- Я узнаю, правду ли ты говоришь. Коль окажется, что ты наговариваешь на моего сына, ты у меня за это поплатишься!
Чтобы во всем удостовериться самой, Эмнильда велела служанке заручиться согласием Бориса прийти ровно в полночь и лечь к ней в постель. Она спала в небольшой комнате рядом со спальней Эмнильды. Служанка так и сделала.
Когда настал вечер, княгиня легла на ложе служанки, решив, что если все сказанное Лазутой правда, то она хорошенько проучит сына.
Сначала Эмнильда обдумывала слова, какими она встретит Бориса, было важно пристыдить его, но вместе с тем не доводить до озлобления, до ненависти к матери, осмелившейся на такое. Нужные фразы из Священного Писания никак не шли на ум Эмнильде. Она путалась в новозаветных притчах, в голове были одни молитвы во избавление от греха. Наконец, княгиня утомилась от дум и томительного ожидания. В комнате было тепло от печки, несмотря на декабрьский холод за окном. Сладкая дрема смежила ей веки, и Эмнильда незаметно задремала.
Обрывки смутных сновидений мелькали перед Эмнильдой, ряженые скоморохи и среди них суровый старик с белой бородой. Он в упор посмотрел на нее, и от его взгляда она пробудилась. Ее обволакивала гулкая тишина и почти непроницаемый мрак, в единственное оконце падал голубоватый свет луны. Эмнильда пошарила рукой - она была одна. Как долго продолжалось ее забытье, час или несколько минут? Эмнильда не знала. Она мысленно пристыдила себя, что плохо подумала о своем сыне. Конечно, он спит сейчас в своей опочивальне крепким сном праведника. В Эмнильде росло раздражение против Лазуты, которая сейчас нежится на ее мягкой кровати, а ей, княгине, предстоит лежать до утра здесь в темноте! (У себя в спальне княгиня обычно зажигала на ночь светильник.)
Эмнильда сняла с себя тончайшую ночную сорочицу и сделала так, чтобы одеяло укрывало ее лишь до пояса. Неизвестно, сколько времени пролежала она с закрытыми глазами в ожидании сна, пока ей не послышалось, будто еле слышно скрипнула дверь. Эмнильда нехотя открыла глаза и повернулась на спину. Теперь она явственно расслышала шлепанье босых ног по полу, затем кто-то проворно забрался к ней под одеяло.
Эмнильда замерла, не смея поверить в то, что это может быть Борис. Когда она уловила возле своего уха дрожащий от возбуждения шепот и узнала по нему сына, то все еще не могла допустить мысли, что Борис сделал это с греховным намерением. Поэтому княгиня не произнесла ни слова.
Почувствовав на своем теле быстрые шаловливые пальцы, которые, щекоча ей кожу, пустились в самые нескромные обследования всех тайников ее тела, Эмнильда все еще отказывалась верить, что плотские желания могут довести ее сына до греха. Когда наконец гневный протест был готов сорваться с уст княгини, возмущенной очевидностью намерений ее любимого чада, долгий и жадный поцелуй запечатал ей уста. Эмнильда оказалась настолько снисходительной и податливой, что гнев ее сменился наслаждением, едва мужская плоть проникла в нее, лишив остатков разума. Подобно тому, как внезапно хлынувший поток, до того сдерживаемый, рушит на своем пути все преграды и становится еще, стремительнее, так и Эмнильда, долго сдерживавшая свою страсть, теперь вдруг дала ей полную волю. Достаточно было сделать первый шаг, потом она уже была не в силах остановиться.
Сколь упоительно сладостен был первый опыт обладания женщиной в жизни Бориса, на какие вершины блаженства вознесла его пучина сладострастия, подогреваемая умением искушенной в ласках женщины, лица которой он и не старался рассмотреть в темноте, будучи уверенным, что эти стоны и вздохи вылетают из груди Лазуты. Человеческая природа, сбросив оковы, вырвалась на волю и довела двух любовников, оскверняющих ложе, до головокружительного упоения. Наконец, растратив все силы, Борис уронил голову между пышных грудей, когда-то вскормивших его молоком, и мгновенно уснул, утомленный и опустошенный.
