Он смотрел на неё, не сводя глаз, пока бывшие политзаключенные не поднялись наверх, в тесные людские ряды переполненного цирка. Ратх очнулся от забытья и пришел в себя, когда вновь председательствующий поднёс к губам белый жестяной рупор и заговорил торжественным голосом:
— Итак, граждане, митинг продолжается! Слово имеет…
Нестеров поднял руку, попросил у зрителей тишины и взошел на трибуну.
— Забастовка — да! — воскликнул он несколько патетически….. Забастовка эта и, если понадобится, будут ещё десятки таких забастовок. Мы остановим поезда!
Мы погасим топки заводов и фабрик! Мы единством наших действий сплотим ряды всего пролетариата России Мы поддержим рабочих Питера и Москвы! Мы поддержим восстание матросов броненосца «Потёмкин»! В единстве и солидарности всех рабочих и бедняцких масс мы видим победу. Мы возьмём власть и наведём наш революционный порядок! Ныне царское правительство не в силах поддержать общечеловеческий порядок в стране! Всюду погромы. И их творят черные силы под благосклонным воздействием агентов правительства. Мы, социал-демократы, ныне провозглашаем необходимость организации народной самообороны, так как существую-шему правительству нельзя доверять охрану за безопасность мирных граждан, ибо от него теперь грозит ещё большая опасность освободительному движению. К девизу социал-демократии: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» необходимо добавить «и вооружайтесь!».
В ответ на это раздались дружные овации рабочих-железнодорожников, печатников, хлебопёков. Свист и выкрики — служащих, торговцев, офицеров. Вновь выступили Мухин и ему подобные. А время опять к девяти, и конца митингу не видно. И тут случилось необычное; как только стрелка на часах стала приближаться к девятке, Романчи забегал по коридору и комнатам цирка, призывая всех святых к помощи.
— И кто бы мог подумать, — возмущался он, — что в России таятся целые вулканы красноречия. О боже, боже! Теперь идёт извержение этих вулканов, и пока не изольётся вся лава из них, не остановить ничем!
— Хочешь, я в два счёта всех сгоню с арены? — хохоча, предложил Иван Гора. — Только надо с умом, чтобы публика не разбежалась…
Взволнованные ораторы продолжали свои горячие выступления, когда на арене вдруг появился Иван Гора с огромным медведем, а следом выбежал Романчи. Медведь был в полосатых брюках и черном цилиндре. Все, кто был на сцене, выскочили из-за стола и отпрянули к барьеру. Публика пришла в восторг и зааплодировала. А Романчи, поклонившись медведю, громко обратился к нему:
— Ваше благородие, вам слово! Пожалуйста, говорите! А то у наших ораторов от бесконечных речей давно уже болят глотки!
Медведь поставил лапы на край стола и заворчал чтото на своём, медвежьем, языке.
— Что вы изволили сказать? — наклонив к нему ухо, спросил Романчи и тут же оповестил зрителей — Его благородие, Михаил Иваныч, говорит, что самый опасный человек для России — новый министр, господин Витте!
По рядам прокатился смех. Романчи вновь спросил медведя:
— А почему так опасен для России Витте, ваше благородие? — И вновь наклонился к нему. — Ах, вот почему! — воскликнул обрадованно. — Граждане! — объявил Романчи. — Медведь говорит, что опасность заключается в том, что новый министр России, Сергей Юльевич Витте, для объявления царского манифеста вынужден был занять у заграничных банкиров 500 миллионов рублей, а расплачиваться будут рабочие!
Цирк уже не смеялся, а тяжко вздохнул и зароптал.
— Спасибо, Михаил Иванович, — поклонился медведю Романчи. — Вы дали исчерпывающий ответ. Теперь, с вашего соизволения, я объявлю следующий номер программы. Выступают акробаты-эксцентрики Васильевы! Прошу! — Романчи приподнял руку. Оркестр на балконе заиграл марш и на арену выбежали акробаты в красных трико.
