Девочка, подхватив подол длинного белого платья, взбежала выше по ступеням и юркнула в дверь, ведущую на женскую половину.
Два брата в неудобном молчании стояли друг против друга.
- Чего бродишь как призрак, свечу хоть бы взял! - проворчал Роман, недовольный тем, что его разлучили с возлюбленной, да еще так внезапно.
Давыд, раздраженный тем, что обознался, буркнул:
- Сам-то тоже как сыч в темноте шастаешь.
- В темноте приятней обниматься, - насмешливо промолвил Роман.
- Марии всего-то четырнадцать лет, не рано ли ты ее обхаживать начал? - предостерегающе спросил Давыд.
- Завидки берут, что ли? - усмехнулся Роман. Давыд не ответил, чтобы не сорваться на ссору, последнее время любой пустяк выводил его из равновесия.
Забравшись под одеяло, Давыд предался мечтаниям, в которых он и Ода целуются в каком-нибудь укромном уголке терема, замирая от звука дальних шагов, не смея заговорить вслух. Он мысленно перебрал все закоулки в княжеских палатах, пригодные для тайных свиданий, таких оказалось немного.
Внезапно Давыда посетила дикая мысль - припугнуть Оду тем, что ему ведомы ее отношения с Олегом. Коль и впрямь у них что-то есть, Ода не сможет оставаться спокойной, так или иначе она выдаст себя. А коль Ромка солгал, то в случае чего можно сослаться на него, мол, распускает грязные слухи! Приняв такое решение ночью, утром Давыд испугался своего замысла. От мачехи при ее характере можно всего ожидать, чего доброго она выставит его самого в глупом свете. А ежели отцу пожалуется? Ромка как угорь выкрутится из любой ситуации, а вот каково придется Давыду, который не ходит в любимчиках ни у отца, ни у мачехи!
Давыд издалека изучал лицо Оды, вслушивался в ее голос, следил за движениями. Он пытался уловить порочное даже в ее походке. Порой пустяковая фраза, произнесенная мачехой, укрепляла в Давыде уверенность в его подозрениях, а иной раз один взгляд ее синих очей убивал в нем всякую мысль греховности. В присутствии Оды Давыд робел и терялся, часто говорил невпопад. Внимательные глаза мачехи, обращенные к нему, вгоняли его в краску. Жизнь Давыда по-прежнему была сплошным мучением…
Между тем наступила зима. Из Переяславля прискакал гонец - князь Всеволод звал дочерей домой.
Мария, соскучившаяся по отцу, была готова вернуться, но своенравная Янка наотрез отказалась. От Всеволода прибыл еще один посланец уже не с просьбой, а с повелением дочерям ехать под родительский кров. После долгих уговоров Святослава и Оды Янка наконец согласилась выполнить отцову волю, но при этом настояла, чтобы ее любимая тетка поехала в Переяславль вместе с ней и Марией.
Святослав не стал противиться.
С отъездом мачехи в душе Давыда ненадолго установился покой: следить стало не за кем. И он занялся мысленным созерцанием прошедших месяцев, как полководец обозревает поле, заваленное трупами после тяжелейшей битвы.
За дело, порученное ему князем Изяславом, посадник Огнив взялся расторопно, но обдуманно. Он сумел войти в доверие к Эмнильде, потворствуя ее прихотям: пускал нищих на теремной двор, невзирая на недовольство ключницы Влас-ты, покупал для княгини, впавшей в богомольство, образа святых мучеников, запрещал челяди шуметь и смеяться, когда Эмнильда молилась у себя наверху. Видя, что Эмнильда и сына своего изо дня в день настраивает на праведный путь: заставляет читать Священное Писание, приучает к частым молитвам и покаяниям, Огнив, узнав, что княгиня недовольна наставником княжича, преподающим Слово Божие, предложил в наставники грека Онисима, псаломщика вышгородской Крестовоздвиженской церкви.
Посадник расхваливал Онисима как только мог: и тексты церковные знает наизусть, и богобоязнен, и постник, а уж как складно рассказывает из Ветхого Завета - заслушаешься! Об одном не сказал Огнив, что с псаломщиком этим у него давняя дружба - вместе хаживали к одной распутной бабенке.
Эмнильда пригласила Онисима и долго беседовала с ним наедине.
Огнив в тревоге и нетерпении ходил неподалеку, следя за дверью, в какой скрылся его приятель. Как бы тот не сболтнул чего лишнего! Не перегнул бы палку, разыгрывая из себя праведника! Наконец княгиня послала служанку за Борисом. Огнив облегченно вздохнул и перекрестился: кажется, обошлось!
