Леа не могла удержаться от смеха, глядя, как он раздвинул полы своего пиджака, чтобы продемонстрировать ущерб, нанесенный ему чревоугодием.
— Смейтесь, смейтесь! Вот посмотрите… Сейчас вы гордитесь своей упругой грудью, плоским животом и красивой попкой! Но подождите, пройдет еще несколько лет, вы родите трех-четырех детишек… вот тогда мы и поговорим.
— Не хотите же вы, чтобы я жаловалась, что набираю лишний вес, в то время как большинство французов потуже затягивают пояса! Следуйте их примеру: питайтесь свекольной похлебкой.
— Тьфу! Вы что, хотите моей смерти?
Какой смешной! Леа даже начала забывать, что представляет собой Рафаэль Маль.
— Наверное, даже когда вас поведут на расстрел, вы будете продолжать шутить и смешить меня.
Глаза Рафаэля вдруг стали нежными и немного печальными.
— Я никогда не слышал лучшего комплимента себе! Смеяться и шутить перед смертью… Обещаю помнить об этом, подружка. — И, увлекая ее в сторону, он добавил с прежней своей веселостью:
— Не было ли весточки от нашего друга Тавернье? Вот уж воистину загадочная личность. Для одних он — лучший друг немцев, для других — человек из Лондона. А вы что об этом думаете?
— Послушайте, будьте же, наконец, серьезным. Последний раз я видела Франсуа Тавернье, когда была в Париже. С тех пор он исчез. У меня здесь слишком много работы, чтобы интересоваться каким-то авантюристом. Но что с вами?.. Отпустите меня!
— Не принимайте меня за идиота, дорогая! Вы ошибаетесь. Думаете, я не заметил, что он влюблен в вас и что ваши отношения были далеко не платоническими?
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать.
— Вы полагаете, что я забыл ту мерзкую шутку, которую он со мной сыграл?
— Может быть, и так, но он спас вам жизнь.
— Наверное… Но мне не нравится, когда меня спасают таким образом.
— Пойдемте, Рафаэль. Не будьте таким подозрительным.
Сами того не заметив, они удалились от дома и теперь шагали среди виноградников по дороге, ведущей в Бельвю. Остальных не было видно.
Маль остановился и огляделся. Он вдруг показался Леа усталым и постаревшим.
— Как, должно быть, хорошо здесь жить! Мне кажется, эти места способствуют вдохновению! У меня никогда не было такого места, где можно писать и жить в мире с самим собой и окружающей природой. И почему должно было случиться так, что какие-то злые силы подхватили меня и оторвали от моего собственного «я», от созидательного труда? Ведь труд — это все, даже если он не ведет ни к чему. Радость — в самом процессе работы. Увы! У меня не хватает энтузиазма, чтобы стать великим писателем. По большей части писатели — это энтузиасты, поставившие себя на службу равнодушным. Они говорят то, что хотят, они пишут так, как…
Какое отчаяние в голосе этого ничтожного на вид, бесчестного и бессовестного человека! Каждый раз, чувствуя, как он страдает от того, что не стал великим писателем, каким всегда мечтал быть, Леа поневоле испытывала к нему нежность и жалость.
— Посмотрите на эти поля, эти леса! Человек со всеми своими делами и суетой, в конце концов, исчезает, а земля остается прежней, как будто его и не было. Перед лицом Вечности бесполезность человека мне кажется наиболее очевидной. Да, бесполезный и посредственный… Как-нибудь я напишу «Оду посредственности», кажется, я уже говорил вам об этом. Я все время говорю о книгах, которые не написал. Хороший сюжет, правда? А может быть, я напишу антологию ошибок, совершенных человеком. Неисчерпаемый сюжет! Но величие человека в том, что из грязи он может сотворить красоту… Одна из причин, не позволяющих мне верить в Бога, доброго, внимательного, знающего нас во всех деталях, — это я сам. Я говорю себе, что если бы был Бог, то он не допустил бы, чтобы я жил, тем более так, как я живу. Иногда мне кажется, что все мое тело наполнено слезами и мне не хватит глаз, чтобы излить их, и я не знаю, как очиститься…
Он плакал — невыносимое зрелище…
— Вы меня презираете, ведь правда же? Вы совершенно правы. Но вы никогда не сможете презирать меня сильнее, чем я сам… И все-таки это ваше презрение я предпочитаю сочувствию. Ненавижу отвратительную снисходительность сочувствия!.. Вернемся, наши друзья могут подумать, что мы тут что-то замышляем.
— Зачем вы приехали, Рафаэль?
Прежде чем ответить, он вынул из кармана платок и вытер глаза.
— Я уже говорил: мне хотелось вас увидеть.
— Очевидно, есть и другая причина.
— Может быть, кто знает? Что стало с нашей подругой, Сарой?
