8 февраля билль о государственной измене был утвержден в последнем чтении, all февраля получил королевское одобрение. Все это было сделано в письменной форме, а не персонально, чтобы пощадить чувства короля, который, кажется, действительно искренне страдал. За день до этого Екатерина была перевезена по реке из Сайена в Тауэр, где ее разместили с почестями, но под стражей. У нее теперь оставалось очень мало времени, и бурные перепады настроений, которым она была подвержена с ноября, сменились постоянными слезами и причитаниями. Сначала казалось, что она неспособна оценить всю серьезность своего положения, и несмотря на периодические истерические припадки, на Рождество, казалось, больше думала о своих туалетах, чем о своей судьбе. В воскресенье, 12 февраля, ей сообщили о предстоящей смерти, и она впала в какое-то тихое оцепенение, спрашивая только, позволят ли ей умереть быстро и без свидетелей. Первая просьба была удовлетворена, но не последняя. Необходимы были свидетели того, что в конце концов составляло важный государственный акт, и на рассвете 13 февраля на лужайке перед Тауэром собралась большая толпа. Согласно Шарлю де Марийяку, французскому послу, который при этом присутствовал, преступница была слишком слаба, чтобы дойти до плахи, и смогла только в нескольких словах исповедоваться в своих тяжких (неустановленных) злодеяниях. Все согласились с тем, что у нее была очень благочестивая и христианская смерть: «... и все христиане желали посмотреть» на ее «заслуженное и справедливое наказание»[192]. Весь трагизм этой ситуации подействовал на Джейн Рошфор совершенно иначе. Придя в возбуждение, она стала необычайно красноречивой, ее исповедь и покаяние продолжались до тех пор, пока не иссякло терпение некоторых зрителей. Обе дамы умерли под топором и были погребены в ближайшей часовне Святого Петра.
Если когда-нибудь бабочка попадала под колесо, то это наверняка была Екатерина Ховард. Ей было только двадцать лет, когда она умерла, будучи виновной всего лишь в детской безответственности. Исповедь была бы более подходящим искуплением ее грехов, чем плаха. Однако две причины возвышали совершенные ею неосторожные поступки до уровня высокой политики. Первая состояла в том, что она нанесла серьезный психологический урон королю, а вторая — в том, что она была инструментом мощной аристократической фракции. Как заметил Лэси Болдуин Смит тридцать лет назад, Генрих в любом случае постарел бы, и Екатерину вряд ли можно в этом обвинять. Однако дело было не в этом. Генрих поддерживал в себе иллюзии собственной мужественности в течение многих лет и, подобно многим мужчинам среднего возраста, позволил хорошенькой девушке одурачить себя. Мужские достоинства короля составляли часть благосостояния государства, и разочарование Генриха подрывало жизнеспособность Англии. Обычно говорилось, что войны 1542–1547 гг. были отчасти вызваны желанием короля удержать свою ушедшую молодость, и в этом есть доля истины. Екатерина лишила Генриха возможности спокойно стареть. Скорее всего, это была не ее вина, но обстоятельства ее взлета и падения определили направление и внутренней и внешней политики в последние пять лет его царствования не в меньшей мере, чем уход со сцены Ховардов и консервативной партии, которую они представляли. Именно в 1541 году они получили первый смертельный удар, который будет окончательно нанесен в 1546 году.
Глава шестая. Последнее прибежище: Екатерина Парр, 1543-1547
Драматические события, которые привели к казни Екатерины Ховард, подорвали духовную энергию короля. К марту 1542 года двор стал понемногу возвращаться к жизни, и Генрих участвовал в празднествах по крайней мере с внешним удовольствием, но впервые не возникало разговоров о женитьбе. Когда Генрих оправился от потрясения, вызванного изменами Екатерины, он стал сожалеть о ее потере меньше, чем о потере Джейн Сеймур. В связи с этим совет сразу же занялся поисками преемницы, что заметно даже в письмах, которые сообщали об утрате, пережитой королем. На этот раз, хотя прошло всего пять лет, не было никаких признаков того, что это дело станет политическим минным полем. Акт, по которому была осуждена Екатерина, заключал в себе некоторые предосторожности против повторения подобного обмана. Обвинение в государственной измене теперь ожидало каждого, кто мог скрыть прегрешения будущей невесты, и с этим пунктом были связаны далеко идущие последствия, так что каждый, кто знакомил короля с какой-нибудь привлекательной молодой женщиной, рисковал положить свою голову на плаху[193]. Поэтому в 1542 году, по вполне понятным причинам, не особенно манил тот путь, который принес власть и успех поочередно Болейнам, Сеймурам и Ховардам и на котором уцелели только Сеймуры. В то же время, хотя эту тему было слишком опасно обсуждать открыто, надежд на появление у короля новых детей было немного. Потому еще меньше был стимул рисковать, уложив в его постель какую-нибудь новобрачную.