Последнее время за Эмнильдой ходила всего одна служанка, девушка лет двадцати по имени Лазута. Это было миловидное создание робкого нрава и большой набожности. Лишенная девственности во взятом штурмом Минске, откуда она была родом, испытав боль и унижение от нескольких насильников, надругавшихся над нею на глазах у матери и младшего брата, Лазута лютой ненавистью возненавидела всех мужчин. Князь Изяслав подарил пленницу Эмнильде, восхищенный красотой Лазуты и наметив ее себе в наложницы, если с княгиней у него связь не возобновится.
Огнив и сам облизывался, глядя на красивую минчанку: на покатые бедра, тонкую талию, длинную русую косу, большие темно-синие глаза. Вот только одевалась Лазута как на похороны. В этом она старалась не отставать от своей госпожи, которой была предана душой и телом. Княгиня и служанка часто молились вместе, когда ходили в церковь.
Огнив демонстративно протирал тряпочкой лик Николая Чудотворца, стоящий в углу на поставце, когда Лазута проходила мимо него с княжичем Борисом.
Борис почтительно поздоровался с посадником и даже назвал его «дядей». Их связывали самые дружеские отношения. Лазута знала это, поэтому не воспротивилась задержке. Огнив поцеловал мальчика в лоб и произнес строгое напутствие. Затем, глядя на удаляющегося Бориса, Огнив подавил тяжелый вздох. Ему было жаль крепкого четырнадцатилетнего отрока, который тянулся к лошадям и оружию, а его заставляли разучивать псалмы и молитвы.
Огнив ободрился: если Эмнильда взяла в наставники сыну грека Онисима, - а она его действительно взяла! - то дела в скором времени переменятся. Огнив растолковал Онисиму свою цель исподволь совратить Эмнильду с праведного пути. От обещанного вознаграждения у грека загорелись глаза.
Опасаясь напрямую воздействовать на княгиню, Онисим решил начать с Бориса и Лазуты.
«Надобно довести до греховной связи княжича и служанку, - говорил Огниву Онисим как-то вечером за чашей вина. - Через это мне легче будет уверить княгиню в том, что не всякий грех есть страшный грех и что искушение искушению рознь».
Огнив, поразмыслив, согласился.
Заговорщики полагали, что свести на ложе двух молодых людей не составит большого труда, надо лишь разбудить в княжиче и рабыне природные инстинкты.
Онисим на занятиях стал в таком смысле трактовать Ветхий Завет, заострял внимание княжича на отношениях между мужчиной и женщиной, что у Бориса очень скоро не осталось вопросов в доселе скрытой для него теме. Старательный грек даже растолковал своему ученику, что есть содомский грех и что есть лесбиянство. Помимо этого Онисим рассказал о совокуплении Адама и Евы после вкушения ими запретного плода, высокопарным слогом разглагольствуя о том, насколько сладок сей запретный плод. После его рассказов перед мысленным взором подростка представали сцены совращения Лота его дочерьми, как спил со своей служанкой Авраам и как жена Авраама Сара отдавалась герарскому царю Авимелеху.
«Это было с ведома мужа Сары, - молвил при этом Онисим, - ибо трусливый Авраам боялся, как бы царь не убил его».
Особенно Онисим насмешил княжича, описав похотливого Авраама в глубокой старости, женившегося на юной девушке Хеттуре и возбуждавшего ее на супружеском ложе, используя язык, нос и пальцы. Однако любвеобильной Хеттуре было недостаточно ласк старого супруга и она тайком встречалась с сыном Авраама от первого брака - Исааком. И это в подробностях пересказал сластолюбивый грек.
Помимо дара рассказчика Онисим обладал также даром живописца. Его рисунки представляли обнаженных мужчин и женщин в самых различных позах и ракурсах, занятых только одним делом. Кроме точного изображения всех частей человеческого тела грек с неподдельным искусством мог передать любой оттенок настроения в лицах своих персонажей. Так, улыбка Хеттеры была откровенно похотливой, взгляд Евы, обращенный к Адаму, манил, лицо Сары, обнимающей царя Авимелеха, отражало томное наслаждение. Авраам, увлекая на ложе Агарь, смеется над ее робостью, а пьяный Лот, вожделенно лаская родную дочь, движением губ и выражением глаз выдает снедающее его сладострастие…
Однажды Онисим, рисуя на грифельной доске обнаженную Ревекку, жену Исаака, нарочно придал ей черты сходства с Лазутой.
- Это не Ревекка, а служанка моей матушки, - немедленно возразил Борис, глядя на рисунок.
Онисим улыбнулся и похвалил своего воспитанника за наблюдательность.
