Екатерина взяла себя в руки. О да, она умела продемонстрировать, что держит себя в руках. Но, к несчастью, пока только внешне.
Прошел год. Разговоры вокруг великой княгини улеглись, и Салтыкову разрешили ненадолго приехать домой из Швеции. Он мог посетить столицу, но не двор.
Екатерину это не остановило. Год. Как она прожила его одна? Засыпать и просыпаться в одиночестве. Заполнять свои комнаты книгами, но в каждом романе читать только о нем, вести мысленные беседы только с ним. Рассуждать о праве, философии, устройстве общества, придумывать, что он сказал бы в ответ. И верить, что в Стокгольме ее Сергей делает тоже самое.
Стоял конец июля. Двор находился в Петергофе, и Като с верным человеком послала в столицу к Салтыкову записку, прося о встрече в ближайший понедельник. Императрица со свитой будет на богомолье, а она, сказавшись больной, останется во дворце.
Шкурин заверил, что передал ее «грамотку» в собственные руки «барину Сергею Александровичу» и, получив целковый, отправился пить за здоровье Ее Императорского высочества.
Все оставшиеся дни Екатерина старалась лежать в своих покоях, не выходила на люди, не румянилась и пила уксус, чтоб казаться бледной. Ей удалось уверить в недомогании даже собственную камер-фрау. Като стоило немалого труда и немалых подарков уговорить пожилого смотрителя Монбижона. При воспоминании о том вечере волосы на голове великой княгини до сих пор вставали дыбом, а к щекам приливал румянец.
Монбижон был защищен от моря дамбой и обсажен кругло остриженными липами. Прежде он назывался Марли из-за квадратного пруда под балконом на втором этаже. В пруду жили жирные карпы с красными плавниками, которых приучили по звуку колокольчика подплывать к поверхности и хватать ртами крошки хлеба, сбрасываемые с балкона. Это нехитрое развлечение всегда вызывало у гостей бурный восторг. Като, год за годом наблюдавшая одну и ту же сцену, поражалась, как мало надо людям, чтоб рассмешить и позабавить их.
Но на этот раз великая княгиня не собиралась кормить рыб, а гость, которого она ждала, спешил сюда не ради забавного представления с колокольчиком и хлебными крошками.
Во всем дворце горела только одна свеча, в медном бра у постели в спальне. Екатерину расстроил нежилой запах сырости в не проветренных помещениях. Она знала, что и перина с подушками на кровати будут сырыми или даже тронутыми плесенью, как вот этот старый парчовый полог. Близость моря делала Монбижон слишком холодным, поэтому в нем редко жили. Кто бы мог подумать, что всего через пару лет он станет их с великим князем постоянным загородным домом.
Сейчас Като не могла позволить себе даже затопить камин. Во-первых, смотритель не позаботился о дровах. А, во-вторых, и это главное — не безопасно. Дым из трубы и отсветы пламени внутри закрытого дворца могли привлечь внимание.
Сердце великой княгини стучало, как часы на каминной полке. Молча она прошла по комнатам дома, чтобы чуть-чуть развеяться. Ей не было страшно. В окна долетал свет от далекого фейерверка — так Елисавет понимает поход на богомолье. Разноцветные искры гасли в небе, озаряя дубовую мебель и наборный паркет.
Одиннадцать. Двенадцать. Час. Екатерина начала терять терпение. Неужели он не придет? Что могло ему помешать? «Боже мой! Да что угодно! — Одернула себя она. — А если записка перехвачена? Ты веришь Шкурину? Да. Но кто гарантировал, что он не получает деньги еще и от императрицы, чтобы следить за тобой?»
И в этот миг внизу во входную дверь кто-то постучал. Лучше было сказать поскребся. Великую княгиню, как ветром сдуло по лестнице. Она поскользнулась и растянулась на паркете перед самой дверью, ушибла локоть, вскочила, ухватилась за ручку, с силой выдернула задвижку и распахнула обе створки.
На пороге спиной к далекому фейерверку стояла женщина.
— Можно мне войти? — Робко спросила она, приподнимая капюшон плаща и открывая бледное взволнованное лицо.
Великая княгиня в замешательстве отступила назад, пропуская неизвестную гостью в темную прихожую.
— Я сейчас принесу свечу.
— Не надо, — голос дамы звучал умоляюще. Она прикрыла дверь и опустилась перед Като на колени, обхватив вздрагивающими руками ее ноги.
— Что вы делаете? — великая княгиня попыталась освободиться. — Кто вы?
Женщина подняла к Екатерине лицо. Даже в темноте было заметно, что ее глаза полны слез. А еще великая княгиня увидела, как необычайно красива ее ночная гостья. Словно нимфа, сошедшая с одного из фламандских полотен на стенах Монбижона.
