Когда он встал наконец и пожелал отойти ко сну, солдаты сами повели его в глубь лагеря, шумно смеясь и распевая комические куплеты, а Антипатр и Ирод вернулись к себе.
Но спать этой ночью Ироду не пришлось, отец приказал ему тотчас же ехать в Иерусалим, взяв с собой две сотни всадников. Он должен был привезти женщин для Марка Антония (блудниц из самых дорогих, какие найдутся) и… доставить Антипатру жену Аристовула, Юдифь, мать Александра.
— Скажешь ей от моего имени, что жизнь сына в ее руках. Она должна будет уговорить сына сложить оружие, иначе римляне не пощадят мятежника. Ты должен убедить ее приехать. — Антипатр внимательно посмотрел на сына и, когда Ирод утвердительно кивнул, добавил: — Уже там, в Иерусалиме, снарядишь две повозки: одну для блудниц, другую для Юдифи. Когда будешь возвращаться, разведи повозки подальше одну от другой — вряд ли жене Аристовула понравится такое соседство. Поторопись, уже к утру жду тебя обратно.
От места, где был разбит их лагерь, до Иерусалима было около двух часов быстрого хода. Ирод, нахлестывая коня и торопя своих всадников, покрыл это расстояние за час с небольшим. Разделив отряд на две половины, он приказал одной приготовить две повозки и ждать его за крепостной стеной, с остальными же пятьюдесятью всадниками въехал в город. Определил им задачу — добыть блудниц во что бы то ни стало:
— Берите их как пленниц, если не сможете купить.
Он отделился от отряда и в одиночестве поскакал ко дворцу Гиркана, где в отведенных для них помещениях под охраной жили жена Аристовула и две его дочери.
Охрана хорошо знала Ирода и легко пропустила его внутрь дворца. Но на половине Юдифи его ждало неожиданное затруднение — управляющий никак не хотел будить свою госпожу и с нескрываемым презрением смотрел на Ирода. Когда Ирод попытался пройти сам, управляющий крикнул слуг, и те, столпившись, загородили ему проход. Поняв, что уговоры не возымеют действия, Ирод, недолго раздумывая, выхватил меч и пошел прямо на слуг. Управляющего, который попытался схватить его, он ударил в руку. Тот истошно закричал, зажав рану, слуги повторили его крик на разные голоса, в страхе замахали руками, но проход не очистили.
Неизвестно, чем бы все это закончилось для них — Ирод был настроен очень решительно, — если бы за спинами слуг не раздался повелительный женский голос, сказавший:
— Что здесь такое?! — И в дверях показалась Юдифь (слуги мгновенно расступились) в длинном сером хитоне и наброшенной на плечи черной шерстяной накидке.
В молодые годы она считалась красавицей, но даже и теперь лицо ее не потеряло привлекательности, хотя невзгоды наложили на него свою печать — морщины под глазами, скорбно опущенные углы губ. Но взгляд, величественный и строгий, поворот головы и осанка у нее по-прежнему были царскими.
— Что здесь такое?! — повторила она и переступила через порог, глядя в лицо Ирода и словно не замечая обнаженного и окровавленного меча в его руке.
— Я Ирод, — с поклоном проговорил Ирод и, не решаясь вложить меч в ножны, отвел руку назад.
— Я вижу, что ты Ирод, — сказала Юдифь, — Кто же еще, кроме тебя и твоего отца, может ворваться сюда ночью.
— Я не хотел тревожить тебя, — стараясь говорить спокойно и поглядывая на Юдифь исподлобья (она чем-то привлекала его к себе и отталкивала одновременно), произнес Ирод, — но у меня к тебе дело. Очень срочное, — добавил он, опуская глаза, не выдержав ее взгляда.
— Я вижу, что слишком срочное, если ты посмел обнажить меч в покоях моего дворца.
Дворец этот уже давно не принадлежал ей, но она проговорила «моего дворца» как вызов, с особенным нажимом.
Ирод ощутил робость — сам не понимал почему — и тихо выговорил, не поднимая глаз:
— Дело касается твоего сына, Александра.
Наступила пауза. Слуги замерли, Ирод слышал лишь
тяжелое дыхание Юдифи.
— Пойдем со мной, — наконец сказала она и, уже повернувшись к двери, добавила: — Только спрячь свой доблестный меч.
Ирод сообщил ей то, что сказал ему отец. Она не задавала вопросов, не раздумывала, коротко бросила:
— Поеду, — и вышла из комнаты.
По ночному городу они проехали верхами, за крепостной стеной Юдифь пересела в повозку. Все молча, не глядя ни на Ирода, ни на кого вокруг, словно бы ничего не слыша. А не слышать было невозможно — в другой повозке, в ста пятидесяти шагах от первой, сидели блудницы. Восемь женщин, как доложили Ироду. Их взяли силой — некогда было договариваться и объяснять, и они все никак не могли успокоиться, сердито кричали все разом, ругали солдат, свою несчастную судьбу и вообще все на свете.
