Эта потенциально сложная ситуаций частично разрешилась 2 марта смертью Джона Новилла. При других обстоятельствах через положенное время Екатерина наверняка вышла бы замуж за Томаса Сеймура. Он, казалось, зажег в ней огонь, который притушили два неудачных брака, но не загасили окончательно. Но как бы то ни было, король неизбежно претендовал на первенство. Когда Генрих раскрыл свои намерения, неизвестно, но, вероятно, до середины июня, потому что с этого времени заметили, что леди Лэтимер и ее сестра Анна Герберт весьма многозначительно приближены ко двору. При любых обстоятельствах это ставило Екатерину перед жестокой дилеммой. В определенном смысле ей меньше всего нужен был третий неудачный брак, а король в это время превратился в уродливую карикатуру на того страстного любовника, каким он был десять лет назад. Сеймур был гораздо более привлекательной перспективой, но невозможно было выйти замуж за него, пренебрегая желанием короля. Она могла бы отказать им обоим, но брак с королем явно имел свою собственную притягательность. В тридцать один год Екатерина хорошо владела собой, а поскольку она дважды овдовела, никто не ожидал от нее девственности, так что ей нечего было бояться тех опасностей, которым подверглись две ее предшественницы. В то же время она, кажется, убедила себя, что Генрих воплощает ее истинное призвание. Четыре года спустя, когда смерть короля освободила ее для четвертого брака, она писала Сеймуру:
«… так же верно, как то, что Бог — это Бог, я полностью склоняюсь разумом теперь, когда я свободна, выйти замуж прежде всего за вас, а не за какого-нибудь другого человека. Хотя Бог сопротивлялся моему желанию, некогда столь страстному, благодаря его милости и доброте стало возможным то, что казалось мне в высшей степени невозможным; и это заставляет меня полностью отказаться от собственной воли и послушно следовать воле Его…»[202].
Дворец Хэмптон-Корт с южной стороны, где вступили в брак Генрих и Екатерина Парр (с рисунка А. ван Вингаэрда, около 1557) Екатерина Парр (1512–1548) (портрет приписывался Вильгельму Скротсу, около 1545). Этот портрет является единственным достоверным изображением ЕкатериныЧто она сказала в то время, мы не знаем, но Сеймур стушевался, и 12 июля Генрих заключил брак с леди Лэтимер в покоях королевы в Хэмптон-Корт, к великой радости семьи Парр и евангелической партии.
Религиозные консерваторы были не единственными людьми, которые не одобрили этот брак. Анна Клевская, принявшая свое собственное устранение три года назад с такой кажущейся покорностью, пришла в бешенство. Она, кажется, ожидала, что падение Ховардов станет сигналом для ее собственного возвращения — этим заблуждением можно объяснить ее прежнюю покорность. Она, видимо, так никогда и не поняла истинных причин своего устранения, и никто не брал на себя неприятную задачу ей это объяснить. Излив свое негодование Шапуису, Анна жаловалась, что Екатерина менее красива, чем она — вывод, с которым большинство современников, вероятно, было согласно[203]. Тот факт, что ни один из свидетелей ничего не сказал об особенностях красоты королевы, может означать, что она казалась в высшей степени посредственной, а возможно, считалось, что ее внешность не имеет никакого значения. Сохранился только один ее подлинный портрет, который принадлежит кисти Вильгельма Скротса, и на нем изображено нежное, почти детское лицо, нисколько не менее привлекательное, с нашей современной точки зрения, чем лица ее предшественниц. С другой стороны, ее характер заслуживал общего одобрения. Ее описывали как жизнерадостную, дружелюбную и грациозную женщину, и обе ее приемных дочери присутствовали на церемонии, когда она выходила замуж за их отца, что считается признаком домашнего мира. Только Анна, совершенно оттесненная на задний план новым браком Генриха и дипломатическими катастрофами, пережитыми ее братом, не находила ни одного доброго слова[204].
Как королева, Екатерина скорее воплощала мягкость, чем властность. Много лет спустя, когда историки искали объяснения тому, почему Генрих, который придерживался многих ортодоксальных католических воззрений до самой смерти, позволил своему сыну быть воспитанным протестантами, они решили, что это должно быть связано с королевой — или непосредственно, или через ее влияние на мужа. Однако ныне кажется, что такая точка зрения ошибочна[205]. Екатерина, несомненно, исповедовала евангелические воззрения, которые она не боялась обсуждать с Генрихом, но она быстро уступала его авторитету, если он настаивал. Более того, образование наследника трона было делом слишком важным, чтобы поручать его кому-то, кроме самого короля. Сколь ни парадоксальным это может показаться, но именно Генрих назначил таких наставников, как Ричард Фокс, Джон Чик и Жак Бел мен, из которых позже вышли убежденные протестанты. Частично объяснение этого связано с тем фактом, что граница между евангелическим гуманизмом и протестантизмом могла быть очень размытой. Сама Екатерина написала два благочестивых сочинения, сходных по главной установке, но отличающихся толкованием доктрин. Первое из них, «Молитвы, или размышления там, где разум призван терпеливо сносить все страдания», было опубликовано королевским печатником Томасом Бертелетом в 1545 году. Это чисто евангелическое сочинение, но не выходящее за границы установленной Генрихом ортодоксии. Второе, «Сетования грешника», также написанное при жизни Генриха, не было напечатано до 1548 года и содержит несомненные пассажи, связанные с лютеранской доктриной. Весьма вероятно, что значительная часть евангелистов, включая саму королеву, приобщилась по крайней мере к некоторым лютеранским идеям до 1547 года, но они старательно скрывали это и довольно успешно. Нельзя доказать, что Эдуард изучал какие-либо еретические доктрины при жизни своего отца, хотя скорость, с которой они потом распространялись, делает такое предположение весьма вероятным.
