Скрибоний давно хотел прервать взволнованную речь друга, но, в конце концов, что он мог возразить, что можно было ответить на эти безответные вопросы? Что царство теней! Сам Ахиллес предпочитал остаться на земле простым поденщиком, чем быть первым в Елисейских Полях, царствовать над мертвецами. И хорошо бы еще, если бы это было так. Хуже всего, что даже не будет царства теней. Все канет в Лету, в непроницаемую темноту и немоту. Истлеют стихи, ничего не останется на земле, даже воспоминаний о земной жизни. Одна темнота. Даже темноты не будет.
– Поблагодарим, Виргилиан, судьбу и за такую краткую и бессмысленную жизнь. За то, что мы имели случай увидеть это море при тихой погоде, и в бурю. За все, за слова друга, за улыбку женщины. Подумай о том, какие книги ты прочел, какие стихи написал! Теперь слишком охотно люди верят во все что угодно. В чудеса и в обещания всяких шарлатанов, во всякий туман. Но я предпочитаю остаться с той ясной картиной мира, которую нам оставили философы. В этом грандиозном процессе я – только случайное событие, мимолетное и не имеющее цены. Но из счастливого соединения таких случайностей создается гармония мира. Возблагодари же небеса, что мы причастились миру! И пусть наш прах послужит для удобрения пшеничного поля или для чего-нибудь другого, приносящего пользу людям и зверям. Родятся другие, а мы исчезнем. Все одинаково важно. Иного решения нет. И даже со всеми моими болезнями и горестями я благодарен судьбе за то, что погулял здесь, среди стихов и деревьев.
– Все-таки хотелось бы заглянуть, что там, после смерти...
– Не пытайся, Виргилиан! Ничего там нет.
– И трудно примириться с несправедливостью, что царит на земле.
– Ах, друг, я старше тебя! И чем дольше я живу, тем более убеждаюсь, что счастье не в справедливости. Счастье не в богатстве, не в претексте и пурпуре, а в спокойствии душевном, в равнодушии к земным благам. Приятнее жить вдали от соблазнов, в соблюдении меры во всем. А когда придет смерть, надо мужественно принять ее, как подобает просвещенному философией мужу, потому что иного выхода нет.
– Так холодно в подобном убеждении.
– Иного решения нет для нас. Предоставь иные утешения черни, глупцам, слабым. О, как подкатывает к сердцу! Клянусь Плутоном, я не перенесу этого путешествия! Зачем я не остался в Риме!
Луна плыла среди разорванных облаков, как диск, пущенный по небесной сфере титаническим дискоболом. Волнение усиливалось. Корабль качало сильнее. Виргилиан, цепляясь за снасти, пробрался на корму, посмотреть, как чувствует себя Делия.
Она лежала, укрытая овчинами, и тоже смотрела на луну.
– Какая она страшная, Виргилиан! – сказала Делия.
Овчины пахли чем-то древним, как поэмы Гомера. Тревога закрадывалась в сердце. Качание корабля было символом человеческого существования на земле под равнодушными звездами. Делия вздохнула и сказала:
– К каким берегам влечет нас этот корабль? Как далеко еще Египет?
– Все будет хорошо, – ответил Виргилиан, но сам понял, что это пустые слова.
В их отношениях появилось нечто новое, хотя Виргилиан не знал, в чем перемена. Казалось, что к их поцелуям примешивалась горечь, еле уловимая, эфемерная. Похоже было на то, что они стоят теперь на разных берегах и уже едва-едва слышат друг друга. Тончайшей иглой пронзала сознание мысль о том, что они живут в разных мирах. Что это было? Предчувствие расставания?
– Тебе хорошо со мной, Делия?
– Мне хорошо.
Но она отвернула лицо. Его поцелуй скользнул по прохладной щеке Делии, и опять тончайшей паутинкой легло на сердце ощущение какой-то непоправимой неудачи. Не было больше радости от прикосновения к ее рукам. Едва заметная трещинка разрушала прекрасное здание их любви. Рядом появился Трифон. Показав рукой на луну, он пробормотал:
– Посмотри, Виргилиан, на ночное светило. Его цвет, то красный, то голубой, предвещает бурю.
Виргилиан, Трифон, Делия, Скрибоний и все корабельщики со страхом смотрели на бегущие облака, на страшную луну. Что было делать в этой стихии? Повернуть назад? Отдаться на волю богам? И вдруг, как будто бы в подтверждение слов наварха, налетел порыв ветра. Парус заполоскал, воздух со свистом шумел в снастях. Стараясь перекричать ветер, Трифон бросился к мачте, приказывая спустить парус. Корабельщики кинулись к канатам, один полез на мачту. Трифон стоял с поднятыми руками, как будто заклиная стихии.
