— Нет, — прошептала Екатерина. — Здесь мой дом. Может быть он плох.
— Но вы готовы его поправить, — подсказал граф.
— Мне очень жаль людей, — отозвалась женщина. — Они живут здесь так тяжело, так порой по-скотски. И они же так добры ко мне…
— Но вы можете помочь им, создав прочные законы, не позволяющие мучить и порабощать друг друга.
— Я думала об этом, — кивнула Като. — Свобода — душа всего. Но мир, в котором я нахожусь, лишен даже понятия о свободе. Не то что внешней, внутренней… — Она запнулась, закусив губу и отвернулась к окну.
* * *
На лесной поляне замерли две лошади. Серая в яблоках выгибала шею и ласково покусывала гнедую за холку. Чуть позвякивали стремена на теплом ветру. Уздечки, замотанные за нижнюю дубовую ветку, не давали животным далеко уйти от своих хозяев.
На разметанном по траве плаще с алым подбоем кавалер осторожно целовал даму, сначала в висок, потом в щеку и подбородок. Каждый палец ее руки, сгиб локтя, запястья и дрожащие от напряжения белые холмы плеч подверглись куртуазному нападению.
Оба знали, зачем пришли сюда. Но оба сознательно не желали торопить события. Дама отдавалась впервые, а кавалеру было приказано вести себя с ней осторожно, как с фарфоровой пастушкой на каминной полке в кабинете императрицы. Никакого напора, ничего, что могло бы напугать молодую великую княгиню.
Молодую? Ей уже 22. В этом возрасте дамы давно обзаводятся потомством. А она задержалась в состоянии Дианы на целых семь лет со времени свадьбы. Но разве ее вина, что ей достался муж, не способный ни на что, кроме караульных игр с крысами? Это открылось совсем недавно и государыня… Нет, зачем об этом думать? Бедное, желанное дитя! Какие у нее чудесные каштановые волосы. Надо же, выгорели на солнце, а зимой казались почти черными… Конечно, она не так красива, как его супруга, но и в ней, как во всех женщинах, есть что-то неповторимое.
Кавалер ловко ослабил хватку корсета и, почувствовав под рукой движение ее живого, защищенного только шелком рубашки тела, сам задрожал, не ожидая такого возбуждения.
«Тих, тихо, — осадил он себя. — Не на скачках».
— Сережа, — дама приоткрыла глаза и тут же снова закрыла их. — Сережа, скорее…
Освободив сильными руками ее плечи и грудь из плена широкого жесткого декольте, он принялся покрывать их поцелуями, легкими, как крылья бабочек. Он не имел права оставить на коже дамы следов ее позора.
— Сережа, — снова тихо простонала она, выгнув спину, — я больше не могу.
И тогда острая боль прорезала ее тело. Мышцы живота свело с невероятной силой, Совершенно синие от отражавшегося неба глаза великой княгини распахнулись. В них застыло удивленное и чуть обиженное выражение.
— Это все? — Чуть вздрагивая опухшими от поцелуев губами, спросила она.
— Все, ваше высочество, — кавалер поцеловал ей руку и встал. Он мог быть собой доволен. Ни кружева на ее платье, ни даже трава вокруг почти не были смяты. — Больше мы не увидимся. Надеюсь, я не оставил вам о себе неприятных воспоминаний.
Като задумчиво кивнула и тоже встала.
— Как странно, — произнесла она, глядя в сторону. — Я надеялась хоть что-то почувствовать.
Сергей уже положил руки на край седла. Но слова великой княгини хлестнули его, как пощечина. «Вот как? Вы недовольны? — Зло подумал он. — Что же вы хотели почувствовать, мой хрустальный приз? Для того, чтоб чувствовать, надо позволить».
— Я думала, — продолжала молодая женщина, подбирая плащ и протягивая его Сергею, — Что люди действительно соединяются в единое целое, а не просто причиняют друг другу легкое неудобство.
«Легкое неудобство?» — Сергей медленно повернулся к ней, и Като сама испугалась, как сильно его разозлила.
— Я для вас легкое неудобство, мадам? — Свистящим шепотом произнес он, вцепившись в плащ с другой стороны. — Это вы для меня неудобство. И поверьте, совсем не легкое. — он угрожающе шагнул к ней. — Очень нелегкое.
Шелк подкладки рванулся у Като из рук, а затем Сергей снова толкнул ее на землю, почти брезгливо, как деревянную фигурку на газоне.
— Вы желаете большего неудобства? Вы его получите.
Дубовая крона над головой качалась широко и вольно.
— А почему ты сразу не сделал тоже самое?
Като полулежала, опершись на локоть, и осторожно касалась травинкой щек и губ Сергея. Молодой камергер дунул на травинку, отгоняя ее от своего носа.