Екатерина не была великим ученым. Она старательно продолжала заниматься латинским языком, и этот факт, в совокупности с ее истинными евангелическими убеждениями, заставил гуманистов возносить ей хвалу, которой она, в сущности, не заслуживала[206]. В отличие от Екатерины Ховард, она была также достаточно умна и готова поддерживать серьезные разговоры, но главными ее удовольствиями оставались наряды, музыка и танцы. Она также обожала животных и цветы, держала при себе шутов мужского и женского пола, и вообще создавалось впечатление, что она ценит в жизни самые простые вещи. Веселье и скромность — вот два слова, которые ее современники постоянно использовали, описывая ее, и дружелюбие, стоящее за этими словами, ясно проявлялось в ее отношениях с приемными детьми своей второй семьи. Марии к этому времени было двадцать семь лет, и то, что она до сих пор не была замужем, было аномалией. Это в большей мере был результат неопределенности ее положения, чем отсутствия привлекательности. Она вернула любовь отца с 1536 года до самой его смерти, и периодически возобновлялись разговоры о ее браке, но даже после того, как в 1544 году она была восстановлена в правах наследования, для нее не нашли мужа. Такая ситуация безмерно ее печалила, и она вынуждена была заметить, что пока ее отец жив, она будет «… только леди Марией, и самой несчастной женщиной в христианском мире»[207]. Теплые отношения с мачехой, которая была только на четыре года старше ее самой, были некоторым утешением, а много раз побывавшая замужем Екатерина была способна понять ее, по крайней мере некоторые, срывы. Ученые занятия установили между ними еще одну связь, хотя в этой ситуации прекрасно образованная Мария была учительницей, а королева — ученицей. Несмотря на последующую репутацию, благочестие этих двух женщин не тяготело в этот период к крайностям. Мария была воспитана в гуманистических традициях, подобно своему отцу, разделяла многие евангелические воззрения. Она отступала только тогда, когда совершалось посягательство на саму веру или нападки на святыни, а Екатерина таила неуклонное движение собственных убеждений в эту же сторону. Хотя у Марии были собственные слуги, она не имела независимого дохода и жила при дворе под широким крылом королевы вплоть до смерти Генриха в 1547 году, разрушившей этот сложившийся мирок.
Принцесса Мария в возрасте двадцати восьми лет (портрет Местера Джона, 1544) Принц Эдуард (школа Ганса Гольбейна, около 1542)Ни Эдуард, ни Елизавета не виделись так часто со своей мачехой, как Мария, по той простой причине, что они жили в другой резиденции со своим собственным штатом. Они встречались часто, и семья обычно собиралась вместе по большим праздникам, таким как Рождество или Пасха. В момент последней женитьбы отца Елизавете было около десяти лет, а ее брату — около шести, так что их отношения с Екатериной были совершенно другими, в отличие от старшей сестры. Для этих детей она была приятной, но периодически появляющейся особой, как любимая тетушка. Они писали ей по случаю письма, Эдуард, пока был школьником, по-латыни, а Елизавета (по крайней мере один раз) по-итальянски. Неважно, что эти отношения не были очень близкими, важнее, что они были гармоничными. Екатерина относилась к двум младшим детям так, как если бы они были ее собственными, и защищала их от отцовского непредсказуемого характера. Возможно, все это облегчалось тем фактом, что сама она не имела детей ни от одного из своих браков и что приемные дети Невилла уже выросли. Поэтому у Эдуарда и Елизаветы не было соперников в привязанности. Официально продолжали подчеркивать, что любой отпрыск, родившийся у короля и королевы, «будет иметь преимущество в наследовании и над Марией и над Елизаветой»[208], но на практике это представлялось все более маловероятным. Разговоры о герцоге Йоркском затихли, и ни о какой коронации, казалось, никто не думал. В этом отношении последней королеве Генриха удивительно повезло. Для нее не существовало этого мучительного ожидания беременности и даже еще более мучительных сомнений в отношении ее исхода.
