Пилот жмёт на педаль. Тормоза визжат. Нас с Масловским бросает вперёд. Женя взрывается:
— Осторожней, поручик! Не мешки с мукой везёте!
Лебедев, ухватившись обеими руками за торпеду, таращится на огромное серого камня здание с иглой минарета над покатой крышей. Он морщит нос, крестится, сплёвывает, но пока помалкивает, принимая во внимание моё присутствие и уважая моё неприятие любых проявлений ксенофобии.
— Законченная в 1179 году Улу-джами Большой мечетью была прозвана буквально, а официально называлась мечетью Атабека. Громоздкая снаружи, она впечатляет внутри — по сути это и не здание, а огромный (50 на 50 метров) крытый двор, тёмный каменный лес со стволами пилонов, мхом мягких ковров и кронами куполов над головой, — проговорил Масловский.
— С Большой мечетью соседствует медресе Чифте-Мнерли, — подхватил Мейер. — Двухминаретным так же прозванное буквально, а официально называвшееся Хатуния. Иначе говоря — медресе царевны: его построила в 1253–1291 годах Худавенд-хатун, дочь румского султана Кей-Кубада, восстанавливая Эрзерум после разрушения в 1242 году монгольским военачальником Байджу. Двухминаретное медресе несколько меньше Большой мечети — и всё равно крупнейшее в Восточной Анатолии. Посмотрите вон на тот терракотовый конический купол. Это мечеть медресе, которая стоит как бы за пределами его основного двора и впечатляет своей совершенно мавзолейной архитектурой. Далее за медресе мы действительно видим мавзолеи старого кладбища. Николай Николаевич, посмотрите на те три купола. Кладбище Уч-Кумбетлер считается некрополем Салтукидов, хотя на самом деле таковой покоится лишь под одним из трёх куполов — самый красивый на кладбище мавзолей с характерной "пиксельной" кладкой был построен в 1168 году для эмира Салтука, то ли сына, то ли внука Абуль-Касима. Под острыми куполами — правители совсем иной эпохи: Байджу-нойона. Румский султанат в союзе с Румской империей сумели отогнать, но войну за Закавказье он только начинал, а монголы в ту эпоху не проигрывали войн! Чингисханов внук Хулагу покорил Переднюю Азию и Ближний Восток и провозгласил в 1256 году свою собственную империю со столицей в Тебризе. Хубилай из далёкого Каракорума, решив, что Хулагу обосновался слишком далеко, чтобы воевать с ним, дал брату титул ильхана, по которому Хулагидская империя вошла в историю как Ильханат. Эрзерум в 1295 году стал её провинцией, а стало быть, в этих мавзолеях XIV века покоятся его наместники.
— Ничего особенного, — произносит Лебедев. — Точно такие мавзолеи я видал на татарских кладбищах в Самарской губернии.
— Придержи язык, Лебедев. Нам нужен мир с местными, — говорит Масловский, протирая запотевшие стёкла пенсне.
— Да я, ваше превосходительство, одного солдатика всё мимоходом поминаю. Сгинул ведь безвестно в этой пучине. Эх, помянуть бы, да не христианского он исповедания. А к мулле мне, православному, грех и приближаться. Или как прикажете? Если есть мечети, то при них непременно и мулла имеется. Пойти заказать молебен? Или как прикажете?
— Лебедев, отставить! — Масловский кривится, и мина эта очень не идёт к его доброму лицу.
Щеки его порозовели от гнева.
Между тем Зимин уже соскочил с седла и уже рванул на себя дверцу автомобиля, отдавая мне честь. Шпоры, портупея, шашка в узорчатых ножнах — всё на нём ладно. Карабин и пика приторочены к седлу тоже ладно. Георгиевский крест выглядывает из-за полы бурки. Движения подъесаула красивы, размашисты. Всё напоказ ошеломлённым обывателям. Через минуту занавес закрывается, и мы стоим, скрытые от посторонних глаз облаками пара, выдыхаемого нами самими и казачьими лошадьми. Нещадно дымит и выхлопная труба автомобиля. За синеватой завесой мелькают неясные тени. Казаки спешились. У каждого винтовка со взведённым курком. Зимин не снимает правой руки с эфеса шашки. Недавно произведённый в офицерский чин, он привык рубиться, но не привык ещё командовать, оттого на душе у него неспокойно.
— Ваше высокопревосходительство, — говорит Лебедев, — штаб организовали вот в этом доме.
Он указывает на основательное двухэтажное каменное здание под конусовидной крышей с небольшим балконом на втором этаже. На таком балконе хорошо курить, любуясь заснеженными отрогами горы Палан-докен.
— Выбрали его из-за того, что во дворе есть форменный гараж — место, где можно поставить автомобиль, — сказал Мейер.
Я оборачиваюсь к Мейеру.
— Вы останетесь при штабе, поручик?
