Вместе с мужиками был Карпуха. Он стаскивал телеги и терпеливо сидел в засаде, ожидая рейтар. Когда они появились, смотрел на коней блуждающими глазами, не торопился вылезать из-за воза. Едва осадил всадник разгоряченного белого жеребца, Карпуха метнулся к нему с косой в руках. Шарахнулся жеребец в сторону, и всадник вылетел из седла. Он покатился по мостовой к телегам и, вскочив на ноги, выставил вперед руки с растопыренными пальцами. Перекошенное страхом лицо стало белым как снег. Из раскрытого рта вырвался истошный, клокочущий крик.
— Наконец-то свел бог, пане войт! — закричал Карпуха. Подхватив покрепче косу и нацелив ее в грудь пана Луки Ельского, ринулся вперед.
Не заметил, не услыхал Карпуха топота коня за спиной, не видел, как сверкнула сабля. Не почувствовал Карпуха удара. Остановилась коса на вершке от груди пана войта, зазвенела у его ног, и сам Карпуха тяжело упал на мостовую.
Половине рейтар все же удалось прорваться через Северские ворота. Только по-прежнему бегали по плацу распаленные кони, потеряв седоков. Стонали и просили пощады раненые. А черкасам пленные были ни к чему.
Шаненя пришел к Небабе с опущенной головой, хотя и понимал, что не его, Шанени, вина. И все же он чувствовал себя виноватым в том, что удалось рейтарам растаскать телеги и прорваться. Получилось такое потому, что не привыкли к бою мужики и ремесленный люд, страшатся сабли и коня.
Казакам бой дался легко, и Небаба был доволен тем, что план его не был нарушен. Но пан Лука Ельский теперь не уведет отряд в Охов. Будет ждать приход пана Мирского, чтоб кулевринами и пищалями штурмовать город. Пан Мирский приблизится к Пинску завтра. Значит, бой может завязаться через два дня. К этому времени должен подойти Гаркуша.
— Не убивайся, — Небаба положил руку на плечо Шанени. — Здесь моя вина.
У Шанени полегчало на душе.
3
Рубанув безумного хлопа возле Северских ворот, капрал Жабицкий осадил коня, соскочил с седла и помог войту Луке Ельскому взобраться на лошадь. Руки пана войта дрожали и дважды теряли поводья. Наконец он овладел собой и пустил лошадь рысью, беспрерывно оглядываясь назад. По шляху, обгоняя пана войта, скакали рейтары. Возле леса они остановились. Придя в себя, пан войт, гневно ворочая глазами, с презрением смотрел на полковника Шварцоха.
— Разбежались, как овцы!.. Мерзкие трусливые псы!.. Ни одного гроша не получат эти негодяи!
Шварцоха терпеливо выслушал длинную тираду брани и, наконец, разжал сухие губы:
— Была засада, гер войт.
— Они шли сражаться, а не показывать спины схизматам! — терял самообладание Лука Ельский.
— Иногда, ваша светлость, проигрываются не такие сражения. — Шварцоха развел руками и снял шлем. Голова его была мокрой. По щеке к подбородку сползла и остановилась капля пота.
— Если сабли в руках трусов! — закричал пан войт, брызжа слюной.
— Я потерял тридцать отважных рейтар, — сухо заметил Шварцоха. — И если бы не они, мы не вырвались бы из этого пекла, будь оно трижды проклято!.. Мои рейтары не трусы. К их ногам бросали сабли и мушкеты отборные стрелки кардинала Ришелье!.. Это что-то да значит, гер войт!
— Но казаков они не выдержали! — злорадно рассмеялся пан Ельский. И продолжал спокойно, но резко: — Завтра здесь будет отряд стражника Мирского с пушками… Пусть твои свиньи посмотрят, как надо сражаться!