Леа отпрянула от него.
— Нет!.. Вы неправильно меня поняли. Я здесь совершенно не для того, чтобы выведать что-нибудь о ней. Я спросил просто потому, что очень ее люблю.
— Я ничего о ней не знаю.
— Будем надеяться, что у нее все в порядке. А вы уверены в своем друге, Матиасе Файяре?
«Началось!» — подумала она.
— Не более, чем в вас.
— И вы правы, — не моргнув глазом, сказал он. — Его друзья убеждены, что вы работаете на Сопротивление. Я пытался убедить их в обратном. Думаю, что они мне не поверили.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что люблю вас, и буду очень страдать, если с вами что-нибудь случится.
Простота, с которой Рафаэль произнес эту фразу, свидетельствовала о его искренности. Леа взяла его под руку.
— Рафаэль, сейчас все так сложно. Я чувствую себя такой одинокой здесь, рядом с больной Камиллой, хнычущей тетей, скучающей сестрой, Файярами, которые только и ждут момента, чтобы отобрать у меня Монтийяк. Я могу надеяться только на Руфь.
— Но у вас есть родственники в Бордо.
— Мне хотелось бы иметь с ними как можно меньше общего.
— А ваш религиозный дядя?
Леа отпустила его локоть.
— Вы не можете не знать, что он исчез и его разыскивает гестапо.
— Правда, я совсем забыл!.. Простите меня. Мне показалось, что я видел его некоторое время спустя после моего приезда в Бордо, но он очень изменился, и потом… отсутствие рясы…
— Когда вы заговорили о нем со мной в первый раз, вы уже знали его?
— Я слушал его проповеди в Нотр-Дам. Мне очень нравилось, как он говорил о Благодарении и почитании Богоматери. В то время мне очень хотелось с ним познакомиться, но не получилось. Я очень жалел об этом.
— Так он вас не знает?
— Нет.
— Жаль, такой человек, как вы, его бы заинтересовал.
— Как знать, может быть, мы когда-нибудь встретимся… В жизни все бывает.
— Я люблю его безгранично, и мне очень его не хватает. Я не видела его со дня похорон отца.
— В Бордо мне рассказывали об этих похоронах. Не правда ли, странно, что гестапо не арестовало его вместе с мужем вашей подруги?
— Это благодаря дяде Люку.
— Да, положение мэтра Дельмаса, брак его дочери с немецким офицером — все эти обстоятельства им приходится учитывать.
— Мне стыдно за моих родных.
— А вот этого говорить не стоит — вас могут не так понять…
— А мне почему-то кажется, что вы именно это и хотели услышать.
— Милый друг, вы по-прежнему заблуждаетесь на мой счет. Вы прекрасно знаете, что я действую только из корыстных побуждений. Чего ради, я буду кому-то доносить о ваших симпатиях и антипатиях? Все и так о них знают. Вот если бы вы прятали англичан или участников Сопротивления!.. Но вы же этого не делаете. Вы не делаете этого, ведь правда?
Леа рассмеялась.
— Вы прекрасно знаете, что именно вам я рассказала бы об этом в последнюю очередь.
— И были бы абсолютно правы!.. — с иронией заключил Рафаэль.
Смеясь, они рука об руку вошли во двор дома, где стояли Камилла, Лаура, Матиас и трое его друзей.
— А! Вот и они, — сказал один из них. — А мы уже думали, куда это вы запропастились. Нам нужно уезжать, нас ждут.
— И правда, где моя голова! Я совсем забыл… Леа, спасибо вам за гостеприимство. Если будете в Бордо, обязательно навестите меня. Я остановился в отеле «Мажестик», на улице Эспри-де-Луа. Там очень хорошо, старинная мебель…
— Вы еще долго останетесь в Бордо?
— Это зависит от того, удастся ли мне поместить несколько статей в «Маленькой Жиронде» или «Франции». А если нет…
— То?..
Рафаэль Маль не ответил. Он прикоснулся губами к руке Камиллы и в обе щеки расцеловал Лауру. Молодые люди вежливо поклонились. Три женщины поцеловались с Матиасом.
Ночью Адриан Дельмас покинул Монтийяк, рассказав Леа об оружии, спрятанном в одной из часовен холма Верделе, под каменной плитой пола, справа от входа.
— Не бери оттуда что-нибудь без крайней необходимости. Там десять винтовок и двадцать пистолетов. Ты должна знать, как ими пользоваться.
— Надеюсь, что справлюсь.
— Прекрасно. Там еще гранаты и пулемет. Не трогай их.
— Когда ты вернешься?
— Когда Феликс скажет, что можно забрать Люсьена. А пока будь крайне осторожна. Сегодняшний визит меня очень обеспокоил, тем более что рядом притаился враг.
