Убедившись, что собрались все, Зализняк поднялся. Напротив него в стене было вставлено круглое зеркало. Максим взглянул в него и, словно стесняясь, отступил в сторону.
— Друзья-атаманы, — сказал он, берясь руками за спинку кресла, — давайте думать, что будем дальше делать. У меня самого уже голова трещит от этих дум.
— Что там размышлять! — кинул Бурка. — У нас замок, укрепим его…
— Думаешь, долго в нем просидишь? — молвил Неживой, подбирая под кресло длинные ноги. — Не держаться, а гарнизон оставить. А самим в лес отойти.
Неживой выбил трубку прямо на пол и снова набил её.
— Для чего же тогда было всё зачинать? Выступать надо.
— Куда? Подальше от своей хаты? Уж если помирать, так возле своего жилья, — бросил сотник Шило.
Неживой поднялся в кресле и заговорил быстро, обращаясь по очереди ко всем атаманам:
— Войска у нас мало. Будем сидеть — как цыплят передушат. Зажгли огни, раздувать их следует. Пойдем на Корсунь, Богуслав, Канев. Люди к нам валом валят, ждут нас повсюду. Знаю, сами мы вряд ли доведем дело до конца. Нам русские помогут. Если мы попросимся, чтобы к левому берегу нас присоединили, нас должны будут присоединить. Разрознили паны людей. Разорвали на куски Украину: Гетманщина, Слобожанщина, Запорожье. «Польская Украина?» Какая она польская? Наша Украина, была и будет.
Неживой замолк. Все взоры обратились на Зализняка. Максим докуривал трубку. Выбив пепел о холодный камин, подошел к окну. По ветвистой черешне шумел теплый летний дождь. В зале было тихо, только огромные стенные часы неутомимо тикали в напряженной тишине.
— Возвращаться нам нечего. Верно говорит Неживой — договариваться нам нужно с войском русским. Выгоним панов, установим нашу казацкую власть, тогда и соединиться легче будет. — Максим задумчиво открыл окно. Шум дождя теперь стал слышнее. — Хотя, думается мне, не простое это дело. Народ русский, он такой же, как и мы. А паны тоже такие, как и наши. Видано ли, чтобы пан за пана не вступился? Боюсь я этого. Эх, верно дед Мусий говорил, загнать бы их, да так далеко, чтобы и тут, на левом берегу, и в России как и звать-то их позабыли. Может, и будет такое. А пока что будем гнать польскую шляхту, откуда только можно. Попила она нашей крови. Мы тоже ихней кровушки не пожалеем. Мы Украине волю добудем! Завтра выступаем,
— Куда? — спросил какой-то сотник.
— На Корсунь.
Максим показал рукой. Все невольно посмотрели в окно, туда, где далеко на горизонте от города к лесу упала радуга. Она сняла разными красками и походила на дугу, старательно раскрашенную хозяином во всякие цвета, убранную в красивые свадебные ленты. Радуга переливалась сиянием, влекла к себе. Казалось, будто она указывает путь, зовет в поход. А где-то за нею догорал зажженный гайдамаками панский фольварк.
Глава первая
УМАНСКИЙ СОТНИК
Наступила обеденная пора, и жизнь на улицах шумного города стала затихать. Дружно застучали железными засовами лавочники, запирая деревянные лавки, выстроившиеся в два ряда посреди площади; из открытых настежь дверей базилианской школы выбегали школяры и, развевая длинными полами черных плащей, крикливыми табунками разбегались по переулкам. Они напоминали стайки суетливых скворцов. По середине улицы, мимо обнесенных изгородью и валом лавок, которые вместе с другими домами образовывали цитадель с каменной башней и двумя обитыми железом воротами, заложив руки в карманы белого суконного кунтуша, шагал Иван Гонта, старший сотник уманских городовых казаков, или, как они назывались по-новому, милиции. Завидев его высокую фигуру, лавочники оставляли засовы и замки, снимали шапки, склонялись в почтительном поклоне. Сотник кивал в ответ и ускорял шаг, пытаясь поскорее избавиться от заискивающих взглядов и льстивых улыбок. Наконец он миновал последнюю лавку и вышел за ворота, около которых стояла рогатка. Ею запирались на ночь ворота. Дальше улица тянулась между двумя рядами новых двухэтажных домов, поставленных панами из окрестных имений. В последнее время крестьяне стали очень неспокойными, и шляхтичи сочли за благо переселиться под защиту крепких стен и надежной охраны. Охрана состояла из двух тысяч казаков, шестисот человек пешего отряда, в котором были преимущественно молодые шляхтичи, и отряда гусар. Только здесь, за высокими стенами, паны были спокойны, ничто не угрожало их жизни. Граф Селезий Потоцкий — воевода, которому принадлежала Умань, выполняя наказ короля и сената, хорошо позаботился о защите крепости: ведь она стояла на пересечении дорог из Польши, Гетманщины, Запорожья и даже далеких Кавказа и Крыма. Город был окружен валом, рвом и надежно укреплен.
