бриг «Меркурий». Вечное место в строю русского флота — он спас не только честь черноморцев, но и жизнь заметно приунывшего Никса.
Грейг опять всё проворонил и опять вынужден был пробавляться донесениями да видом сильно кренящегося на правый бок 44-пушечника, который с дырявыми от ядер парусами и половиной команды гордо хромал мимо строя кораблей-красавцев. Костылей не хватало!
Оказывается, пока Алексей Самойлович жёг неприятельские суда на стапелях, турецкий флот всё-таки вышел в море. Не хотел, но вышел. 18 боевых кораблей. Не сражаться, боже упаси! Султан приказал отконвоировать новые фрегаты с верфей…
Однако стоило флагману войти в гавань, как глазам разгневанного Капудан-паши представились обгорелые остовы судов на рейде и разворочанная ядрами верфь. Население портового города бегало с вёдрами вокруг своих домов. Горящие стапеля никого не интересовали.
В тот миг Омер-паша много доброго сказал о гяурах. От гнева перед глазами встала белая полоса и слепила — шканцев не видно.
Наудачу, прямо в море, недалеко от… бултыхался в противном течении русский бриг. Занесло бедолагу. Шёл к Трабзону, а вышел к Босфору. Течения надо знать, раз зовёте море своим!
Капудан-паша выслал два корабля: 110-пушечный и 76-пушечный, чтобы взять в клещи и потащить аж до Стамбула. На сей раз пощады обещать не мог. Возвращения домой тоже. За сожжение… хоть и не «Меркурием» учинённое, повесят команду прямо на рыночной площади — порадовать правоверных.
Даже в переговоры не вступал. Сами сдаваться станут, не возьмёт. Только головами.
Но бриг почему-то сдаваться не думал. Открылись оружейные люки, гяуры бегали по палубе с зажжёнными фитилями, нимало не смущаясь надвигавшихся громад.
Смерть — их сестра!
Со 110-пушечника ударил выстрел. Но что за несчастье — мимо «Меркурия», угодив в свой же 76-пушечник, уже заплывший за спину вражеского корабля.
Нет победителя, кроме Аллаха! Ванты и грот-мачта были снесены. А бриг-малютка открыл с обоих бортов трескотню. И что не выстрел, то кучно. Или по снастям, или у ватерлинии — качает же!
Кто и как учит неверных стрелять на наклонных досках палубы, Капудан-паша не знал. Но стреляют они бегло, а перезаряжают быстро.
И хотя урон, нанесённый двум горам, взявшим «Меркурий» в смертельные объятия, был значителен, у него самого паруса в рванину, а палуба полна трупов. Его расстреливали три часа, а он всё держался на плаву, всё ругался и отплёвывался железом, как кусачая весенняя муха.
Даже зло Капудан-паши чуть опало. Храбрость, пусть и чужая, достойна восхищения. О, Аллах, почему ты не даёшь таким людям рождаться на нашей стороне? Зачем они русским?
Всё время, пока шла перестрелка, на бочке с порохом у грот-мачты лежал заряженный пистолет. Когда неприятельские суда приблизились и у «Меркурия» не осталось шансов уйти, капитан Казарский позвал офицеров. Об истории с «Рафаилом» они не знали. А узнай, что она меняла?
— Господа, в уставе нет пункта о сдаче корабля. Мы обязаны…
— Подпустим поближе и рванём, — подал голос самый младший… — Разве у турок есть ещё один 110-пушечник?
Все закивали. Убить сразу два таких корабля — редкая удача. Да ещё в виду остального флота.
Приготовились умереть с честью. И многие умерли. Больше половины команды. Уже трудно стало исполнять манёвры. Уже приближалось время подпустить неприятеля, а если можно, спутаться снастями. В этот момент канонир на носу схватил удачу — пробил в 76-пушечном… Неприятель был полностью обездвижен. А течение, которое до того безуспешно нащупывали, само как-то начало выволакивать «Меркурий» из клещей.
Бог любит храбрых? Бог любит всяких, но особенно тех, кто на него полагается. Не выносит только отчаявшихся. Да ещё Никола — морской старик — вовсе не чужд азарту, потому что проволок «Меркурий» мимо всего турецкого флота, а тот не осмелился даже преследовать, настолько был потрясён участью самых больших и сильных кораблей.
Как дошли до своих? Парусами только полы мыть. Сквозь 60 пробоин вода устала хлестать. И кусал локти Грейг — опять не ему. И плакал от счастья молодой император. Спасли! И честь, и славу, и всё на свете!
Двойное жалованье, повышение в чинах, каждому в герб по пистолету — в память о том заряженном на бочке с порохом. Матросам денежное довольствие. А бриг в доки, пусть чинят и только попробуют не починить. Вечное место в строю.
* * *
Елизавету Ксаверьевну Воронцову называли красавицей. Та смеялась. Да, мила. Но красавицы это те, которые ходят, как по морю нарядные императорские яхты. Зато она нравилась. Душевно, и не каждому. А кому откроется. Ночная фиалка среди залитых солнцем роз.
И всё же именно её любили. Чему Лиза уже не удивлялась. Только хотела покоя, тишины и почтения. Именно почтения. Ведь каждый, кто смотрел на неё, вспоминал не то, что она графиня, супруга генерал-губернатора, мать семейства, а что её четыре года назад воспел Пушкин. Поэт, конечно, первостатейный, но и наглец тоже. Смотрели, повторяли про себя «Прозерпину», «Дневное светило», «Талисман» и воображали, какова-то она без блеска, в «томном сладострастии», когда ей «смертный мил».
Это унижало. И не только саму графиню. С некоторых пор Лиза заметила, что муж чувствует чужие, оскорбительные взгляды на неё. Казалось, Михаил простил, знает о невинности жены. Тем не менее. Ему было больно. Ложная репутация супруги роняла и его в грязь. Каково понимать, что окружающие, глядя на твою жену, видят её голой? Примеривают на себя? Воронцов бесился. Замыкался, разговаривал холоднее и отстраненнее. Что мучило Лизу.
Особенно ясно это стало с приездом небольшого двора, сопровождавшего императрицу Александру Фёдоровну. Конечно, всех разместили наилучшим образом. Хозяйка не ударила в грязь лицом. А гостья выказала самую пленительную благодарность, но… Елизавета Ксаверьевна знала, что стоит ей выйти от государыни, которую она, кстати, посещала каждый день, и с десяток дамских языков напомнят доброй Шарлотте, с кем она только что говорила, какой тут был скандал, и, если бы не положение графини, её вовсе не стоило бы пускать на августейший порог.
— Этот порог её собственный, — Александра Фёдоровна умела напомнить каждому его место. — Не забывайте, что графиня уступила нам свой дом.
Но вода камень точит. И Лиза даже в глазах государыни время от времени замечала огонёк оскорбительного любопытства.
Между тем она с ног сбилась, всё устраивая к августейшему удовольствию. Принимать императорскую чету, сотни гостей, иностранных представителей — большая честь, но и непереносимая ответственность. Тем более что в городе графиня оставалась без мужа.
Лиза поселилась в особняке Ольги Нарышкиной. Считала свояченицу подругой. Та не возражала. Напротив, поддерживала иллюзию. А сама незаметно вбивала клин между наместником и его женой. Обращала внимание графини на всякую неловкость или нервозность со стороны Михаила. Ему же, когда бывал в городе, смешком рассказывала о том,
