В Польше, сев за пулемет, он походя смахнул полдесятка пленных, мешавших двигаться его тягачу. И два дня назад, когда ему поручили охрану группы русских танкистов, обожженных, стонавших от боли и просивших воды, лейтенант приказал подчиненным добить их штыками, чтобы не мешали работать.
Сегодня они давили отступавших гусеницами, но так некстати заклинило пулемет. Его должны пощадить. Пленный офицер всегда пригодится.
– Не стреляйте!
Вспышка ударила ему в глаза. А поднявшийся с земли раненый пограничник, не обращая внимания на кровь, струившуюся из-под фуражки, прицелился и выстрелил в спину слесарю-ефрейтору. Добродушному тихому человеку, земляку лейтенанта, который успел выпустить в русских всего две пули.
Пограничники выдернули из зажимов пулемет «дрейзе», собирали оружие, патроны, консервы. Молодой солдат с нашивкой за храбрость заполз под окровавленные гусеницы и затаился среди железа. Сержанту-саперу надоело с ним возиться, и он дважды выстрелил солдату в ноги. Затем тягач подожгли, а когда солдат с нашивкой за храбрость полез из-под горящей машины, его добили штыком.
Тяжело раненного лейтенанта посчитали мертвым. Сняли с руки часы, переступили через тело, подобрали пистолет.
Отделение ремонтников на грузовике, азартно стрелявшее в русских, тоже слишком поздно поняло опасность. Мальцев прошил капот и кабину грузовика очередью из танкового пулемета ДТ. Сошек не было, Николай стрелял от пояса, пули рассеивало в стороны.
Все же он сумел свалить ефрейтора с пулеметом «дегтярева» и поджег двигатель «Шкоды». Ремонтники, имевшие хорошее вооружение и запас патронов, все же не были готовы к серьезному бою.
Рассчитывали, что толпу русских разгонит тяжелый тягач, внесет панику огонь двух пулеметов, а там должен подоспеть второй взвод из их роты. Но коллеги почему-то опаздывали, возможно, собирали трофеи, оставив на произвол судьбы однополчан.
Унтер-офицер быстрее других разобрался в ситуации. Расстреляв обойму своего «вальтера», затравленно озирался.
Его товарищи продолжали вести огонь, торопливый и неприцельный. Значит, и унтер-офицер не имел права убегать. Он тщетно шарил в кармане комбинезона в поисках запасной обоймы. Унтер никогда не брал ее с собой, считая лишней тяжестью.
Рядом упал, получив пулю в живот, его земляк из Лотарингии. Чудный германский край, озера, сосновые леса, умытые дождями, добротные дома и ухоженные пастбища. Красивая невеста, ожидающая его с фронта…
Последние минуты для остатков немецкого взвода, устроившего охоту на своих тяжелых машинах с пулеметами на отступавших русских, оказались жестокими и страшными. Обозленные выстрелами в спину, огромными потерями при штурме моста, зрелищем сожженных танков вместе с экипажами, красноармейцы перебили остатки взвода без выстрелов. Слишком велика была ненависть.
Унтер-офицера из Лотарингии закололи немецким кинжалом. Бегущим разбивали головы прикладами (ремонтники не носили касок), били четырехгранными, острыми, как шило, штыками, рубили саперными лопатками.
Через четверть часа все было кончено. Горели многотонный тягач и тяжелая «Шкода». Прицеп-генератор был окутан огнем, а дым горевшей изоляции пробивали стрелы электрических разрядов, расплавив корпус.
Вокруг лежали тела германских солдат, не успевших стать героями. Унтер-офицер, молодой, светло-рыжий парень, сидел, привалившись к сосне, зажимая пропоротый кинжалом живот. Рядом все сильнее разгорался грузовик, обдавая унтер-офицера раскаленным воздухом, но раненый не мог отползти в сторону, отказали ноги.
Огонь разгорался все сильнее, боль становилась невыносимой. Унтер-офицер пытался звать на помощь, но вокруг был чужой мрачный лес. Господи, за что такие мучения? Помоги! Он из последних сил пытался сдвинуть тело хоть на метр. Горели брюки и сапоги, лопалась кожа. Но Бог все же услышал одного из своих грешников.
Ярко и почему-то бесшумно взорвался топливный бак, и мучения сразу прекратились. Спустя час прибыл второй взвод. Тело унтер-офицера опознать не смогли, расплавилась даже алюминиевая пластинка с личным номером.
– Отнесите его сюда. После разберемся, – командовал старший. – Сволочи, русские! Огрызаются, как волки перед смертью.
* * *
За неделю, прошедшую после штурма моста, полку (скорее батальону) капитана Зимина несколько раз приходилось вступать в бой. Сейчас в строю оставалось около семидесяти человек. Из эпицентра танкового сражения, местности, наводненной немецкими частями, выбраться было не просто.
