Бабу. Впрочем, за этими словами не последовало ни многозначительных взглядов, ни глубокомысленного молчания, и Афия решила, что они в целом выражали неприятие самой идеи, а не осуждение конкретного человека.
В тот же день после незадавшегося обеда у Халифы Хамза отправился на рынок потратить пять шиллингов задатка. Он купил свечу в комнату, толстую соломенную циновку и хлопчатобумажное покрывало. Дома растянулся на циновке и застонал: его пронзила привычная боль. Через несколько минут боль ослабла, и он дал телу отдых — насколько возможно. Провел рукой по уродливому шраму на бедре, помассировал зажившую мышцу. Он поправится. Уже поправился. Делать нечего. Этот город, который он едва узнавал, единственный отдаленно похож на дом. Боль пройдет.
По утрам Хамза уходил рано, шел в мечеть умыться и сотворить благодарственную молитву, потом брал в кафе чайник сладкого чая. После этого отправлялся на склад дожидаться Халифу. Почти каждый день из мастерской на склад что-то привозили и увозили обратно, иногда со склада в порт, товары постепенно рассылали заказчикам, склад понемногу пустел. Почти каждый день Идрис с подручным Дубу приезжали в дребезжащем фургоне что-то выгрузить или забрать. Кажется, всякий раз, как Идрис открывал рот, из него вырывалась непристойность, и подручный послушно заходился от смеха.
В обязанности Хамзы входило подметать пустырь перед складом, в ветреные дни сбрызгивать водой, чтобы прибить пыль. Иногда ему приходилось сопровождать фургон в мастерскую и в другие места, помогать Идрису и Дубу с погрузкой и разгрузкой. И все равно у Хамзы и Халифы оставалось много времени посидеть в тени склада, глядя на пустырь, и поговорить о том о сем. Халифа любил поговорить, а Хамза был покорный и неутомимый слушатель. Он подозревал, Халифа считает, ему подобает такое почтение. О знакомстве Хамзы с Би Ашой он не упоминал.
— Идрис — неприятный малый, — сказал Халифа. — Как вижу его, меня трясет. Он омерзительно жестокий задира, вечно говорит непристойности, как будто он похотливый самец. Этого своего Дубу третирует как раба. Знаешь, почему его зовут Дубу? Потому что, когда он был ребенком, люди думали, он дурачок. Понимаешь, у него была такая большая голова, как у слабоумного. Теперь она выглядит не так уж и страшно, но когда он был ребенком… Иногда такие насмешки не кончаются. Может, его так прозвал и не Идрис, но Идрис обращается с ним, будто он такой и есть. Потешается над ним и бог знает что еще с ним вытворяет в свободное время. Глупый и слабый человек этот Дубу.
Кстати, знаешь, чем в свободное время занимается Сунгура? Этот зайчонок — сутенер, ты знал? Можешь себе представить? Как ты сразу не догадался, какой он гаденыш? Разумеется, он не из жестоких, но посмотришь на него — и невольно подумаешь: наверняка он задумал мерзость. Он работает на двух женщин, это все знают. Если мужчина хочет одну из них, договаривается с Сунгурой, и тот все устраивает. Его поэтому и зовут Сунгурой: мелкий, трусливый, как заяц, но хитрый. Никто его и тронуть не смеет, эти две женщины защищают его как родного сына. Он называет их мамками. Обе горластые, бесстыжие, языки как бритва: чик-чик — и ты голый! Держись от него подальше, не то он тебя плохому научит.
Хамза тихо жил в своей комнатке-парикмахерской, старался приходить и уходить как можно незаметнее. В дом его больше не приглашали, хотя он слышал голос Би Аши, теперь он узнавал его, если тот возвышался в волнении или злости. Порой вечерами Халифа заглядывал к нему, приглашал посидеть на крыльце с ним и со всеми, кто зайдет поболтать. Самыми частыми гостями Халифы, его бараза, были двое: школьный учитель Маалим Абдалла и портомой Топаси, все трое дружили с детства. Крыльцо было застелено плотной плетеной соломенной циновкой, освещала его керосиновая лампа, кандили, висящая на крюке в потолочной балке. Лампа сияла мягким золотистым светом, превращавшим открытое пространство во внутреннее помещение. Проходившие мимо люди здоровались еле слышно, точно не хотели помешать им громким приветствием. Трое мужчин любили посплетничать.
Маалим Абдалла обычно говорил последним. Он был самым мудрым из них и часто произносил слова утешения после того, как Топаси сообщал свежие слухи. За любовь к слухам его и прозвали Топаси, мусорщик. После того как Топаси передавал им последние сплетни, Халифа сетовал возмущенно, что мир катится к черту. После этого наставал черед Маалима Абдаллы добавить к беседе прозорливое замечание.
Маалим Абдалла пошел в школу на Занзибаре, потом учился в лучшей германской школе в городе, чтобы стать учителем. Он был знаком с человеком, который работал посыльным в канцелярии председателя окружной администрации, городском управлении британских колониальных властей, и через него получал старые газеты после того, как их сдавали в архив. Там среди прочего были экземпляры правительственной «Газеты территории Танганьики» и газеты кенийских поселенцев «Восточноафриканский стандарт». Английский Маалим Абдалла знал плохо, помнил что-то из начальной школы на Занзибаре, но успешно обходился и этим — как на работе, так и на баразе. Периодический доступ к тому, что он именовал международными изданиями, придавал его мнениям и суждениям беспримерный вес по крайней мере в собственных глазах. Дискуссии мужчин отличались категоричностью, порой мелодраматичностью, сопровождались обильными преувеличениями и смехом. От Хамзы не требовали участвовать, но помнили, что он сидит с ними, потому что время от времени тот или другой прерывали беседу и объясняли ему очередную подробность. Так Хамза узнал, откуда у Топаси такое прозвище. Чаще всего мишенью для их насмешек оказывался молчаливый Хамза, но он все равно составлял им компанию и понимал, что служит им безобидным развлечением.
После призыва к намазу иша, на который никто из трех друзей не откликнулся, дверь дома приоткрылась, Халифа встал, принял поднос с чашками и кофейником. Хамза не видел, кто принес поднос, а глазеть было бы неприлично, но он решил, что это девушка-служанка, которую он тогда видел во внутреннем дворе. Он представить себе не мог, чтобы Би Аша, раздражительная хозяйка дома, снизошла до того, чтобы обслуживать собравшихся на крыльце болтунов и приносить им кофе. В первый раз на подносе было только три чашки кофе, и Хамза воспользовался этим предлогом, чтобы уйти.
— Этот парень просто святой, — сказал Халифа. — Надо думать, идет в мечеть. Ты уже не успеешь.
— Он, наверное, устал слушать вашу глупую болтовню, — заметил Маалим Абдалла. — Идите, молодой человек, идите и заслужите благословение.
Несколько вечеров спустя, когда Хамза сидел на баразе, сразу после призыва муэдзина к намазу иша дверь приоткрылась, как прежде. Халифа посмотрел на Хамзу, тот встал и принял поднос. О