— Кто вы? — Повторила Екатерина, помимо воли обращаясь к даме очень мягко. Нельзя же кричать на человека в таком отчаянном состоянии.
— Я Матрена, — тихо ответила та. — Матрена Салтыкова. Жена Сергея.
Екатерина ахнула и отступила назад. Женщина, державшаяся за ее платье, подалась вперед и поползла за ней по полу.
— Ваше высочество, голубушка, ангел, смилуйтесь над нами, — шептала она. — Чем мы прогневали вас, что вы нас никак не отпускаете?
— Я? — Екатерине показалось, что она бредит. — Я вас не отпускаю?
— Мы с Сергеем очень любим друг друга, — сказала женщина, выпрямляясь. — Мы поженились незадолго до… Ну вы понимаете. До того, как Ее Величество приказали Сергею… Для нас это было…
«Неудобство, и отнюдь не легкое», — вспомнила великая княгиня слова Салтыкова, брошенные ей в гневе в день их первой близости.
— Мы были так счастливы, когда у вас родился наследник, — продолжала Матрена, — и Ее Величество приказали Сергею отправляться в Швецию. Мы так благодарили Бога за то, что он снова соединил наш брак.
Только тут Екатерина заметила, что ее гостья, хоть и затянута в корсет, но не слишком сильно, чтоб не повредить уже явственно выдающийся вперед живот.
Великая княгиня подавила в себе безотчетное, но сильное желание немедленно пнуть женщину в этот проклятый живот, так бесповоротно доказывавший правдивость всех произнесенных ею слов.
— Что ж, вы можете меня ударить, — сказала Матрена, каким-то бабьим чутьем понявшая безжалостный ход мыслей великой княгини. — Я ведь за тем сюда и пришла. Выместите на мне свою обиду, но Христом Богом вас молю, не губите его. Ударьте, если хотите. — Женщина скрестила руки на животе, защищая свое будущее дитя. — Только, пожалуйста, по лицу.
— Черт бы вас всех побрал! — Екатерину захлестывала волна гнева. — Встаньте, умоляю вас. — она подняла Матрену, повела ее в комнату и усадила на стол.
— Вы пьете вино?
В Монбижоне не было воды. Кто бы мог позаботиться об этом? Но Като принесла с собой желтого токайского. — Так пьете?
Матрена кивнула.
Два хрустальных бокала, предназначенные для нее и Сережи, встали на секретер с наборной крышкой. Екатерина подавила грустную улыбку. Она намеревалась выпить этот токай совсем при других обстоятельствах.
— Пейте. Один бокал вам не повредит, — сказала великая княгиня, протягивая сопернице граненый хрусталь.
Вино согрело госпожу Салтыкову, она перестала дрожать и уставилась на цесаревну доверчивыми умоляющими глазами.
— Ваше высочество, что вам корысти в нашей погибели? Мы вернулись, думали, что все уже позади, и нас, наконец, оставят в покое. Мы молились о вашем здоровье и здоровье вашего младенца.
Екатерина поморщилась. Она совсем не была уверена. что ее младенец рожден от Сергея. Великий князь не имел сил справиться с девственницей, но вот выместить злость, ворвавшись в поверженную крепость, на это он оказался не только способен, но и скор.
— И вот вдруг ваше письмо, — Матрена вынула из кружевной сумочки знакомый Екатерине клочок бумаги.
Великая княгиня успела заметить там слабо отсвечивавшие пузырьки с нюхательными солями. «А она плохо переносит беременность, — подумалось ей. — Я вон даже верхом ездила. Впрочем, мое дитя очень далеко от совершенства. Может быть ее будет красивее?»
— Не губите нас, — вновь взмолилась Салтыкова. — Если кто-то узнает, что Сергей снова встречается с вами, его ждет высочайший гнев, опала, ссылка, может статься, монастырь.
«Каторга и рудники», — с усмешкой подумала цесаревна.
— Ведь вы не желаете, чтоб он погиб из-за вас, даже не любя…
Вот оно. Слово сказано.
Като вскинула голову. Ей очень захотелось сейчас рассказать этой наивной курице, как именно Сергей любил ее. И потом спросить, уверена ли госпожа Салтыкова в постоянстве его чувств к себе.
Но неожиданно нахлынувшая волна отвращения победила.
— Почему же он должен рисковать? — Только и спросила Като. — Мог бы не отвечать на записку. Сжег и все. Кто его принуждает? К чему эти спектакли?
Матрена уставилась на нее в полном замешательстве.
— Как же? — Прошептала она. — Вот здесь сказано, — женщина развернула записку и приблизила к глазам, — «Приходите вечером в Монбижон. Я буду ждать там. Любящая вас Е.»
