месте перейти трамвайную линию и встретиться с посланцем, который передаст дальнейшие указания. Днем она обычно отсыпалась дома, но однажды для разнообразия. чтобы отвлечься от ночной жизни, вышла в город при свете дня и, к своему удивлению, обнаружила, что стены домов, которые запомнились ей лишь как нависающие тени, на самом деле покрыты яркой цветной штукатуркой — охристо-желтые, небесно-голубые, розовые и даже цвета давленой земляники. В сумерках она вышла на берег и уселась напротив старого заброшенного здания — в его пустых стенах гулко ухал прибой. Смотрела, как местные рыбаки, подоткнув до колен джеллабы, входят в волны и забрасывают сети. У конспираторши выходной, что ж, он прошел отлично. Безумие, конечно, но, как это ни странно, казалось, она нашла наконец свое истинное призвание, потому что в последние недели все ее чувства, обостренные до предела страхом, риском и необходимостью действовать без промедления, давали ей то редкое ощущение полноты жизни, которое она давно пыталась обрести — сначала в танцах, затем в живописи и, наконец, в любви и физической близости. Фрумкин, выбрав ее, наверняка знал, что делает. Он догадался, что ее увлечение сионизмом, пусть даже искреннее, в лучшем случае преходяще. Азарт, порожденный опасностью, — вот что в действительности вечно движет ею.
Она думала о Роберте Кирше. Наверно, он ее разыскивает. Теперь она — его добыча, его цель. Ей не хватало его, его восхищенных взглядов, его пылкости. Ей не хватало его в постели. Но вспоминала она о нем — и, как ни странно, о Марке — словно о людях из другого мира. А она перешла в мир недомолвок и слухов. Как-то краем уха она услышала разговор товарищей-конспираторов, что в Иерусалиме бунты, что британские власти в панике и никаких больше вечеринок в саду. Джойс представила колониальные дома без слуг: какая вечеринка в саду без садовника, какой прием без обслуги? Арабские мятежи, как она поняла, пришлись очень кстати: у полиции теперь связаны руки. Она подумала о Роберте и попыталась представить, как он себя повел бы в минуту опасности. Но думала о нем с нежностью, как о ребенке, который участвует в баталиях на школьном дворе, где угрозы скорее воображаемые, чем реальные.
В этот вечер, в убаюкивающем бледном свете августовского солнца, она рано заснула, но около полуночи вдруг пробудилась: кто-то был в ее комнате.
— Спокойно, — сказал Фрумкин. — Это я.
Он сидел в темном углу на краешке стула, который был для него явно мал. Дымил сигаретой, и когда сделал очередную затяжку, кончик ее вспыхнул оранжевым. Джойс, а она спала без одежды, поспешно прикрыла грудь простыней.
— Питер! Вы что, постучать не могли?
Она слышала, что он уехал из страны. Может, действительно уезжал на некоторое время.
Фрумкин подошел и сел рядом с ней на кровать.
— Вы отлично поработали.
— Может, вы выйдете и подождете пять минут. Мне надо одеться. — Она произнесла это вяло и тут же запрезирала себя. Она давно не школьница, ей ли, нарушившей уже столько запретов, жеманиться.
Фрумкин вышел на балкон, оставив застекленную дверь открытой. Она задернула занавеску, зажгла лампу у постели, привернула фитиль и накинула платье.
— Готово! — крикнула она.
— Как нам с вами повезло, — сказал Фрумкин, возвращаясь в комнату. — Каждый второй британский солдат продает оружие арабам. Вы не поверите, как много его таинственным образом исчезает из оружейных. Якобы его теряют. Для британцев это выгодная торговля.
— А я думала, вы в Америке.
— Был там. Кино почти готово к показу. Обречено на успех. Кое-какие проблемы с нашим таможенником в хайфском порту. Понадобились дополнительные вложения — зарплаты растут. И он не виноват. Но все равно дела не очень. У меня такое ощущение, что еще немного, и с «реквизитом» пора завязывать. Разве что мы уговорим «Метрополис» снять еще один фильм в Иерусалиме, что, конечно, маловероятно, согласитесь.
Он стоял к ней вплотную.
— А на вашем участке есть проблемы?
— Нет, никаких, — ответила она. — От Роберта Кирша ни слуху ни духу.
— Ну, это неудивительно.
— Почему? Я думала, он будет меня разыскивать. Он очень упорный.
Фрумкин быстро глянул на нее. Казалось, его застали врасплох. Она заметила этот взгляд, но не придала ему значения.
— Мятежи. Думаю, наш капитан этим занят.
— Не смейтесь, он хороший человек.
— Вы так считаете?
— Может, не для вас.
— Я не понимаю, как еврей может сражаться на другой стороне баррикад. — Фрумкин откинул волосы со лба.
— Мне кажется, он не так на это смотрит.
— Неужели?
В какое-то мгновение Джойс показалось, что их судьбы — ее, Питера, Марка, Роберта Кирша — переплелись, как неловко заброшенные рыбацкие сети.
Фрумкин, не дожидаясь ответа, продолжал:
— Послушайте, из-за этой небольшой проблемы в Хайфе придется перейти к плану «Б», и тут мне потребуется ваша помощь. Как я уже говорил, нам нужно, чтобы поставки продолжались, арабы раскупают все, что британцы могут предложить, а наши товарищи считают, что пора и нам подключаться к этому бизнесу.
Джойс взяла у Фрумкина сигарету, закурила. Трудно было поверить, что все это реально. Как будто она в кино, и слова Фрумкина, мельтешащего в кадре, идут белыми титрами в рамочках. Но эта попытка представить все в виде киноленты была лишь еще одним способом примириться с реальностью, также, чтобы подавить страх и муки совести, она сознательно старалась перевести все в банальную плоскость: ни во что не углубляться и медлила, прежде чем перейти улицу.
— Так что от меня требуется?
— Есть такой британский еврей, майор Липман. Он присматривает за оружейным складом в Иерусалиме. Говорят, что, в отличие от вашего приятеля Кирша, он нам симпатизирует — быть может, больше чем симпатизирует. Если вы не против, я бы хотел, чтобы вы вернулись в Иерусалим и познакомились с ним поближе. В нужный момент вы просто передадите ему необходимые контакты, а дальнейшее мы возьмем на себя. В сравнении с тем, что вы уже сделали, это все равно что прогуляться по парку. Да, и оставьте здесь машину. Мы за ней присмотрим.
Джойс сделала глубокую затяжку. Ее покоробила скрытая непристойность задания. Ее отбрасывают назад в женский мир — мир губной помады и смеха. Это была полная противоположность ее нынешней одинокой ночной жизни. Фрумкин хотел, чтобы она очаровывала, но это вовсе не ее конек. Неделю назад где-то возле Рамле во время последнего задания, когда до места встречи оставалось всего метров сто, она съезжала под уклон по узкой улочке, выключив фары и заглушив мотор, — воздух был напоен ароматом жасмина и жимолости, — и тут ее остановил местный
