жестоко страдает она с ведома и по воле Господа Всемогущего: тем самым она выплачивает долг, возникший в стародавние времена… Я поручил ему напутствовать младшего брата в молитве, они вместе должны были просить всеблагого Бога сохранить и благословить честную и богобоязненную женщину – их мать Сигрид, и своего нерождённого некрещённого братика или сестричку, который пока пребывал в виде зародыша в её утробе, но в этот миг собрался родиться на свет, чтоб бояться Его и совершать добрые поступки к Его славе… Я рассказал, что страдания их мамы будут столь велики, что они услышат, как она страшно плачет и стонет, зовёт на помощь, просит пощады, ещё рыдания будут душераздирающи и постоянны, она будет реветь, как смертельно раненый зверь, – и поэтому оба брата должны горячо молиться, вознося в молитве свои детские голоса, хотя они и тонки… Потом я закрыл ящик… Но прежде, чем пошёл под берег проведать жену, я велел сыновьям сесть на ящик, и так они сидели: две господни пташки, Паульми Гвюдмюнд и Хаукон, с худенькими плечами, головами, наклоненными к стиснутым рукам, – и щебетали, взывая к милосердию Божьему, лия слёзы, напевая псалмы – для помощи матери своей, стонущей в родильных муках… Она лежала, опершись на локти, в дальнем углу проёма между двумя скальными столбами, плечи упирались в каменную стену, а пятки были в сырой береговой гальке… Там, внутри, бурые водоросли упруго ниспадали с каждого камешка, крошечные моллюски-багрянки усеяли весь потолок, как звёзды – небосвод, по полу были рассыпаны обломки раковин мидий, среди которых попадались морские звёзды; там не дуло… Сигрид задрала свои юбки, она молчала, но усиленно потела… В итоге так и вышло: когда я подстелил под неё простыню и собрался приложить к паху камень жизни, двери её плоти раскрылась: ребёнок подошёл к выходу… Это была девочка Берглинд: она излилась из тела матери, словно родник из скалы [47]… Когда достали послед и ребёнку перевязали пуповину, я сходил за мальчиками, сидевшими на ящике, и позволил им взглянуть на сестрёнку… Им показалось в диковинку, что такая былинка могла ввергнуть взрослую женщину, их мать, в смертельную опасность… Там, в лавовой пещере, мы подождали, пока утихнет ветер, а мать с ребёнком оправятся, – и вот наступило утро… Но истовая и действенная молитва на взморье произвела на Паульми Гвюдмюнда сильное впечатление: тогда он был призван к благословенному Господом делу своей жизни – пасторской службе… А как она повлияла на Хаукона, мы уже не узнаем: до этого не успело дойти, как мы потеряли и его, и его маленького братца Клеменса, в тяготах скитаний зимой одна тысяча шестьсот двадцать первого года… Эта мысль для меня до сих пор как нож по сердцу: как нам с Сигрид выпало на долю мало дней вместе с нашими мальчуганами!.. Но всё же я благодарен и рад, что отец небесный сжалился над ними, прижал их к своей питающей груди, когда их земному отцу оказались закрыты все пути к спасению, он был отовсюду изгнан от жилищ своих земляков, с гадким шипением и проклятьями… В том, что таилось за их закрытыми дверьми, никакой загадки не было: там обитали холодные сердца, закрывавшиеся так же крепко, как рука палача сжимается вокруг кнутовища… Едва Сигрид восстала со своего песчаного ложа, я заметил, что при родах у неё под бёдрами вместе с песком были красноватые камешки… Я собрал их несколько пригоршней и положил в наш ящик: это оказался родич кровавой яшмы… И до самого того дня, когда ящик у нас украли, Сигга применяла эти целебные камни, чтоб облегчить родильные муки множеству женщин… Точно так же, как человеческий зародыш сберегается и растёт в потаённом мире в утробе матери, непостижимый и могущий равным образом принять облик как красивой девочки, так и самого отвратительного уродца, так и природа взращивает в лоне своём и невероятных чудищ, и драгоценнейшие самоцветы… Преддверие этих затенённых родильных покоев – впадины и прорези в земной плоти, такие же пещеры, как та, в которой родилась моя Берглинд… Я откидываюсь на кровати, вытягиваю руки, потягиваюсь до хруста в теле… Мышка по-прежнему дремлет у очага, просто удивительно, как ей вообще охота сидеть и слушать мои длинные излияния… Каша с травами застыла в горшке, я выскребаю из него остатки, крошу на пол… В таких, как у меня, увеселительных заведениях рассказчик платит слушателю, а не наоборот… Мышка грызёт еду, навостряет ушки при звуках моего голоса…
* * *
МОРСКИЕ УЛИТКИ: морских улиток у нас несколько пород. Мастера используют наших съедобных морских улиток так: раскаляют их докрасна, гасят в бычьей моче и тайком подмешивают в еду или питьё: девок это предохраняет от хождения по мужчинам, а блудников от непомерного распутства. Также моряки тайком ходят на взморье и высасывают из раковины сырую улитку три раза на растущей, а потом на убывающей луне, запивая маленьким глотком морской воды. Если съесть их чересчур много, то опьянеешь так, что не сможешь держаться на ногах; это мы зовём «улиточным шатанием», и от него можно проспаться. Морские улитки в основном выползают из глубины в середине знака Рыб и после.
* * *
Пещеру в скале также можно называть гротом… Так обычно называют небольшие пещерки, и таким образом, исландское слово имеет то же значение, что и латинское grotto, что как раз и означает «маленькая пещера», и grotto – как раз тот корень слова, который в южных краях используется в слове, обозначающем определённый вид иллюстраций – гротески… В библиотеке Оле Ворма я видел такие картинки… Там они украшали титульные листы больших научных трудов, помещались на полях, на заставках в начале главы или между её частями… Вот так мыслят современные печатники, точно так же, как наши старинные исландские писцы, вплетавшие в виньетки и расписные окантовки своих пергаментных манускриптов то чудо-китов, то химер… Тут человеколось, там женщина с птичьими ногами, трёхглавая лисица… Писцы, сами будучи завзятыми книжниками, лучше всех понимали, что такие диковинные мелочи – это давно желанные места отдыха, приглашающие глаза читателя перевести дух в своём однообразном лазании вниз по лестницам страниц, слова за словом, слева направо, со строчки на строчку… И приглашающие разум отдохнуть от темы книги… Если смотреть на текущий лавовый поток, если смотреть на клубящийся пар, на большую воду, на ниву, волнующуюся под ветром, то глаза и разум не найдут покоя, пока не поймают в этом волнении понятные видимые образы…