— Пане сотник, подожди, — вдруг послышалось со стороны.
Гонта оглянулся. С крыльца ратуши, громыхая по ступенькам тяжелыми сапогами, быстро сошел начальник уманских городовых казаков полковник Обух.
— Слышал новость? — забыв поздороваться, заговорил он. — Гайдамаки уже под Корсунем. Поначалу я так считал: собралось там с десяток лиходеев, пограбят пару сел — и назад в лес, а оно, смотри, как поворачивается. Только что паныч приехал из села… дай бог память… — Обух постучал ладонью по плоскому лбу, пытаясь припомнить название села, — забыл, как оно называется. Одна гайдамацкая ватага встретилась в лесу под тем селом с конфедератами. Эти с карабинами были, шли в шеренгах, как реестровое войско, но разбойники накрыли их таким огнем, что шеренги сразу расстроились и отошли к болоту. Капитан, начальник когорты, дважды выстраивал конфедератов в ряды и водил их в контратаку. В третий раз солдаты побросали карабины и побежали к болоту. Капитан кричал-кричал, а потом видит, что и ему несдобровать, взял да и бросился с конем в болото. Конь увяз, а его самого пулей убило. Ну, что ты на это скажешь?
— А что тут говорить? — пожал плечами Гонта.
После такого ответа Обух не стал продолжать разговор. Он вытер платочком вспотевшую шею и после некоторого молчания спросил:
— Ты куда идешь?
— Домой. — Гонта смотрел куда-то в сторону, поверх головы полковника. Его большие глаза были, как всегда, задумчивы и словно бы смотрели с удивлением. От этого казалось, что сотник всё время к чему-то прислушивается.
Обух собрался идти к губернатору, чтобы рассказать ему об услышанном и узнать, не сказал ли чего взятый два дня тому назад в плен запорожец из гайдамацкого дозора. Гонта согласился пойти с ним. Они перешли с середины улицы к забору, где было меньше песку, и ускорили шаг. Неожиданно из покосившихся ворот выскочили трое мальчуганов с луками наперевес. Выкрикнув пронзительными голосами воинственное татарское «алла», они запустили в голубое небо камышовые стрелы. Это было так неожиданно, что Обух даже отшатнулся.
— Холеры на вас нет! — плюнул он под ноги. — У тебя тоже такие разбойники?
— У меня девочки — четыре, только один хлопец. Что ты бранишься, видишь, какие бравые казаки растут.
— Скорее гайдамаки, — хмуро обронил Обух.
— А разве гайдамаки не казаки?
Они уже подошли к усадьбе губернатора Младановича. Самого замка не было видно, он прятался в тени густого парка, над деревьями виднелись только четыре башни с флагами на шпилях.
Младановича нашли в тенистой беседке за послеобеденным кофе. Тут же сидели его жена, мать — восьмидесятилетняя старуха, старшая дочь Вероника, а также начальник гарнизона поручик Ленарт и землемер Шафранский, присланный в Уманскую волость для нарезания панских угодий.
Завидев Гонту и Обуха, губернатор отставил чашку и вытер салфеткой губы.
— А я как раз хотел за вами посылать, прошу к столу.
Он пожал руку Гонты и подошел к Обуху. Ещё когда Младанович здоровался с сотником, Обух стал искать в кармане платочек; не найдя его, он вытер вспотевшую ладонь о карман и поспешно протянул её. Младанович указал на стулья и, садясь на свое место, незаметно концом скатерти вытер руку, к которой прикасался Обух. Гонта, доглядев это, скрыл усмешку в уголках глаз.
— По воле или по неволе? — обратился к Обуху Шафранский, который считал себя большим знатоком «хлопского» языка, поговорок и обычаев.
— По неволе, шляхтич из-под Корсуня привез недобрую весть. — И Обух передал всё то, что рассказал Гонте.
За столом все всполошились. Только старуха продолжала держать перед собой газету, выискивая места, где писалось о приездах и отъездах знакомых господ из столицы, о свадьбах и похоронах. Её уже мало волновало всё остальное, да и нужно ли обращать внимание на каких-то хлопов, которые взбунтовались невесть почему. Сколько таких бунтов помнит она на своем веку, и всегда хлопу указывали на его место.
— Иезус-Мария, они могут и до Умани дойти? — встревожилась госпожа Младанович.
