— Надеюсь, что справлюсь.
— Прекрасно. Там еще гранаты и пулемет. Не трогай их.
— Когда ты вернешься?
— Когда Феликс скажет, что можно забрать Люсьена. А пока будь крайне осторожна. Сегодняшний визит меня очень обеспокоил, тем более что рядом притаился враг.
— Враг?
— Да, старший Файяр. Он знает здесь все закоулки, бродит вокруг, вынюхивает, оставаясь незамеченным. Что же до трех парней, приезжавших с Матиасом, то мы их хорошо знаем. Один из них даже приговорен нами к смерти, и вполне возможно, что скоро приговор будет приведен в исполнение.
— Что он сделал?
— Предательства, грабежи, изнасилования, пытки и убийства. Я знаю, что он собственной рукой убил одного еврея, чтобы потом его ограбить, причем этого несчастного он знал с детства.
— Ты так говоришь, как будто сам был с ним знаком…
— Дело в том, что его мать была служанкой у одного из моих друзей, врача из Буска. Поскольку у мальчишки не было отца, мой друг взял на себя заботу о нем, но имел от этого одни только неприятности… С приходом немцев парень немедленно предложил им свои услуги и получал солидное жалованье в здании на улице Шапо-Руж. Он начал с должности телохранителя и постепенно поднялся до уровня своих работодателей. Сейчас он служит Дозе, Пуансо и Лютеру… Особенно гнусно он проявил себя в ночь с 19 на 20 октября во время операции, целью которой было «очищение района от еврейской нечисти». Вместе с полицейскими он участвовал в арестах семидесяти трех евреев: мужчин, женщин и детей, многие из которых, были потом депортированы. Вот этим-то он и воспользовался, чтобы ограбить стариков, у которых его мать была служанкой. Он хорошо поработал… Настолько хорошо, что майор Лютер лично поблагодарил его, пригласив к себе домой. У майора прекрасный дом на улице Медок, сейчас она называется улицей Маршала Петена, — это как раз напротив дома № 197, где Камилла познакомилась с их методами. После этого приема у негодяя хватило наглости явиться к матери и со смехом рассказывать, как перепугались старики-евреи, которых он вытащил прямо из постели… Мой друг чуть не убил это животное. Вне себя от гнева он вышвырнул мерзавца пинком под зад. Оказавшись на улице, парень поклялся, что убьет его. Я посоветовал своему другу покинуть Бордо, но он отказался, заявив, что его место здесь… Это у него я познакомился с руководителем подпольной организации, который по странному совпадению живет в шестистах метрах от здания гестапо…
— Кто же из троих этот подонок?
— Морис Фьо.
— Боже мой! Глядя на него, никогда не скажешь, что он гнусное животное!..
— Это и делает его еще более опасным: внешность приятного молодого человека, этакого симпатяги.
— А Матиас знает обо всем этом?
— Нет. Он еще новичок, и они ему не доверяют. А доверятся только тогда, когда он выдержит испытание.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Когда предаст, убьет кого-нибудь или примет участие в пытках. Он уже начал… Еще несколько недель — и он превратится в законченного негодяя. Причем неисправимого.
— Как же ты изменился, дядя Адриан!.. Раньше ты говорил, что я должна молиться… Что даже в самом отвратительном создании есть частичка невинности, а сейчас… можно подумать, что ты ни во что больше не веришь, даже в Бога!..
Каждое слово Леа словно ножом ранило исстрадавшуюся душу доминиканца. Он отвернулся от племянницы, проверил оружие, до бровей натянул свой баскский берет, взял маленький фибровый чемоданчик с бельем, книгами и провизией и направился к двери.
И тогда Леа сделала вещь, совершенно невероятную для неверующего человека. Она бросилась к ногам дяди и воскликнула:
— Благослови меня!
Адриан секунду колебался, но потом исполнил ее просьбу.
Сотворив над головой девушки крест, священник почувствовал огромное облегчение. Адриан поднял Леа с колен и поцеловал ее.
— Спасибо, — прошептал он, исчезая в ночи…
— Я пригласила Мориса Фьо на обед.
От изумления Леа выронила кастрюлю с молоком.
— Ах! Какая же ты неловкая! — воскликнула Лаура. — Теперь молоко пропало и…
Она не успела договорить: пара звонких пощечин заставила ее резко отпрянуть назад. Голубые глаза Лауры мгновенно наполнились слезами, и, обращаясь к сестре, она, заикаясь, больше с удивлением, чем с гневом, проговорила:
— Что с тобой?.. Ты сошла с ума!.. Мне же очень больно!..
— И будет еще больнее, если ты не отменишь этот обед.