В течение нескольких последующих лет слабеющие силы Генриха поддерживала скорее война, чем любовь. Хотя и не имея желания присоединиться к антианглийскому крестовому походу шотландцев, Яков V не демонстрировал особого желания сотрудничать со своим дядюшкой. Он под носом у Генриха забрал себе Марию де Гиз, и в его совете господствовало духовенство под предводительством кардинала Битона. Генрих считал, что он уговорил Якова встретиться с ним в Йорке во время его продолжительных поездок в 1541 году, но советники Якова не доверились английским заверениям, и не было никаких оснований надеяться, что он рискнет отправиться на юг. Неявка Якова дала Генриху предлог выразить свой праведный гнев, и за этим последовали постоянные нарушения англо-шотландской границы. Продолжился обмен взаимными обвинениями, и это длилось в течение всего периода матримониального кризиса короля, вплоть до лета 1542 года. Международная ситуация, которая казалась столь угрожающей для безопасности Англии еще два года назад, теперь явно складывалась в пользу Генриха.
10 июля Карл и Франциск вновь возобновили свою периодически возникающую войну. Оба в последние месяцы закидывали удочку насчет английской поддержки, и, как это случалось и раньше, Карл оказался более удачлив. Франциск выразил интерес к браку между своим вторым сыном и принцессой Марией, но Генрих разгневал его, отказавшись объявить ее законной, несмотря на то, что она пользовалась его большой благосклонностью и главенствовала при дворе за отсутствием королевы-супруги.
В июне 1542 году, как раз перед вспышкой враждебности, было достигнуто секретное соглашение с регентшей, Марией Венгерской, действующей на стороне императора, по поводу объединенной военной кампании против Франции весной 1543 года[194]. Поэтому у Генриха появился хороший повод раскрыть карты в связи с Шотландией, чтобы защитить свои северные границы, прежде чем он обратит свой взор на юг.
Яков не был настроен враждебно, но относительная сговорчивость шотландских послов, которые явились в Йорк в сентябре, вовсе не соответствовала целям Генриха. Король мог опасаться того, как обошлись с ним шотландцы в 1513 году, или мог просто вооружиться цинизмом. Его парламентарии выставили неприемлемые условия и попытались вырвать обещание, что Яков на Рождество явится или в Йорк или в Лондон. Не выждав должного времени для получения ответа, Генрих срочно дал инструкции герцогу Норфолку, который отрабатывал свою немилость как лейтенант на севере, вступить с опустошительным маршем в шотландские земли. Кампания герцога длилась меньше недели, но повлекла за собой огромные разрушения. Король был очень доволен и направил дальнейшие приказы по укреплению северных границ, предчувствуя контратаку, которую он надеялся успешно предотвратить. Будучи ко всему этому не подготовленным, Яков не мог позволить себе пренебречь таким дерзким вызовом. Если бы ему не удалось дать отпор, его авторитет был бы серьезно подорван, и поэтому он устремился в явную ловушку, которую приготовил для него Генрих. 21 ноября он бросил двадцать тысяч плохо вооруженных и неподготовленных солдат на спорную территорию, к северу от Карлисла. Два дня спустя при Солвей Моссе они были разгромлены более малочисленной, но гораздо лучше экипированной английской армией. В сравнении с Флодденом или Пинки Клеем несколько лет спустя, потери были невелики, но было захвачено много пленных, включая значительное количество шотландских лордов. Через три недели после этого не очень унизительного поражения Яков V внезапно умер. Его смерть не обязательно была связана с этой битвой, скорее из-за этой своей болезни он сам не смог присутствовать при сражении, но англичанам это, естественно, было представлено как результат стыда и горя. Важным было и то, что он оставил свою шотландскую корону дочери Марии, которой исполнилась неделя от роду, и, кажется, предоставил Генриху исключительную возможность прибрать свою страну к рукам.