Юдифь конечно же слышала их — они могли разбудить весь город — и не могла не понимать, чье соседство было навязано ей. Тем более что девицы, несколько угомонившись, смирились с превратностями жизни и принялись то визгливо хохотать на каждом ухабе, то гортанными голосами, с особенными зазывными интонациями, шутить с сопровождавшими повозку всадниками.
Уже проехали половину пути, когда Ирод почувствовал на себе пристальный взгляд Юдифи. Она смотрела на него, отодвинув занавеску, прикрывавшую окно повозки. Ирод подъехал, спросил, пригнувшись:
— Тебе что-нибудь нужно? Скажи!
Некоторое время она молча смотрела на него и вдруг проговорила с унижающим равнодушием:
— Я ненавижу ваш род.
6. Пиры и сражения
К приезду Юдифи Антипатр приготовил специальную палатку, желая доставить ей удобства, какие возможны в походе. Одного он не предусмотрел — слугу и служанку. Можно было послать за ними в Иерусалим, но Юдифь отказалась, гордо ответив на предложение Антипатра:
— Я приехала сюда не для отдыха, а чтобы спасти сына. Скажи, что я должна для этого сделать?
Антипатр виновато развел руки в стороны:
— Набраться терпения. Есть обстоятельства, с которыми я вынужден считаться.
Ничего на это не ответив, Юдифь скрылась в палатке, а Антипатр покачал головой и вздохнул: то, что он назвал обстоятельствами, было неумеренной страстью к разгулу римского трибуна Марка Антония. Девицы, доставленные Иродом, понравились трибуну, из его палатки и днем и ночью доносились хохот, визг, пьяное пение и страстные вопли. Антипатр полагал, что так может продолжаться день или два, потому что на продолжение разгула не хватит никаких человеческих сил. Но силы Марка Антония были поистине нечеловеческими: поздно ночью после сверхобильных возлияний он едва добирался до постели, бессмысленно вращая покрасневшими глазами и произнося нечленораздельные звуки, но рано утром был уже на ногах, свеж и бодр, и снова требовал вина и женщин, женщин и вина.
За вином Антипатр посылал в Иерусалим и близлежащие деревни. Всякий раз ему казалось, что запасов вина и еды хватит надолго, но уже на следующий день Антоний требовал еще. Но самое трудное состояло в том, что римский трибун желал видеть Антипатра рядом с собой во всякую минуту дня и ночи. Такому испытанию Антипатр, повидавший в жизни много всякого, еще никогда не подвергался. Он почти не пил, а только поднимал чашу и пригубливал вино (так что одной чаши ему могло хватить на целый вечер), но уставал так, что еле добирался до лагеря и тут же падал без сил. Но больше всего его мучила не эта усталость, а то, что он должен был терпеть постоянное присутствие непотребных блудниц, слышать их смех и крики, не вздрагивать, когда они прикасались к нему своими нечистыми телами. Нет, он не вздрагивал, но улыбался и даже хохотал, когда хохотал Марк Антоний и когда блудницы кривлялись, называя свои движения танцами, и выставляли напоказ свои мерзкие прелести.
Антипатр терпел, не без оснований полагая, что терпит недаром, — Марк Антоний был доволен им, называл своим другом. Никогда бы Антипатр не позволил себе унижаться перед каким-то римским трибуном, начальствующим всего над двумя легионами. Но его опыт подсказывал, что Марк Антоний не простой трибун, но друг и приятель многих сильных людей Рима. Во-первых, при всей своей страсти к разгулу Антоний не был бахвалом и если упоминал имена Помпея, Цезаря[23] или Красса, то как бы между прочим, не хвалясь знакомством с ними (как это мог бы делать офицер попроще), а лишь вспоминая их по ходу своих многочисленных рассказов. Во-вторых, и это было, пожалуй, главным, никогда римляне не доверят два легиона человеку, который может пить беспробудно, забывая о том, зачем он здесь и что должен делать. Такой суровый воин, бывший консулом в Риме, как Авл Габиний, теперешний прокуратор Сирии, никогда бы не держал при себе такого человека, как Марк Антоний. Значит, он держал его при себе не из личной дружбы, а потому, что Антоний был дружен с Помпеем, потому что сам сирийский прокуратор был преданным соратником Помпея Магна.
Антипатр хорошо изучил римлян и очень надеялся на то, что при случае Марк Антоний не забудет о нем и о его сыне. И хотя раньше он никогда не позволил бы сыну участвовать в подобных оргиях, которые устраивал Антоний в римском лагере (будь это другой человек), теперь он сам сказал Ироду:
