Белолицые люди пришли убивать. Новые каннибалы, способные пожирать каннибалов.
В Королевской долине и в Ксарагуа обманные боги сбросили маски: то были грозные дзидзимины.
Америка открыла Европу и бородачей 12 октября 1492 года (по календарю белых). В этот день индейцы радостно покорились дурно пахнущим «божествам».
Они безропотно приняли рабство, ибо Четвертое Солнце умерло, а банда людей в сутанах разъяснила, что «жизнь есть юдоль слез».
И теперь, когда жестокие надсмотрщики лупили их плетьми и палками, они старались исхитриться и подставить другую щеку (или непобитый еще бок), как учил их падре Вальверде.
Индейцы строго следовали христианским заветам. После самых жестоких пыток (а им, случалось, выкалывали глаза и вырывали мужскую плоть — чтобы заставить признаться, где прячут они жемчуг и золото) подбирали они свою одежонку и с благодарностью кланялись, говоря при этом с евангельской кротостью:
— Прощаю тебе, господин, то, что ты учинил мне. Если желаете, ударьте еще разок!
А те сплевывали шелуху от семечек, отпивали глоток агуардиенте и кричали:
— Пошел вон! Идиот!
А если насиловали одну из их дочерей, шли в хижину и приводили младших — дрожавших и онемевших от ужаса — и вели их к насильникам, ничего не прося взамен.
Однако постепенно эта суровая верность новым жизненным нормам стала слабеть, так как открывалась простая истина: их заманили в ловушку, грубо и бесчестно обманули. «Коли это Христос, то Христос — преступник», — решили старые касики.
Анакаона и Сибоней, что были похитрей и посметливей прочих, начали обращать себе на пользу ненасытную похоть иберов и меньших числом генуэзцев. (В Вега-Реаль Бартоломе Колумб понадеялся, что раз и навсегда подчинил их себе.) Но участь рабынь не миновала и прекрасных принцесс.
Не было больше изящных, невинно чувственных танцев — арейто и науаль. Они выродились в грубые и вульгарные румбы и милонги. Никто уже не смотрел на тонкие движения рук или чарующую игру глаз, ценилось умение сладострастно и без остановки трясти голым задом.
Убийство прекрасной Бимбу явилось предупреждением. Но со всей очевидностью мрачное будущее предстало перед ними, когда глашатай обнародовал указ Ролдана о «Клеймах и метах для рабочей скотины и местных жителей». Мужчины должны были идти с женами и детьми, даже младенцами, чтобы у врат собора им выжгли клеймо. Людям ставили букву «Г», возможно, намекавшую на слово «Гнев». Знатные латифундисты могли добавить свой собственный отличительный знак, заранее зарегистрировав его в «Бюро патентов и мет».
Эти меры помогли упорядочить торговлю наложницами и рабынями и легко разрешать конфликты, когда принцесс проигрывали в мус. Теперь все серьезные сделки осуществлялись через нотариуса. И аборигены должны были обрести чувство уверенности и спокойствия.
Охрана бараков с работниками доверена была собакам, в основном немецким бульдогам, беспощадным в охоте на беглецов и незаменимым для выискивания недовольных. Пользовались они столь большим авторитетом, что даже написаны были биографии нескольких из этих ревностных охранителей христианского порядка. Вот что написал хронист Овиедо о псе Бесерильо, восхваляя его достойные подражания качества: «Свирепейшая собака — защитник католической веры и благопристойности — растерзала более двух сотен индейцев за идолопоклонство, содомию и прочие мерзкие преступления и с годами изрядно полюбила человечье мясо»[83].
Началась эпидемия коллективных самоубийств. О них упоминалось в «Установлениях по обхождению с индейцами» (Сарагоса, 1518).
Индейцы запирались в хижинах и дышали ядовитым дымом. Или вслед за старейшим в семье бросались в реку, привязав на шею камень. Или вешались на деревьях рядом с предметами культа[84].
Упомянем и о том, как возмутительно поступил капитан Лопес де Авила, человек Ролдана, с принцессой Анао.
Во время одной из карательных акций Анао была взята им в плен. Но прежде пообещала своему супругу, воину, восставшему против торговли женщинами, что не допустит к себе другого мужчину.
Фрай Ланда, который наблюдал за событием с поистине францисканской терпимостью, записал в главе XXX «Реляций»: «Женщины тех земель пользовались доброй славой. И были на то основания. Особенно превосходны были они до того, как узнали нашу нацию и Испанию, так что старики и сегодня вспоминают былые времена со слезами. Приведу один лишь пример. Капитан Алонсо Лопес де Авила (зять Монтехо) увез молодую женщину, хорошего сложения и привлекательную на вид. А она пообещала мужу своему, что если случится несчастье и не будет убита она в сражении, то не допустит до себя другого мужчину. И никакими способами не могли ее убедить, чтоб пожалела жизнь свою и позабыла клятву — сохранить чистоту перед мужем. Так и пришлось бросить ее собакам (на растерзание)».
