и все такое... дозвольте мне выбирать и рядить. — С хитроватым прищуром Соловьев, не отпив ни глотка чая — сперва дела, а потом и чай, — смотрел на молодого явно городского вида хозяина станции. — И опять же уговор: до зяби надо завезти плуги, бороны, сеялку-восьмирядку. И смех и грех: в уездном селе нет простенького железного плужишка, не то что саковского пароконного! От чалдоны! Я им про картошку толкую, а оне мне одно: изыди с бесовскими яйцами!
— Да-а, — подтвердил Журавский, — дикости тут хватает... Как, Платон Борисович, подойдет господин Соловьев для дела