Эмнильда, придя в себя после случившегося и не находя оправдания, боялась пошевелиться, одолеваемая угрызениями совести. Муки эти были так велики, что грезы градом катились у нее из глаз, запоздалые слезы раскаяния. Она поднялась с постели, оставив там сына, и, уединившись в горенке, где под иконой Богородицы горел тоненький огонек лампадки, весь остаток ночи плакала там и молилась…
* * *
Вместо того чтобы смириться и признать, что только милость Господня поможет ей справиться с плотским вожделением, Эмнильда решила, что своими слезами смоет свой грех и будет достаточно благоразумна, чтобы впредь избежать подобного. Княгиня старалась оправдать случившееся, приписывая это обстоятельствам, а не злому умыслу, от которого никто, кроме Господа, уберечь не может. Душа ее словно раздвоилась, и обе половинки вступили в борьбу, изматывающую и непримиримую. Тело Эмнильды, истосковавшееся по мужским ласкам, будто пробудилось от спячки, в какую его загнали постами и молитвами, оно словно залежавшийся инструмент вдруг ожило и издало радостный звук, едва струн его коснулись пальцы музыканта пусть и неумелого. Разум, отягощенный всем прочитанным и выслушанным на проповедях, боролся с волей, которая тихо нашептывала ему о сладостном и запретном.
Изяслав, на денек приехавший в Вышгород, был встречен Эмнильдой с исступленной радостью. Она не отходила от князя ни на шаг и все упрашивала его забрать ее сына в Киев и отдать в греческую школу.
- Борис уже достаточно подрос, пора его куда-нибудь пристроить, - повторяла Эмнильда. - Я хочу, чтобы мой сын стал умным человеком. Отвези его в Киев, мой князь, сейчас же. И, чтобы мне было не так жаль с ним расставаться, пусть лучше Борис уезжает, не простившись со мной.
Изяслав был поражен: до этого Эмнильда никуда не отпускала от себя Бориса, но не стал возражать и в тот же день увез княжича в Киев.
Огнив и Онисим пребывали в полном недоумении. С отъездом Бориса их замыслы рухнули. Псаломщику ничего не оставалось, как вернуться в свою церковь, а посадник стал ломать голову над тем, что творится с Эмнильдой. Она все время пребывала в печали: ее видели плачущей или молящейся еще пуще прежнего.
Лазута тоже обратила внимание на перемены в своей госпоже, сразу как уехал Борис. Полагая, что скорбь на лице княгини вызвана отсутствием сына, служанка старалась не напоминать ей о нем.
Ближе к весне у Эмнильды стали появляться желания соленого, острого, кислого. Ключница Власта, многозначительно поводя бровями, нашептывала Огниву - не иначе, княгиня ждет дитя.
Огнив только отмахивался.
- Окстись, Власта! - говорил он. - Эмнильда затворницей сидит в тереме, от кого ей зачать? И Лазута постоянно при ней.
В начале апреля Эмнильда сказалась больной и уже вовсе не выходила из своей светлицы, а если и переступила порог, то только закутавшись в широкий плащ, твердя всем, что ее знобит.
Зайдя однажды к спящей госпоже, Лазута окончательно убедилась в том, о чем уже шептались по всему терему, - Эмнильда была беременна.
Страшная догадка вдруг осенила служанку. Ей стали понятны слезы княгини, ее скорбная задумчивость, долгие молитвы в одиночестве. Лазута вспомнила, что после ночи, проведенной в ее комнате, Эмнильда несколько раз подряд не ходила на исповедь да и потом исповедывалась редко и неохотно, словно по принуждению.
В Лазареву субботу Эмнильда посетила Печерский монастырь. Там она встречалась с отцом Иларионом и, признавшись ему в совершенном ею страшном грехе, спрашивала старца, что ей теперь делать. Иларион, чтобы хоть отчасти успокоить совесть княгини, сказал, что Борис и зачатый от него ребенок никакого греха не совершили, ибо первый обладал телом матери по неведению; грешить же во чреве матери покуда никому еще не удавалось. Самой Эмнильде надлежит каяться до конца жизни, но так, чтобы ни Борис, ни тот, кто, появится на свет, никогда об этом не узнали.
Покуда Эмнильда находилась в Печерской обители, в Вышгороде опять объявился Изяслав, приехавший порадовать мать успехами ее сына в греческой школе. То, что Эмнильда отправилась к печерским монахам, не понравилось князю, который не замедлил высказать свое недовольство посаднику.
- Так-то ты волю мою исполняешь, Огнив. Потакаешь княгине в ее сумасбродстве! Эдак она и вовсе в Монастырь жить переберется. Что-то не замечаю я перемен, обещанных тобою, а ведь все сроки прошли.
Огнив нагнал на себя таинственности и с робостью в голосе заговорил:
- Диво-дивное случилось с Эмнильдой, княже. Даже не знаю, как тебе об этом поведать. Не иначе, Дух Святой снизошел на нее, потому-то я и отпустил ее в Печерский монастырь, дабы через посредство печерских схимников обратилась Эмнильда прямо к Богу за растолкованием.
- Какой еще Дух Святой? - рассердился Изяслав. - Что за чушь ты мелешь!