Ландскнехт Тодоров был свидетелем сего преступления и чуть не сошел с ума от беспомвщности. А философ Жан-Лу Васселэн, уже пославший в Королевскую Академию Франции свой «Traite de Moderation», поспешил вернуться на родину с первым же кораблем, везшим бразильскую древесину в Кадис.
Вскоре после этого события падре Ланда получил повышение и отбыл епископом на Юкатан.
Но по-прежнему ничего не знал о происходящем лишь вождь-текутли из Тлателолько. Когда-то он отплыл в свои земли торжественный и гордый, ибо убедился, что свершилось пророчество: возвратился Кецалькоатль вместе с младшими богами.
Местные поэты составили текст донесения и отправили в Тлателолько с самым быстрым гонцом:
Все кончено.
Мать, прижимая дитя к груди,
говорит:
Ай, крошка! Ай, мальчик мой!
В мир пришел ты, чтобы страдать!
Так страдай, терпи и молчи!
С Востока явились бородатые люди,
те, кого приняли мы за богов,
светлолицые чужеземцы.
Ай, сколько горя они принесли,
те люди, что дома себе строят из камня,
чья рука умеет повелевать огнем.
Сколько горя они принесли.
А вот наши боги уже не вернутся!
Их же «истинный» бог, что живет в небесах,
лишь твердит о грехе,
лишь покаянию учит.
Как безжалостны слуги его,
как злобны их псы.
Безумное время.
Священники в черных сутанах
христианство нам принесли.
Вот начало всех наших бед.
Начало неволи.
Начало разора.
Теперь мы знаем. Узнали наверно.
Настала эра Непостоянного Солнца,
что ведет нас к царству Воздуха и Огня,
Воды и Земли.
Настал конец времен,
всюду разрушенье и смерть.
Непостоянное солнце, Солнце на земле.
Все уйдет.
Но посланец таинов не достиг Тлателолько. Свирепые псы растерзали его, прежде чем успел он покинуть берег.
А изложенный выше текст был подобран людьми Ролдана и ныне хранится в Венском историческом музее, в той же витрине, где выставлена украшенная перьями корона императора Моктесумы.
Ничто не могло возмутить спокойствия Адмирала. Он был убежден: серьезные беспорядки, о коих сообщал ему падре Лас Касас, были случайностью, пережитком прошлого. Люди еще до конца не поверили, что попали в безгрешный Рай. Они еще продолжали жить на потерпевшем крушение, потерявшем паруса корабле Порока.
— Это скоро, очень скоро пройдет, tutto finisce[85], — шептал он, не переставая вслушиваться в тайные шорохи волшебной сельвы.
— Падре, он ничего не понимает?.. Не понимает? — стонет в смятении орхидея.
Но Лас Касас абсолютно бессилен. Видно, Адмирал не верит его рассказам:
— Они вывозят ангелов! Только вчера погрузили на судно пятьсот! Продают их в Севилье… — но можно не продолжать.
К тому же Адмирал недолюбливал будущего епископа. Как он мелок! Как уныло благоразумен! Только и жди, что возьмется разливать по пустым бутылкам из-под минеральной воды Море-Океан — чтобы измерить и изучить.
С Адмиралом же в последнее время дело пошло хуже некуда. Он уютно свернулся калачиком во времени, точно кот у огня. Растворился в Бытии и все дальше уплывал от проблем человечьих.
Но совсем одиноким почувствовал себя Лас Касас, когда узнал об экспедиции Ульриха Ницша. Казалось, ландскнехт освободился от вязкого кошмара. Ходил, высоко подняв голову, готовый вернуться к людям и торжественно возвестить о великом и ужасном открытии.
По поводу несокрушимой веры Лас Касаса он лишь обронил:
— Неужто этот святой юноша не слышал вести, которую знает весь лес: Бог умер?
Итак, каждый из трех выбрал свою позицию — весьма важную с исторической точки зрения. Адмирал погрузился в созерцательное забытье. Если употребить традиционное выражение — он уже обрел спасение. Ландскнехт Ницш выплыл на поверхность из колодца безумия и готов был вернуться к людям и заставить их занять место Великого Старца. А Лас Касас, несокрушимый приверженец иудео-христианства, мечтал не о жизни, но о смерти, ибо, умерев, надеялся лицезреть Господа.
