его под руки. Двигались чинно, с удовольствием, и Сухой был вынужден приноравливаться к их ходу. Вскоре и сам почувствовал всю прелесть такой прогулки. Солнце всходило рано и уже успело прогреть воздух, но не лишило его ночной свежести, трава на обочине дороги ещё хранила влагу, трели птиц и цикад переливались и звенели в прозрачном застывшем воздухе.
А когда вышли к спорному лугу, и вовсе чуть не задохнулись от аромата трав. Большая его часть была скошена давно и уже успела зарасти молоденькой свежей зеленью. Малый клочок был сработан совсем недавно; только начинала подсыхать разбросанная разноцветь с васильками и ромашками. Вдали текла небольшая река. Само же просторное поле окаймлялось, словно охраной, лесом. Только остановились, чтобы осмотреться, заметили невдалеке знакомого пристава в окружении нескольких крепких мужичков.
— Вот и братья Рожновы нас ждут с работниками, — пояснил игумен.
И дети боярские, и их мужики при встрече низко поклонились судье и игумену с монахами, лица братьев были открытыми, беззлобными. Казалось, они не сомневаются в своей правоте и уверены, что стоит только объяснить дело как следует, и всё расстановится по своим местам, претензии к ним сразу исчезнут.
— Мы только вчера тут закончили кусочек косить, чуть с утра в другую сторону не отправились, — пояснил Дмитрий, высокий загорелый парень. Было видно, что сей сын боярский не брезгует работать в поле вместе с мужиками, — тёмно-коричневый цвет его рук и лица подсказывал, что он немало часов провёл в поле, под солнышком, обильно политый потом.
— Вот видите, — вмешался игумен, — снова они нашу землю покосили. Эта земля исстари наша, монастырская, а нынче её осваивает этот Дмитрий с братьями.
Рожнов-старший с каким-то жалостным удивлением поглядел на настоятеля:
— Я ж ему много раз объяснял, что наша эта земля, и отцу моему, и деду она принадлежала, и никогда не была монастырской.
— А почему вы эту землю своей зовёте? — поинтересовался у него судья.
— Так, господин, и церковь ту Георгия Святого, что у них в обители, и сам монастырь ставил прадед наш Григорий Хваст на своей собственной земле, так что и вся монастырская земля, если по совести, наша, да уж мы не трогаем, что дед им отказал. А луга эти никто им не передавал. Мы их всегда пользуем.
— А есть ли на ту землю прадеда вашего и отца вашего духовная или купчая, или другая какая грамота? — продолжал свой допрос судья.
Дмитрий потёр высокий загорелый лоб с появившимися уже залысинами:
— Нет у нас ни духовной, ни купчей, никакой иной грамоты. Предки наши заселились здесь неведомо когда и сами эту землицу осваивали, выкорчёвывали деревья и камни вывозили. А в том, что она предкам нашим принадлежала — дедам и прадедам, — свидетели у нас есть. Вот они, с нами, наши знахари.
Сын боярский повернулся и показал на сухощавого старца, достаточно древнего, но бодрого ещё, в сероватой то ли от времени, то ли от положенного ей цвета полотняной длинной сорочке, подпоясанной яркой бечёвкой.
— Это Прокофий Шипулин, а это вот, — он обернулся ко второму пожилому кряжистому мужику, — это Легчан, Кондратов сын. Они всё знают о наших землях.
Старец чинно поклонился судье, поправил жидкую бородёнку и неспешно произнёс:
— Я, господин, слышал ещё от своего отца, что храм Георгия Святого поставлен на своих землях Митиным прадедом Григорием Хвастом. Об этом все мужики наши знают.
Следом поклонился кряжистый Легчан Кондратов:
— Я тоже не раз слышал от людей, что церковь поставлена дедом Митиным.
— А земля чья? — решил уточнить всё-таки судья.
— Я того не ведаю, земля чья, — засмущался Легчан Кондратов и отступил шажок назад, как бы прячась за чужие спины.
Сухой обернулся к игумену Василию:
— А почему ты зовёшь эту землю своей митрополичьей отчиной?
Игумен приклонил свою седую голову, как бы обдумывая ответ, затем обернулся в сторону ещё более старого и седого инока, рядом с которым стоял второй, немногим моложе.
— Ведомо то, господин, старцам чернецу Геронтию и чернецу Карпу. Вот они перед тобой.
Древний монашек Геронтий, глубоко вздохнув, словно набираясь воздуха и решимости, неожиданно молодым и высоким, натренированным многочисленными молитвами и пением голосом молвил:
— Я, господин, за восемьдесят лет помню, что та земля и те луга митрополичьи, а жили на них игумен Семенчак да брат его поп Алексий, а пели у Великого Георгия; а в Попадышенском жил поп Григорий, все три попа были братья, и меж их земель чужой земли не было ничьей, а рубеж шёл по реке Конше.
Естественно, никаких документов на владение землёй у монахов тоже не было. Сухой был в растерянности. Вопрос был, конечно, спорный, мало того, судья чувствовал, что братья Рожновы, несомненно, имеют больше прав на эти луга. Их великодушный предок, прадед, боярин Григорий Хваст совершил когда-то великое богоугодное дело, поставил на свои деньги большой храм — этого никто не отрицал. Известное дело, не мог он поставить его на чужих землях. Ну а где храм, там и служители. Поселились они рядом, три попа, получили от боярина земли на пропитание и на проживание. Постепенно образовался близ храма монастырь, появились новые люди — прошёл ведь чуть ли не век, стали забывать, что и откуда. Кто живёт — тот и хозяин. А может быть, и не случайно забыли... Теперь попробуй докажи, кто истинный владелец. Наказ же от государя был недвусмысленный — не обидеть митрополита, стало быть, судить надо в пользу монастыря, лишив братьев столь лакомого кусочка земли, на который позарились монахи.
«Вот паразиты, прости меня, Господи, — подумал про окруживших его старцев в чёрном судья. — Хоть и крест на них есть, да совесть, видно, молчит. Наверняка ведь игумен знает, что земля не монастырская, рожновская. Да знает также, что митрополит жаден до новых земель, поддержит, поможет сына боярского, небогатого и незнатного, пограбить...»
Братья со свидетелями молча стояли в стороне, ожидая своей участи, монахи держались поближе к судье, будто от этого зависело решение судьбы большого заливного луга, который мог прокормить травкой полную зиму не одну коровку. Видно было, что земля тут хорошо раскорчёвана, разровнена, ухожена. Новый такой луг расчистить от леса — годы понадобятся. Да поди ещё найди его!
Видя, что судья колеблется, игумен Василий не сдержал маску учтивости и, сохмурив брови, сердито глянул на него. Но тот не желал покривить своей