— Я имею право приглашать всех, кого захочу!
— Нет!
— Это почему? Насколько мне известно, ты не единственная владелица Монтийяка!
— А ты знаешь, кто такой Морис Фьо?
— Я прекрасно помню, что мы думали, будто он следит за нами, ну… из-за Сопротивления. Но это совсем не так.
— Что ты хочешь этим сказать?
Лаура опустила голову, смахнула с глаз слезы и потерла щеку, на которой краснел отпечаток пальцев сестры.
— Он следил за мной.
— За тобой?
— Да, за мной!.. Не ты одна можешь нравиться молодым людям. Я уже не маленькая девочка, какой была до войны. Я выросла.
— Давай поговорим спокойно. Я не сомневаюсь в том, что ты нравишься мальчикам. Но ты же не поверила тому, что рассказывал тебе этот..? Ты с ним встречалась?
— Да, сегодня утром, в Лангоне. Он очарователен, забавен, хорошо воспитан. Сейчас у него каникулы, и он гостит у своих родственников — бабушки и дедушки… После Пасхи он вернется в Бордо. Он работает, чтобы помочь своей матери.
Леа закатила глаза.
— Ах, как трогательно!.. И чем же конкретно заншмается этот прекрасный молодой человек?
— Не знаю… Я не очень хорошо поняла… Какими-то делами.
— Делами! Удобное словечко для прикрытия чего угодно. Я расскажу тебе о делах, которыми занимается твой душка: он работает на гестапо.
— Я не верю тебе!
— Я тоже не хотела в это верить… Дядя Адриан рассказал мне, что Фьо пытал и убил нескольких человек. Приглашая его сюда, ты попадаешь в ловушку и всех нас подвергаешь большой опасности. Ты подумала о Люсьене?.. О том, что произойдет, если его найдут?
Лицо Лауры покрыла бледность, отчего вновь стали отчетливо видны следы от пощечин. Она стояла, прислонившись к плите, опустив руки, не замечая, как слезы капают на ее белую блузку… Леа почувствовала к сестре жалость и положила руку ей на плечо. От этого ласкового прикосновения слезы Лауры сменились рыданиями.
— Я же не знала!..
— Лаура, Леа, что случилось? Что происходит? — спросила Камилла, входя в кухню.
— Эта глупышка пригласила Мориса Фьо завтра на обед.
— О! Боже мой…
В течение нескольких минут были слышны только всхлипывания Лауры и тиканье часов. Камилла первой нарушила молчание.
— Нечего причитать! Нужно найти какой-нибудь выход.
— Я велела ей отменить обед.
— Только не это! Он заподозрит, что мы его боимся. Наоборот, приглашение должно остаться в силе. А нам необходимо заставить его думать, что он ошибался на наш счет.
— Ты забываешь о Люсьене!
— Нет, я в первую очередь думаю о нем. Он должен отсюда уехать.
— Но он же еще не скоро поправится!
— Я знаю.
— Ну и что?
— Пойдем, у меня есть идея. Лаура, завтра ты должна вести себя, как ни в чем не бывало, как будто продолжаешь верить, что Морис Фьо — очень порядочный молодой человек, — сказала Камилла, увлекая за собой Леа.
— Да, — с несчастным видом пробормотала девушка.
Они вышли из дома с северной стороны.
— Пройдемся по виноградникам. Там мы будем в полной уверенности, что нас никто не подслушивает, — сказала Камилла.
Некоторое время они шли молча; Камилла опиралась на руку Леа.
Апрельское солнце заливало долину своим суховатым светом, от которого виноградники, дом Сидони, едва зазеленевшие деревья на холме казались необычайно рельефными и такими близкими, что хотелось протянуть руку, чтобы дотронуться до них.
— И почему только это умиротворение, идущее от самой земли, не передается людям? — сказала Камилла.
— Так что же ты придумала?
— Спрятать Люсьена на сеновале у Сидони.
— У Сидони?!
— Да. Ей можно доверять: она ненавидит немцев.
— Но это слишком близко от Монтийяка!
— Правильно. Они никогда не подумают, что можно прятать кого-нибудь так близко.
Леа задумалась.
— Может быть, ты и права. Если бы речь шла не о Сидони, я бы сказала, что одной только ненависти к немцам еще недостаточно, чтобы доверять ей. Но Сидони…
— Пойдем к ней. Она дома, видишь — из трубы идет дым.
Дом Сидони возвышался над окрестностями, и, как она утверждала, бывали дни, когда из него можно было увидеть даже море.
Как обычно, она с радостью приняла гостей, выставив на стол свою знаменитую наливку из черной смородины. Не могло быть и речи о том, чтобы отказаться.
