стрел Аполлоне.По дому Зевса пройдет он — все боги и те затрепещут. С кресел своих повскакавши, стоят они в страхе, когда он, Ближе подступит и лук свой блестящий натягивать станет [19]...
Запертую до Таргелий Священную гавань перегораживала мощная бронзовая перисхонисма на столбах. В праздник цепь снимут, чтобы пропускать корабли послов амфиктионий — феоров.
На бронзовых звеньях безмятежно расселись чайки. Еще одна цепь со времен самосского тирана Поликрата соединяла Делос с островом скорби Риния.
Поднявшийся на борт керкура элимен взял с Батта пошлину за швартовку корабля в торговой гавани. Сквозь частокол мачт рябили красные крыши жилых кварталов, зеленые пятна садов, белые фронтоны часовен...
Каменные двухэтажные пастады теснились по стенам оврагов, взбегая на холм с обеих сторон театра. Над верфями поднимался дым смолокурен. От причалов к эмпориям катили подводы, поденщики сгибались под тяжестью мешков, толпа галдела на агоре.
Со склона Кинфа на гавань смотрели статуи богов, фигуры львов скалили пасти на постаментах, тонкие колонны бережно держали на резных капителях фризы храмов. Геродоту показалось, что он слышит, как Священная роща шелестит листвой лавров, а в тростнике Священного озера кричат пеликаны.
Погрузив сундук с золотом на тележку, беглецы двинулись по Священной дороге к теменосу. Пройдя сквозь Южные пропилеи, миновали подворье наксосцев. Долго в почтительном молчании стояли перед кумирней Аполлона.
Потом подкатили тележку к стоящим полукругом портикам. Эпитроп жестко заявил, что в тезаурус афинян может впустить только одного человека. Геродот с замиранием сердца последовал за жрецом к сокровищнице...
Когда галикарнасец вернулся, его обступили взволнованные товарищи.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Тимофей.
— Да ничего особенного, — Геродот пожал плечами, он явно выглядел озадаченным. — Спустились по пандусу в подземелье... Вошли в комнату... Там стол каменный стоит и деревянные скамьи... Факелы на стенах... Вглубь уходит коридор с зарешеченными нишами. И что меня удивило: дышится легко, а гарью смоляной не пахнет... Наверное, это и есть тезаурус. Только меня туда не пустили. Эпитроп монеты выгреб на столешницу, пересчитал так спокойно, будто это не золото, а орехи... Потом расписку написал на дифтере...
Галикарнасец показал бронзовый футляр.
Вынув из него кусок выделанной кожи, прочитал: «Я, Феогитон, эпитроп святилища лучезарного Эфеба в Делосе, принял от Геродота, сына Ликса, родом из Галикарнаса, на хранение в тезаурус афинян двести шестьдесят девять золотых монет персидской чеканки с изображением на лицевой стороне коленопреклоненного лучника в царской тиаре, на оборотной стороне у каждой монеты имеется прямоугольная вмятина от слесарного керна, монеты находятся в хорошем состоянии и без видимых повреждений, правоприемниками при возврате двухсот шестидесяти восьми золотых монет с учетом поступившей в казну святилища одной золотой монеты в качестве платы за хранение Геродот назвал уполномоченных Буле или Экклесией Афин народных представителей, достоверность изложенного подтверждается оттиском большого пальца правой руки Геродота, а также храмовой печатью, писано десятого дня растущей луны месяца артемисиона в три тысячи семнадцатом году от рождения Аполлона Делосского».
Повисла пауза. Друзья молча смотрели друг на друга. Расставаться было трудно. Все-таки они вместе терпели лишения и преодолевали смертельные опасности.
— Ну, не поминайте лихом, — бодро сказал Батт, одной рукой обнимая долонку.
— Куда вы теперь? — спросил Геродот.
— Куда глаза глядят, — выдохнув, наксосец широко улыбнулся. — Наверное, все-таки к Геллеспонту... На Херсонес Фракийский, поближе к дому Хрисонеты.
— И ты вспоминай нас добрым словом, — попросил друга Херил. Помявшись, признался:
— Хочу тебе сказать... Ты это... Прости меня за Гринна, если сможешь... Мне жажда мести глаза застила. Я ни о чем не жалею, но тебя тоже могу понять.
— Прощаю, — искренне произнес Батт, глядя саммеоту в глаза.
— А меня? — спросил Геродот.
— Тебя-то за что? — наксосец махнул рукой. — Пустое!
Он хлопнул галикарнасца по плечу. Друзья на прощанье обнялись.
Геродот с Тимофеем отправились искать проксена Хиоса, чтобы заявить о своем похищении и желании возвратиться в расположение таксиса для прохождения дальнейшей службы.
Херил остался сидеть на ступенях храма Аполлона Делосского. Саммеоту нужно было собрать милостыню для покупки козла. После принесения искупительной жертвы он мог рассчитывать на временное убежище.
Батт и Хрисонета, взявшись за руки, двинулись к Дому жрецов. Пора было сделать то, о чем они давно договорились.
Наксосец остановил священника в белом хитоне, который, судя по лавровому венку на голове и золотому жезлу в руке, был прорицателем Аполлона — мантеем:
— Святейший... Мне бы договор заключить с богом.
— О чем? — деловито поинтересовался жрец.
— Хочу продать ему рабыню.
— Эту? — мантей показал пальцем на Хрисонету. — Сколько внесешь в казну храма?
Батт вынул из-за пояса хитона кошель.
Развязав шнурок, показал жрецу оставшиеся от покупки керкура золотые монеты:
— Десять дариков.
Мантей сдержанно кивнул:
— В Таргелии или Боэдромии взяли бы больше... Но сейчас затишье, ваш караван на Делосе первый после Дельфиний.
Потом повел гостей в канцелярию. Пересчитав деньги, составил купчую. Батт ткнул большим пальцем в миску с тушью и припечатал его к дифтере.
Мантей оттиснул на лифтере печать храма, после чего торжественно провозгласил:
— Батт с Наксоса продает фракийку Хрисонету Аполлону