— Потому что мне не позволили, — сказал он.
— Разве можно сделать наследника, почти не касаясь меня? — Наивно спросила цесаревна.
Он засмеялся.
— О, уверяю вас, сделанного было достаточно для ребенка. Но… не достаточно для наслаждения. Я даже не устал. Тогда.
— А сейчас ты устал? — Лукаво улыбнулась Като.
— А ты нет? — Сергей обхватил ее за талию и притянул к себе.
— Нисколько, — она замотала растрепанной головой.
«Какие у нее все-таки красивые волосы!»
— Это потому что ты совсем не трудилась. — Сергей наклонил лицо великой княгини к своему и осторожно коснулся языком ее лопнувшей нижней губы. — Оставила всю работу мне. Попробуй-ка сама сделать что-нибудь!
— А разве дамы что-то делают? — Изумилась она.
— Еще как! — захохотал Сергей, которого очень забавляло ее неведение. — Я тебя научу.
И он научил ее куда большему, чем ему было позволено. А она приняла его уроки с нежностью и благодарностью, и даже начала думать, что он любит ее, потому что куртуазное «amor» не сходило у него с языка, а Като уже так привыкла все переводить на русский.
* * *
Рождение сына сделало ее несчастной. Сергей стал больше не нужен и вскоре его отправили в Швецию с дипломатическим поручением. Но Екатерина не собиралась так просто сдаваться. Возможно, она была неопытной в любовных делах, но уже семь лет держалась на плаву при дворе и обрела сильных союзников. Гордый своим превосходством над ней на амурном поприще молодой камергер Салтыков, лишился бы дара речи, если б узнал, с какими «большими людьми» она собиралась говорить о его судьбе.
Чеканный профиль канцлера Бестужева белел на фоне мокрого от дождя окна.
— Мадам, это не возможно.
Минуту назад пылавшее гневом лицо Като сделалось умоляющим. Ее ноги подогнулись сами собой, но канцлер вовремя подхватил великую княгиню и усадил в глубокое кресло у камина.
— Вы рисковали придя сюда, — его голос был почти мягким. — Напрасно. Я не могу изменить приказания Ее Величества.
Като инстинктивно чувствовала, что этот опасный, даже жестокий человек сейчас жалеет ее.
— Ну помогите же мне! — Она сжала его руки и застонала так, как стонала месяц назад в родах. — Почему я именно сейчас должна остаться одна?
Усталые глаза старика посмотрели на нее без гнева и укора.
— Потому что вы слабеете, когда счастливы. А Вам понадобится сила. Все, что я могу, это дать хороший совет: научитесь отказываться от того, что дорого — вот истинное искусство государей. Если вы им не овладеете, грош цена уму, талантам и воле. Господином положения остается лишь тот, кто ничем не связан. Кому нельзя нанести удар, коснувшись его близких, родных, возлюбленных. Научитесь оставаться одна. Что же до Салтыкова, то чем скорее вы его забудете, тем лучше.
Като задохнулась от возмущения.
— Но мы… любим друг друга.
— Мадам! — Бестужев предостерегающе поднял палец. — Государей не любят.
Глаза Като округлились.
— Государям служат. Вам угодна была служба Салтыкова. И он служил. Теперь польза дел требует, чтоб он служил Ее Императорскому Величеству в другом месте. Смиритесь и примите высочайшую волю с благодарностью.
Великая княгиня подняла на канцлера пылающее лицо. Ее подбородок дрожал от бессильного гнева.
— Но это унизительно, — твердо сказала она. — Разве слова «дворянин» и «дворовый» значат одно и тоже? Разве благородный человек может с одинаковым рвением служить государю и как дипломат и как… — Она осеклась. Алексей Петрович, неужели вы не понимаете?
— Я? — Старик зашелся кашляющим смехом. — Есть мало вещей на свете, которых бы я не мог понять, ваше высочество. — Канцлер взял ее за плечи и поднял с кресла. — Уходите, дитя мое, пока никто не узнал, что вы были у меня. Как политик я закрываю глаза на вашу сегодняшнюю слабость, ибо вы женщина, к тому же молодая. Но учтите, только сегодня и только один раз. Если вы не возьмете себя в руки сейчас же, по дороге домой, я откажусь поддерживать вас. Ни один государственный человек не свяжет свою судьбу с владыкой, безрассудным настолько, чтоб прыгнуть за борт лодки к тому, кто уже утонул. Прощайте.
* * *
Екатерина взяла себя в руки. О да, она умела продемонстрировать, что держит себя в руках. Но, к несчастью, пока только внешне.
Прошел год. Разговоры вокруг великой княгини улеглись, и Салтыкову разрешили ненадолго приехать домой из Швеции. Он мог посетить столицу, но не двор.
