«… если они посадят вас в тюрьму, скоро объявятся три или четыре плута, чтобы свидетельствовать против вас и обвинить вас, а теперь, пока вы на свободе, они не осмеливаются открыть рот или появиться перед вами… Я не так плохо к вам отношусь, чтобы позволить вашим врагам так вас уничтожить….»[213].
После этого он дал архиепископу колокольчик, который тот должен был использовать, когда его вызовут в совет, чтобы обратиться непосредственно к королю. На следующее утро задуманная сцена была разыграна четко и завершилась гневной речью короля на тему фракционной вражды и необходимости вынужденного примирения.
По каким мотивам Генрих устроил этот спектакль, не совсем ясно, и предполагалось, что он действительно изменил мнение в промежуток времени между арестом Крэнмера, на который он дал согласие, и вызовом его к себе. Это возможно, учитывая его склонность к скоропалительным решениям, но более вероятно то, что он желал преподать жестокий урок группе советников, излишнее рвение которых ему самому начало казаться утомительным. Возможно также, что он хотел самым эффектным способом продемонстрировать, что он не готов терпеть дальнейшие нападки на своего любимого прелата. Убеждения Крэнмера превратили его в почти идеального архиепископа для целей короля, и по крайней мере в этом случае Генрих знал, где лежат его истинные интересы. Следовательно, Екатерина и ее друзья-евангелисты с самого начала оказались при дворе, который больше сочувствовал их убеждениям, чем они могли предполагать. Крэнмер выиграл критическое сражение накануне ее брака, и после этого они стали союзниками в войне, которая в целом велась в их пользу. Конечная победа не была, однако, достигнута, пока сама королева подвергалась серьезной опасности, и евангелисты не могли этим удовлетвориться. Словно для того, чтобы предупредить их о деликатности ситуации, три сакраментария были сожжены в Виндзорском парке в первые дни после свадьбы[214]. Одна из разгадок устойчивости Крэнмера состояла в том, что он не был сакраментарием, и к осени 1543 года ни один из реформаторов не мог не понимать, какой линии придерживается король.
В период своего царствования у Генриха периодически появлялась потребность продемонстрировать то, что он на страже, и его балансирование на грани конфликта в связи с арестом Крэнмера может служить примером этой неприятной черты. Если это так, то консерваторам разгром был не столь опасен, как казалось сначала. В 1545 году одна дворянка из Йоркшира, по имени Анна Эскью, была арестована по подозрению в принадлежности к сакраментариям. Ее позиции имели крайний характер и выражались в агрессивной форме, так что она скорее всего закончила бы на плахе, но ее статус внушал определенное уважение ортодоксам. В следующем году это дело подтолкнул арест доктора Эдварда Кроума, который при допросе назвал множество других людей и среди придворных, и в лондонском Сити. Анна принадлежала к этому же заговору, и теперь ее стали пытать с целью выяснить ее связи с людьми из окружения королевы, в особенности с леди Денни и графиней Хертфорд. Она умерла, ни в чем не признавшись, кроме того, что была лично знакома со многими компаньонками Екатерины, которые выражали сочувствие ее трудному положению. Королева между тем продолжала обсуждать теологические проблемы со своими друзьями, а также с мужем. Так сложилось с первых дней ее замужества, и Генрих всегда позволял ей определенную свободу, выслушивая от нее, как говорили, суждения, которые никто не осмелился бы произнести. Используя это преимущество для дальнейшего продвижения реформ, она противостояла своим врагам открыто. Как-то, будучи раздражен одним из ее поступков, король пожаловался Гардинеру — не подобает, чтобы ему давала наставления жена. Это был воистину посланный небом шанс, и, забыв о своих прежних поражениях, епископ поспешил согласиться, добавив, что если король даст ему соизволение, то он представит такие свидетельства, что «… его величество сразу поймет, как опасно лелеять змею у себя на груди»[215]. Генрих дал свое согласие, как он сделал и в случае с арестом Крэнмера, были выдвинуты пункты и сложился план ареста Екатерины, обыска ее покоев и выдвижения обвинений по крайней мере против трех членов ее личного кабинета.