– Аквилон, – услышал его голос Виргилиан, – нет, Эвроклидон[44]!
Страшный порыв ветра едва не перевернул корабль. В мгновение ока парус был разорван, как листок папируса, и унесен в пучины. Луны уже не было видно за облаками. Сквозь шум и грохот, точно на расстоянии многих миллий, доносился голос наварха:
– Теперь пусть сохранят нас великие боги...
– Делия, мы погибаем! – кричал Виргилиан.
Всю ночь корабль швыряло, как жалкую щепку, в черных вскипающих пучинах, над которыми фиолетовыми пожарами вспыхивали молнии, гремел небесный гром. Волнами смыло с палубы лодку и одного из корабельщиков. Казалось, что небеса разверзлись, разорванные от востока до запада: такое количество воды низвергалось оттуда на корабль. «Фортуна» то взлетала на гребень вала, то отвесно падала в пропасть, окруженная со всех! сторон ревом волн, пеной, грохотом разбивавшихся валов, под потоками холодного дождя, в хаосе ужасной ночи. Люди уже считали, что это конец, гибель, и готовились к смерти.
Уцепившись закоченевшими пальцами за канат, Виргилиан ждал, когда очередной волной перевернет корабль и все они пойдут ко дну, на съедение рыбам. Но даже в этом ужасе ему припомнились знаменитые Горациевы стихи о корабле, на который равнодушно взирал поэт, так он был отравлен литературой. Рядом дрожащий от страха Теофраст взывал к богам о спасении, и Виргилиан слышал, как он обещал в первом же храме Нептуна принести богу в жертву барашка. Молится ли Делия своему Богу? Увы, ему-то не к кому было взывать в смертельном страхе! Мысли путались. Почему-то вспомнились события в Эдессе, погребальный костер, страшное лицо императора Антонина Каракаллы. Может быть, потому, что на него походило лицо несчастного корабельщика, погибшего в пучине? Виргилиан видел при вспышке молнии, как волна оторвала матроса от каната и швырнула за борт, в черную разверстую пучину. На одно мгновение мелькнуло его тело с распростертыми руками, искажённое лицо, открытый в крике, но немой за воем бури рот, и все было кончено. Жива ли Делия? Она казалась теперь единственным прибежищем. Всего десять локтей отделяло его от каюты, но не было сил оторваться от спасительного каната и проползти эти несколько шагов. На носу погибал Скрибоний. Его тошнило, и он призывал все свое мужество, чтобы достойно встретить смерть, как подобает вкусившему от чаши философии. Виргилиан был в таком же состоянии. Что такое смерть? – спрашивал он себя. Не более как переход от бдения ко сну. Душа легким облачком пара растает по всей вселенной и сольется с мировой душой. Вспомним наставления Марка Аврелия и приготовимся к неминуемому! В ушах звенело, и он не знал, шум ли это ветра или уже небесная музыка сфер? Вот порвется тонкая нить, соединяющая его душу с миром, и все погрузится в вечный мрак...
Улучив момент, когда отхлынула волна, Виргилиан выпустил из рук канат и бросился к каюте. Еще раз мелькнула в голове мысль о Делии; другое лицо, лицо матери, полузабытое, нежное, склонилось над ним. Или, может быть, это было лицо Грацианы? Отец улыбнулся ему из темноты хаоса, как тогда, когда он говорил ему о гармонии, правящей миром, и все погасло с легким звоном замирающей далеко струны...
Измученным корабельщикам казалось, что буря стихала. Надежда на спасение вновь затеплилась в их продрогших сердцах. По распоряжению Трифона они стали бросать за борт мешки с драгоценными бронзовыми гвоздями, чтобы облегчить залитый водой корабль. Дождь тоже прекращался, но весь остаток ночи корабль носился по волнам, и на небе не было видно ни единой звезды.
Виргилиан очнулся в каюте. Рядом лежала Делия, смотрела на него безумными глазами.
– Я еще жив? Или это снится мне...
– Тебя спас Трифон и принес сюда. Как я рада, что ты пришел в себя! Тебе еще рано умирать... Ты еще не готов...
– Мы все погибнем, Делия.
– О, я с радостью отойду к Господу моему, а ты живи...
Если бы не темнота, Виргилиан увидел бы, что ее глаза сияли уже неземным сиянием. Она не чувствовала теперь ни страха смерти, ни холода, ни качки корабля, ни кипения стихий. Склонившись совсем близко над Виргилианом, она прошептала:
– О, какой покой ожидает нас на другом берегу!
– Что ты говоришь, Делия? – не понял Виргилиан.
– Сладостная сень пальм осенит нас, и мы услышим пение райских птиц...
– Несчастная, ты потеряла разум, – схватил ее холодную, как лед, руку Виргилиан.
– Не бойся, я не потеряла разума.