Преследуя русских, прорвавшихся через мост, уничтоживших его охрану, а следом ремонтный взвод с тяжелой техникой, немецкий моторизованный батальон выдавил остатки полка Зимина на открытую местность, где состоялся бой. Танковой роте и бронетранспортерам пограничники и красноармейцы сумели противопоставить лишь остатки взрывчатки, несколько бутылок с бензином, наспех скрученные телефонным проводом связки гранат.
Все это оказалось малоэффективным. Сумели поджечь легкий танк и подбить бронетранспортер. Остальные машины расстреливали обреченных людей, не подпуская ближе ста метров.
Погибли капитан Зимин и многие другие. Сотни полторы бойцов немцы захватили в плен. Пограничников, политработников и бойцов, похожих внешностью на евреев, расстреляли. Добили тяжелораненых, а остальных погнали к городу Дубно, где прямо в поле размещался пересыльный лагерь.
Сквозь кольцо, расстреливая последние патроны, пуская в ход штыки и приклады, сумели пробиться семьдесят бойцов и командиров – один из десяти, миновавших Чертов мост.
Большинство были ранены или контужены после боев и стычек. Группа кое-как добрела до густого сосняка на склоне горы и свалилась без сил, не обращая внимания на дождь.
Через час капитан Журавлев, принявший на себя командование, кое-как поднял людей и заставил рубить шалаши. Настояла военврач Наталья Руденко.
– К утру половина от простуды сляжет. Люди хотя бы вместе собьются, друг друга греть будут.
Красноармейцы рубили молодые деревья и ветки саперными лопатками, трофейными штыками, с трудом ломали руками, вцепившись в неподатливую древесину сразу вдвоем-втроем.
После изнуряющего пути через кустарник, болота, рукопашных схваток с преследователями бойцы напоминали бродяг. У большинства было порвано обмундирование, развалилась от долгого пути обувь, некоторые были в шинелях поверх нательных рубашек.
Кое-как слепив шалаши, люди вползали внутрь и засыпали, прижавшись друг к другу. Вряд ли немцы будут преследовать отряд в такую погоду. Опасность представляли местные жители, которые могут навести на измотанных, обессилевших бойцов бандеровцев.
Иван Журавлев, особист Лесков, политрук Зелинский, лейтенант Кондратьев вместе с Натальей Руденко совещались, что делать дальше. В шалаш, пригибаясь, вошел старшина Будько с двумя котелками горячего отвара.
– На смородиновых листьях закипятил. Надо горячего обязательно попить. Бойцов пока не трогаем, пусть отсыпаются до завтра.
– Надо выделить дежурных, – сказал Журавлев. – Как бы местные сюда не забрели.
– Я подежурю, – вызвался особист Лесков. – По очереди с политруком. Ну, еще пару сержантов понадежнее.
– Мальцева и Грицевича через часок разбудите. Утром приводим себя в порядок. Моемся, бреемся, штопаем форму. Без дисциплины пропадем. Как дела с ранеными, Наталья Викторовна?
– Чего спрашиваете? – огрызнулась Руденко. – Тяжелых побросали, пока удирали, остальных буду на рассвете осматривать.
Зелинскому не понравились слова хирурга.
– Мы под огнем отступали, а не удирали. Во врага стреляли.
– Герои, значит? – непонятно усмехалась военврач, вытряхивая горку мокрой махорки на грубо сколоченный стол. – Боец с перебитой ногой на помощь зовет, а все мимо бегут. Каждый свою шкуру спасает. По-моему, ты мимо и пробегал, Илья Борисович.
– Нет. Такого не было, – краснел и пыжился политрук.
– Не было, – устало согласилась Руденко. – Ты в первых рядах убегал.
– Бросьте, чего теперь, – наливал горьковатый отвар в кружки старшина Будько. – Танками горелыми вся дорога забита, чего уж с нас взять. Были патроны, стреляли, а теперь и в немца пальнуть нечем. У меня четыре штуки в маузере.
– А у меня обойма неполная, – поспешил вставить Зелинский.
– Ну-ка, дай сюда свой ТТ, – протянул руку Лесков.
Выщелкнул семь патронов из обоймы, проверил запасную, в которой было еще шесть зарядов. Три патрона вернул растерянному политруку, а десяток положил в карман.
– Чего смотришь? Тебе и трех хватит, Илья Борисович. Пару штук в фашистов пульнешь, последний в себя, чтобы в плен не попасть.
– Ну и шутки у вас, товарищ майор. Верните патроны. Чем я воевать буду?
Лесков никак не отреагировал, Кондратьев лишь усмехнулся, а старшина Будько докладывал:
