ехать с ним в Усть-Цильму заведовать отделами станции. Удручающе действовала на него и размолвка с академиком Чернышевым. Теперь, за тысячу верст пути, острота обид исчезла, но разговор о Берге всколыхнул осадок, и полынная горечь обид вновь поднялась из глубин души. Вспомнилось, как Андрей Григорьев, преодолевая неловкость, заявил:
— Прошу меня понять, Андрюша: многим в выборе профессии, призванием к ней я обязан тебе. Не отступлюсь я и от исследований Печорского края, но прежде я должен завершить образование, ибо пока моих знаний маловато.
Дмитрий Руднев был тоже откровенен и по-своему прав:
— Понимаю, Андрей, что на безрыбье и рак — рыба, но от меня, картографа, проку для твоих предстоящих исследований и того меньше. Одно обещаю: бывать у тебя часто.
С академиком Чернышевым все было гораздо сложнее: Федосий Николаевич, всемерно направляя и поддерживая геологические исследования Печорского края, все чаще и чаще выражал неудовольствие биогеографическими увлечениями Журавского. Пока они носили попутный характер, Чернышев их терпел, даже одобрял, так как они раздвигали кругозор геолога. Но совсем неожиданно для себя он обнаружил, что все было наоборот: геология в планах Журавского с самого начала носила характер попутных исследований. Это обнажилось, когда Андрей прибежал к нему с большой радостью.
— Господин профессор, — возвестил он с порога, — Никифор сообщает, что привез с верховьев Усы глыбу черного блестящего каменного угля. Это антрацит!
— Все верно! Все идет по нашей с вами раскладке! — забегал Чернышев по кабинету. — Вот что, батенька мой, — остановился он перед Андреем. — Прочь из ваших планов биогеографическую чепуху — поедете на Северный Урал и займетесь его детальным геологическим исследованием!
Журавский минуту или две молчал, а потом возразил:
— Мне кажется, Федосий Николаевич, теперь надо всецело заняться биогеографическими исследованиями Печорского края.
— Кому надо — пусть занимаются биологией хоть на Северном полюсе, — отрезал академик.
Сперва Журавский не придал значения этой фразе, но по мере обострения спора понял: они по-разному смотрят на поглотивший их предмет исследования. Академик, знаниями, опытом и чутьем разгадавший суть горных богатств Печорского края, относил его к арктической области, где о сельском хозяйстве не может быть и речи. Журавский же считал: коль горные богатства неоспоримы, назрела необходимость исследовать сельскохозяйственные возможности края с целью создания молочной и овощной зоны в поймах Печоры и других северных рек.
Расстались они тогда с чувством отчуждения, хотя Чернышев и продолжал оснащать станцию. Журавский сразу после ухода от академика написал тестю, чтобы найденный Никифором антрацит дожидался его в Усть-Цильме...
Сейчас, наблюдая, как пароход огибает Русский Заворот и нацеливается в проход между Гуляевскими Кошками, Журавский думал: «Что движет Платоном Борисовичем: отеческая забота обо мне, по сути дела, оказавшемся в одиночестве? Долг, обязанность секретаря отделения Географического общества выполнить поручение, данное ему Чернышевым и Шокальским? Неподдельный интерес к Печорскому краю?»
Риппас догадывался о думах своего юного друга, но боясь быть непонятым, не хотел говорить о том, что движет им все это, вместе взятое.
Погруженные в размышления, они не заметили, как подобрались к ним Вера и полуторагодовалая Женя. Андрей испуганно охнул, когда дочь тепленьким цветастым комочком уткнулась ему в колени.
— Ах ты мой глазастик, — подхватил он ее на руки. — Скоро мы приедем к дедушке и бабушке.
— Скоро ли, Анри? Я так боюсь моря, — прижалась к нему Вера. Боязнь ее была неподдельной — вот уже седьмой месяц она вновь носила в себе живое существо.
— Скоро, мои хорошие, — успокоил ее Андрей. — Наш «Сергий Витте» входит в Печорскую губу, впереди виден остров Зеленый, а за ним устье Мати-Печоры. Нам не страшен океан! — подбросил он вверх радостно ойкнувшую дочку.
* * *
За те четыре года, что поделил Журавский между Петербургом и Севером, пароходов на Печоре прибавилось, но каждое прибывающее судно и теперь выходили встречать всем селом. Капитаны десятка разнотипных пароходов, среди которых самым мощным был бурмантовский «Доброжелатель» с машиной в шестьдесят лошадиных сил, старались оснастить их басовитыми гудками с рыком на десяток верст, чтобы селяне успели управиться со спешными домашними делами, переодеться в праздничные наряды и степенно выстроиться на берегу у места постоянного причала.
В Усть-Цильме пароходы чалились в верхнем конце, прозванном Караванкой в честь караванов чердынских карбасов и барок, издавна грудившихся тут со своими товарами. Печорцы давно научились различать пароходы по их голосам.
— Анна, Иринья! — барабанила в окно к соседкам Устина Корниловна. — Оглохли, че ли? «Доброжелатель» с Куи подымается!
— Бежим, бежим, — вылетели из большого двухэтажного дома девушки-сироты, оправляя на бегу простенькие ситцевые сарафаны.
— Грят, к вам Журавськой-от с Веркой на фатеру станут?
— Вечор был исправник и велел встренуть, — радовались девушки предстоящему денежному доходу.
— Скажите ему, коли стряпуха потребовается, дык за мной послал.
— Скажем, тетя Устя, скажем...
В нижнем конце села, на пригорке за церковью, заслышав пароходный гудок, на крыльцо полицейской управы вышел исправник Рогачев и велел кучеру заложить тарантас и терпеливо ждал, пока тот запрягал сытых служивых коней. Вышедшему вслед помощнику он приказал идти на общую конюшню управы и подать к пароходу четыре телеги под груз станции.
— За Натальей Викентьевной завернешь, — бросил он кучеру, усаживаясь в тарантас.
— Знамо дело, — согласился кучер. — Едет зять — не хрен взять, а встренуть надоть. Не встренуть грех, людям на смех...
На Караванном угоре, с которого ежегодно радугой выгибалась над Печорой «петрова горка», собралась толпа встречающих. С парохода Журавскому и Риппасу толпа, расцвеченная женскими сарафанами, казалась праздничной, веселой. Но когда пароход ткнулся носом в песчаный берег, Журавский уловил в огромной толпе селян какую-то необычную сдержанность. Вскоре ясна стала и причина ее: чуть поодаль, не смешиваясь с толпой, стояла шеренга городского вида мужчин и в ней пять-шесть женщин. Стояли тревожно, ожидающе.
— Кто они? — чуть тронул Андрея Риппас.
— Государственные преступники. Политссыльные... — ответил Андрей, всматриваясь в изможденные лица ссыльных, среди которых могли быть и знакомые студенты из Петербурга.
По прочно установившемуся порядку первым на палубу поднялся пристав Крыков со стражниками. Следом поднялись Алексей Иванович и Наталья Викентьевна.
— С прибытием вас, дети наши, — обнимали они Журавского и