Мейер, стягивая с рук краги, медлит с ответом.
— Мне на Далангез съездить, — говорит он наконец. — Там тело Адама Иосифовича надо забрать.
Вот это дело! А ведь раньше наш пилот моего "племянничка" иначе как "Дамкой" не величал. Придумал для человека собачью кличку, любитель Чехова…
— До вечера успеете обернуться?
Мейер мнётся.
— Ваше высокопревосходительство, позвольте обратиться!
Зимин делает шаг вперёд. Салютует.
— Слушаю, подъесаул.
— Позвольте нам вместе. Мы с Мейером приятели, и я хотел бы… если верхами до форта скакать, то точно к вечеру успеем!
— Тогда уж и я! — вторит Зимину возникший из дымовой завесы Медведев. — Вместе его подвиг замышляли, вместе и оплакивать Адама будем. Выходит, мы друзья теперь.
— Думаю, надо пойти навстречу, — быстро и в явном волнении шепчет мне Масловский. — Если верить донесениям — а не верить им нет никаких оснований, информация от самого Пирумова, — Адам Иосифович совершил подвиг и погиб геройской смертью. Это без шуток, Николай Николаевич!
Я вздыхаю:
— Какие уж там шутки… Да кто из вас не герой-то?
— Да, мы понесли большие потери, но поступок Адама Иосифовича… он… словом, это подвиг…
Зимин и Медведев смотрят на меня не мигая. У обоих бороды побелели от инея. У обоих щеки отморожены. Зимин к тому же слегка ранен, вон как руку неловко держит. Ну как таким откажешь? А Адама жалко. Такой живой был человек. Ах, как жалко… А тут ещё и Лебедев опять встревает:
— Ваше высокопревосходительство, разрешите обратиться? Вашбродь!.. А я? А мне? Подвиг-то… геройство… возьмите меня с собой!
— Что тебе? На форт Далангез надо, Лебедев? — грубовато отвечает Медведев.
— А то как же? Надо! Посетить места особого геройства и победоносного служения.
Я смеюсь уже открыто. Победа под Эрзерумом способствовала трансформации Лебедева из циника-недоучки в патриота.
Ну что с такими поделать? Вынужденно соглашаюсь отпустить всех за исключением Лебедева, без которого моему штабу никак не обойтись. Наказываю вернуться засветло и направляюсь к зданию штаба, где возле двери под армейским штандартом уже выставлен казачий караул.
Лебедев выхватывает из багажника автомобиля какие-то кофры с самым необходимым штабным имуществом. Бедняга делает вид, будто вовсе не обижен, но я-то знаю, как хочется ему отправиться вместе с товарищами на возможно опасную и безусловно скорбную прогулку за телом моего погибшего "племянника". Адамчик без сомнения герой и достоин самых высоких воинских почестей, однако жизнь идёт вперёд, и наша работа должна продолжаться…
Мыслям моим мешает сумятица, царящая на площади, куда уже вкатилось несколько обозных телег со штабным имуществом. На одной из них я примечаю сияющий надраенной латунью бок самовара. Мучительно хочется чаю и курить. Я тороплюсь к своему новому штабу. Раздосадованный и основательно нагруженный Лебедев тащится следом за мной.
— Голубчик, как можно скорее разобрать вещи и… самовар. Самым срочным образом самовар, — бросаю я на ходу.
Оперативно поменяв досаду на озабоченность, Лебедев бросается сначала в штабные комнаты, откуда выкатывается уже с пустыми руками. Отдав честь мне и Масловскому, торопится к обозникам.
— Аллилуйя! Аллилуйя! — вопит этот несуразный человек.
Мы с Женей входим в наш новый штаб. В помещениях выстужено так, что виден пар от дыхания.
Наш новый штаб — обычный турецкий дом. Каменная кладка перемежается с деревянными брусьями. Подобная конструкция делает постройку более пластичной. Таким образом турки строят дома по всей восточной Анатолии, где зимняя стужа сменяется летним зноем и уже в октябре лужи покрываются первым ледком. По левую и правую сторону от тяжеловесной входной двери, на пеньковой верёвке, прикреплено по деревянной колотушке. Стук левой колотушки по металлу адресован мужской половине жильцов, а правой колотушки по дереву — женской. Сам дом состоит из нижней хозяйственной и верхней жилой половины. За тяжёлой входной дверью расположены сени, где под лестницей, ведущей на второй этаж, расположена низенькая дверь кладовой. Кладовая — холодная проходная комната, за которой расположена святыня турецкого дома — тандырбаши, или кухня под ступенчатым куполообразным потолком с небольшим круглым потолочным окошком. Тут расположен и вечно пылающий камин, и резные полки с разнообразной латунной и медной утварью. Тандырбаши — самое тёплое место в доме. Стенки камина, также имеющие куполообразную форму, раскаляясь, обогревают весь дом.