Воздушные гимнасты тоже были в красном. И в самом конце своей программы, прежде чем спрыгнуть вниз' на тугую широкую сетку, выкинули из-под самого купола лозунг: «Да здравствует Учредительное собрание!» Последними выступали братья Каюмовы, Зрелище было захватывающим. Шталмейстер Никифор, в красной рубахе, щелкнул шамберьером и на середину выехали десять всадников в таких же красных рубашках и белых тельпеках. Проскакав несколько кругов по арене, они удалились в тёмный провал циркового коридора, и тотчас на арене вновь появились Ратх и Аман. Началась лихая джигитовка, с паданием под брюхо скакунов, с сальто во время скачки: всё как обычно. И мало кто из зрителей обращал внимание на шесты, расставленные по кругу арены. Но это был «гвоздь» программы. И вот наконец Аман, выехав на середину арены, выхватил из хурджуна красный свёрток Ратх, скача на коне по кругу, поймал свёрток, и перед зрителями предстало широкое красное полотнище с надписью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! И вооружайтесь!» Когда зрители цирка хорошо рассмотрели надпись, Аман удалился с арены, увозя полотнище. А Ратх, перегнувшись через круп лошади, достал с земли предмет в виде короткой булавы и, как только выравнялся в седле и протянул руку, Романчи поднёс к булаве горящую палку, и она в руке Ратха превратилась в пылающий факел. Их было десять, и все они вспыхнули ярким пламенем. Треск огня и копоть усиливали эффект. А Ратх поставил коня на дыбы и прокричал лихо:
— Да здравствует революция! Да здравствует социализм!
Мощная овация долго не смолкала в цирке. Потом публика начала покидать свои места и потянулась к выходам, но огонь продолжал гореть. Униформисты не спешили гасить факелы. Романчи стоял, словно нахохлившийся беркут, у выхода на арену и властно подсказывал:
— Не спешите. Пусть горят факелы свободы. Пусть все поймут, что их не потушить никаким манифестам,
* * *
Ратх, поставив скакуна в конюшню, снял с лица грим, умылся, переоделся и направился к фасаду цирка. Сердце его билось куда сильнее, чем несколько минут назад. Сейчас всё его сознание было подчинено одной мысли: ждёт его Тамара или уже ушла? Забыла она его за два месяца тюрьмы, или помнила, и так же, как и он, ждала этой встречи? Ратх не терял надежды, что Тамара вместе с Ксенией ждут его возле входа в цирк. Но он ошибся. Они встретили его у самых ворот, едва он вышел со двора на Ставропольскую. Столкнувшись с ними, Ратх настолько растерялся, что остановился, как вкопанный, и проговорил что-то нечленораздельное. Тамаре было достаточно и этого, чтобы огорчиться.
— Ну что, Ратх, некрасивая я стала?
— Томочка, да ты что! — воскликнул он, хватая её за руки. — Да я всё время… Да я…
— Беда с вами, — усмехнулась Ксения Петровна,
Ратх как-то неловко приблизился к Тамаре и она сама расцеловала его в щёки, а затем неумело чмокнула в губы. Оба замолчали сразу. Ратха захватила радость, а Тамаре захотелось выплеснуть всю скопившуюся боль.
— Сидела в одиночке больше двух месяцев, — заговорила она, — и хоть бы одна живая душа напомнила о себе! Ратх, неужели и ты не мог как-нибудь добиться свидания? У тебя же старший брат в канцелярии Уссаковского служит!
— Боже, да он же с самого лета не живёт дома, — упрекнула её Ксения Петровна. — Я думала, ты знаешь, что Ратх ушел от отца. Он же у Нестерова квартирует!
— Понятия не имею, — удивилась Тамара. — А почему?
— Ай, всё из-за того, что я с вами, — отозвался Ратх. — Отец теперь меня босяком называет, революционером.
— Революционер, — скептически усмехнулась Тамара. — Если ты и твой Романчи считаете своё цирковое фиглярство революцией, то вы жестоко ошибаетесь. Вы играете в революцию, как дети. А настоящая революция стонет под пытками тюремных палачей и плачет слезами каторжников!
Ратх удрученно примолк. И Ксения Петровна, подождав, пока Тамара выговорится, вновь сказала с упрёком:
— Ох, Тома, как же ты ошибаешься, измеряя своим настроением дух целой революции. По-твоему, раз ты плачешь от пыток, то и все должны слёзы лить. Я тоже так думала, когда сидела. Я тоже обижалась на всех за то, что ни один не пришел ни ко мне, ни к Людвигу. И я тоже тогда думала: что все эти митинги, манифестации, клоунские антре политического содержания не что иное как фарс… Игра с огнём… А теперь нет. Я не согласна с тобой. Это и есть огонь. Огонь, который зажигает миллионы сердец и зовёт их к революции. Пусть тысячи из этих миллионов стонут и плачут в тюрьмах, предаются отчаянию и даже отступают от борьбы, но основная часть, воспламенившихся этим святым огнём, борется! Понятно!
— Ты, наверное, думаешь, что я предалась отчаянию? — спросила неуверенно Тамара.
— Думаю, что да. Со мной тоже такое было. И очень долго продолжалось. Я считаю, что многие из нас просто не подготовлены ещё к настоящей революционной борьбе. Нужно иметь железную волю, стоическое убеждение в правоте своего дела, верить в победу революции. Людвиг был таковым.