Пану войту разбили походный шатер. Он забрался в него и не выходил половину дня. Пан Лука Ельский лежал на сене, укрытый медвежьей шкурой. По телу катилась мелкая и неуемная, противная дрожь. Нет, холодно не было. Пережитое нахлынуло волной тяжелых, нерадостных мыслей. В который раз задавал себе вопрос: как мог он, опытный и отважный воин, довериться этой зловещей и предательской тишине? И доверился. И жестоко поплатился за это. Гетман Януш Радзивилл, и маршалки сейма, и, может быть, его величество король будут знать, как позорно бежал он под ударами поганых казацких сабель. Счастье лишь в том, что остался жив. Если б не капрал Жабицкий, который не вызывал ранее у пана войта большого уважения, лежал бы он сейчас на мостовой с распоротым животом. Еще не мог понять пан войт, как уцелел он от первых залпов — смердючие черкасы стреляли метко и быстро. Ни на шаг не отступало от них мужицкое быдло. А ведь он, пан Ельский, был твердо уверен в том, что казаков в городе нет. Ни один верноподданный Речи Посполитой не вышел ему навстречу и не сказал: «Засада!..» Значит, все они, холопы с бабами и детьми и работный люд, заодно с черкасами, в сговоре с ними и уничтожать надобно безжалостно одних и других…
Кто-то топтался возле шатра и прервал мысли. Пан Лука Ельский высунул голову из-под шкуры.
— Кто ходит?
Откинулся полог, и показался робкий кухар.
— Обед, ясновельможный…
— Пошел вон! — бросил войт и улегся снова.
Потом пан Ельский слыхал, как ругал рейтар полковник Шварцоха. О чем говорил Шварцоха, войт не знал, ибо по-немецки не говорил. Но слова иноземные не понравились. «Как собака лает», — подумал и поджал губы.
Встать войту все же пришлось. Чауш сообщил из-за полога, что по шляху движется войско, которое ведет пан Мирский. Войт прикусил губу. Конечно, тридцать паршивых рейтар и столько же драгун — не потеря для отряда, но позорно смотреть в глаза шановному стражнику и признаваться, что был в городе и оставил его. Мирскому, конечно, Шварцоха расскажет, как конь сбросил войта, что спас от гибели капрал Жабицкий, что казаки на городской стене хохочут, показывают войску кукиши и выставляют зады. Не так обернулось все, как хотел бы пан Лука Ельский.
Войт привесил саблю, ладонями разгладил складки на сюртуке, надел шляпу с пером и вышел из шатра. Войско приближалось. На тонконогом арабском скакуне ехал впереди стражник Мирский. Войту подвели коня. Тяжело садился в седло — болел бок, который ушиб на мостовой. Когда сел, поехал навстречу отряду. Приблизившись к Мирскому, поднял руку, выставил два пальца и улыбнулся через силу.
— Hex жые Речь!
— Hex жые!
Пан Лука Ельский испытующе посмотрел на стражника Мирского. «Нет, ему еще ничего не известно. И это к лучшему». В шатре за обедом сам рассказывал:
— Вошли в город… Я ждал засаду и приказал Шварцохе рубить схизматов… Да разве это войско? Трусы и злодеи. Ни гроша, ни одного гроша!
— Оставь, ясновельможный! — махнул Мирский, поднимая кубок. — Завтра казаки разбегутся, как мыши. А чернь сама раскроет ворота.
— Пожалуй, — согласился пан Ельский.
— В обозе у меня малая бочка пороху, полбочки серы, шестьдесят снарядов и пятьдесят огненных пуль для гаковниц. Пушек схизматам не выдержать.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Три дня стоял лагерем под Пинском отряд пана Мирского. На опушке леса, против Лещинских ворот, выставили жерла тяжелые кулеврины. Огромным полукольцом до Северских ворот расположилось войско. Были пасмурные, холодные дни, и воины жгли костры. Ночью они зловеще светились и напоминали горожанам о предстоящей битве. Днем, стоя у шатра, пан Мирский подолгу наблюдал за притихшим, настороженным городом. Ворота были заперты, а на стенах ни души. И все же пан Мирский понимал, что за войском неустанно следят сотни глаз. Был уверен еще, что в окрестных лесах бродят казацкие лазутчики, которые имеют связь с городом. Пан Мирский также выставил тайные залоги, но что деется в городе, узнать не мог.
У пана Мирского было намерение начать штурм города на следующий день, утром, после прибытия к городу. Пушкари заложили заряды, затолкали пыжи и замерли с зажженными факелами в ожидании команды. За несколько минут до выстрела примчался чауш с письмом. Мирский торопливо сорвал печать, подвешенную на конском волосе, прочел письмо, и листок задрожал в руке. В письме Януш Радзивилл сообщал, что чернь в городе Турове взбунтовалась и открыла ворота города казакам. Те ворвались в Туров и перебили шановное панство. В связи с этим гетман просил быть осторожным и опрометчиво не поступать.