Соблюдалась величайшая секретность, а ничего не подозревающая королева продолжала свои евангелические дискуссии. Генрих даже подписал выдвинутые против нее статьи. Тогда, однако, весь этот заговор всплыл наружу при загадочных обстоятельствах. Копия статей с подписью короля была случайно обронена одним из членов совета; ее нашли и принесли Екатерине, у которой тут же начались судороги. Король послал за одним из своих врачей, доктором Венди, чтобы оказать ей помощь, и Венди, которому, кажется, была известна эта тайна, посоветовал ей отдаться на милость короля. Без сомнения, Анна Болейн или Екатерина Ховард были бы благодарны за подобную возможность, но это была другая история. Домогаясь милости короля, королева послушно отдавала себя «…мудрости Вашего Величества как единственному якорю». Она никогда не собиралась учить, а хотела только учиться и говорила с ним о божественных вещах лишь с целью утешить и ободрить его душу[216]. Генрих, как гласит история, был полностью обезоружен, и все это завершилось полным примирением, так что когда сэр Томас Урайтсли прибыл на следующий день в Уайтхолл с вооруженной стражей, он обнаружил, что все его обвиняемые гуляют с королем в саду, и вынужден был отправиться восвояси. Не попали ли консерваторы еще в одну умело расставленную ловушку? В том виде, как ее рассказывал Фоуке, во всей этой истории есть какая-то мелодраматическая искусственность, но при этом она поразительно напоминает обе истории с Крэнмером, которые известны из другого источника. Вел ли Генрих игру со своими советниками, чтобы унизить их, или со своей женой, чтобы убедиться в ее покорности, или он действительно балансировал между двумя курсами правления, мы никогда не узнаем. В своем общем ракурсе эта история, вероятно, правдива, и мы никогда не сможем выяснить, что в ней приукрасил Фоуке. В любом случае, последствия оказались вполне определенными. Гардинер, наконец, потерял расположение короля, и ему так и не удалось вновь его завоевать, он был исключен из регентского совета, который Генрих создал вскоре после этого для своего несовершеннолетнего сына[217]. К концу этого года, когда и сам король клонился к своему концу, великий дом Ховардов, который выдержал столько катастроф, был наконец сокрушен, и герцог Норфолк вряд ли дожил до конца царствования в качестве узника Тауэра. Протестантская историография может приукрашивать все эти истории с целью представить Генриха как избранного Богом монарха, но полезно помнить о том, что консерваторы тоже могли кое-чем воспользоваться в связи с непредсказуемыми настроениями короля. В 1544 году Герман Гардинер, племянник епископа Винчестерского, внезапно был арестован и казнен по обвинению в поддержке супрематии папы. Враги Гардинера убедили короля, что за изменой племянника стоит сам епископ, но, вовремя предупрежденный, он получил аудиенцию и избег опасности.
Генрих VIII, бранящий сэра Томаса Врайтсли за попытку арестовать королеву (гравюра с картины Уильяма Гамильтона)Между тем нужно было заниматься войной. В Шотландии граф Арран продолжал тянуть время всю весну 1543 года, кардинал Битон был освобожден, и ничего не было сделано в связи с реформацией церкви. С другой стороны, 1 июля шотландские послы подписали в Гринвиче мирный договор, который включал обязательства о браке Марии и Эдуарда. Это не соответствовало конечной цели Генриха. Шотландцы не отказались от своей дружбы с Францией, и Мария не должна была приехать в Англию, пока ей не исполнится десять лет, но это давало королю именно то, чего он хотел. Со временем стало ясно, что Генрих обольщался насчет этого мирного договора, потому что хотя были отданы заложники, не было адекватных гарантий для его выполнения. Несмотря на очевидность противоположного, он упорно верил, что шотландцы-гаранты заставят своего хитроумного регента придерживаться слова. Основанием являлось то, что шотландцы уже увели его слишком далеко от его главного занятия — войны с Францией. 11 февраля был подписан новый договор с императором, но его не обнародовали до конца мая, когда переговоры в Гринвиче продвинулись настолько, что их исход стал ясен. 22 июня французскому послу был направлен ультиматум, который прекрасно иллюстрирует настроение Генриха. На самом деле у Англии не было достаточных политических оснований, чтобы помогать императору в этом конфликте, и король просто уступил своим, идущим еще от предков, притязаниям на французскую корону[218]. Другими словами, он сражался, как и тридцать лет назад, потому что ему этого хотелось. Вновь скакать во главе победоносной армии и вступать в покоренные города, как он когда-то вступил в Турне, — только так он мог убедить себя, что он все еще великий король. Со своим телом, которое бунтовало против его желаний, с этой женой, которая была скорее сиделкой, чем любовницей, он обрел в войне лекарство против отчаяния и приближающейся смерти. Однако, благодаря шотландским интригам, он и так уже отложил выступление своей армии летом 1543 года, как первоначально намеревался. Враждебность вспыхнула сразу, как только экспедиционный корпус в пять тысяч человек был послан на помощь в обороне Нидерландов, но главное наступление было отложено на следующий год.
