Когда Анне рассказали об этом, она ни на миг не засомневалась в праве батюшки-дядюшки Петра отнять наследство у сына. И царевич выразил своё полное согласие. Пётр горько спросил:
— Зачем не внял ты моим предостережениям, и кто мог советовать тебе бежать?
Царевич тихо подошёл к своему великому отцу и что-то прошептал ему на ухо. Пётр взял Алексея под руку, и они удалились в смежную залу. Царевич выдал всех, кто советовал ему бежать, назвал всех своих сообщников.
После этого разговора Пётр и Алексей возвратились в общую залу. Здесь Алексей подписал заготовленное отречение от престола, обещая «наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать его ни под каким предлогом». И тут же, сразу, обнародован был манифест о лишении Алексея права наследовать престол.
«Несчастный брат», — жалела Алексея про себя Анна, но упаси боже было сказать о том кому-нибудь. Она заперла своё сердце и язык на замок и только вспоминала эти длинные тонкие ноги и красные, пухлые, мокрые губы.
Пётр решил сам производить следствие по делу сына. Он хотел проявить великодушие и действительно намеревался простить его, тем более что в первые же минуты Алексей открыл ему имена тех, кто подговаривал бежать. Александра Кикина и Ивана Афанасьева царь тотчас приказал арестовать, заковать в железы и прислать в Преображенское, не пытая кнутами, — чтобы не занемогли в пути.
Снова и снова расспрашивал отец сына, и всё новых и новых людей оговаривал Алексей. Круг подозреваемых расширялся. Генерал Долгоруков, Иван Нарышкин, брат и сестра бывшей жены — Авраам Лопухин и Варвара Головина — всех слали в Преображенское, где царь сам составил для сына вопросные листы.
Анна понимала, что Петра интересовали все люди, руководившие поступками безвольного сына. Пётр действительно призывал Алексея к полной откровенности:
— Всё, что к сему делу касается, хотя здесь чего не написано, то объяви и очисти себя. А ежели что укроешь, а потом явно будет — на меня не пеняй, вчера пред всем народом объявлено, что за сие пардон не в пардон.
И вновь лгал, изворачивался Алексей, оговаривал других, и всё шире и шире расходились круги по воде. Росло, как снежный ком, число лиц, причастных к этому делу.
Доставили в Москву и Ефросинью, разрешившуюся от бремени в Берлине. Она открыла глаза царю, рассказала о всех тайных планах и мечтах, что вынашивал Алексей.
— Предала его, подлая, — скрипела зубами Анна.
«И что с неё взять, разве можно раскрываться перед подлым народом», — делала она урок для себя. И молчаливость её становилась всё более и более суровой.
Анна узнала, что весь двор отъехал в Петербург. Туда же свезли и всех арестованных.
Пётр заподозрил сына и в связях с бывшей своей женой, матерью Алексея, Евдокией Лопухиной. Развязавшись с нелюбимой женщиной, Пётр забыл и думать о ней. Он считал, что она пострижена в монахини в Суздальском монастыре, но жива ли, как живёт — не интересовался. Но бегство сына заставило его обратить внимание на мать. Кто, как не мать, обиженная и обойдённая судьбой, могла натравливать сына на отца?
В Суздаль поскакал Скорняков-Писарев. Он произвёл обыск, изъял всю переписку, взял под стражу всех заподозренных людей. «Бывшую жену и кто при ней, также и кто её фавориты, мать её, привези сюда, — приказал Пётр, а допрежь разыщи, для чего она не пострижена, что тому причина, и какой был в монастырь указ о ней, как её Семён Языков привёз, и кто в то время был с нею, и кто о сём ведает — всех забери и привези с собою».
Скорняков-Писарев в точности выполнил приказание царя. Восемнадцать лет провела Евдокия Лопухина, в инокинях Елена, в стенах Суздальского монастыря. Ей давно было больше сорока, она обрюзгла и сморщилась, однако жила, ни в чём себе не отказывая. Пётр забыл о ней, а родня доставляла ей и пищу не монастырскую, и одежду не монашескую. А потом Евдокия завела себе и фаворита. Богатый помещик капитан Степан Глебов, посланный в Суздаль для набора рекрутов, увидел её, влюбился и стал её любовником.
Степан сам признался в этом Петру, призналась и бывшая царица: «Я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутского набору. И в том я виновата».
Петра не интересовали любовные похождения прежней жены — ему надо было узнать, не осуждал ли Глебов поведение царя, вторично женатого при живой жене, не пытался ли тот поднять бунт. Пётр приказал жестоко пытать Глебова. Три жесточайшие пытки перенёс этот человек, но ничего не могли от него добиться, кроме того, что он любил Евдокию и проводил с ней ночи. Пётр распорядился посадить Глебова на кол — мучительнее смерти нельзя было придумать.
Но никаких писем, записок, никаких связей сына с матерью не было обнаружено. Сын не общался с матерью, никогда не писал ей, никогда не вспоминал о ней.
Евдокии сохранили жизнь — Пётр распорядился отправить её в Ладожский монастырь, славящийся своими жестокими порядками, и посадить под строгий надзор. Она была там до 1728 года, когда из заточения её освободил внук — Пётр II.
Слухи, один нелепее другого, носились по Петербургу. Говорили, что царевич сошёл с ума, что утонул при наводнении в Петропавловской крепости, что бросился с ножом на Петра, производившего собственноручно пытки и допросы царевича. Всё это, искажаясь до невероятных размеров, доносилось и в Митаву, и Анна с ужасом ждала каких-нибудь невероятных событий. Узнала она наконец и то, что было правдой. Царевич оговорил и её мать, царицу Прасковью. С замиранием сердца ожидала Анна, что вот остановится перед старым замком Кетлеров дорожная повозка, соскочит с неё бравый гвардейский офицер и именем Петра повезёт её в Петербург на допрос и пытки...
Но дни проходили за днями, невестку Пётр даже не пытался допрашивать, и Анна поняла, что гроза пронеслась мимо. Снова и снова слала она из Митавы льстивые, подобострастные грамотки Екатерине, расспрашивала о здоровье малолетнего царевича Петруши, рассказывала о своём горьком житье-бытье, просила милости и заботы о ней, сироте несчастной, и ни словом не обмолвилась о грозных событиях, происходящих в Петербурге.
А Пётр допрашивал царевича уже с применением пыток. Только теперь узнал он, какие чудовищные планы вынашивал его сын. Он хотел, чтобы Россия забыла о флоте и войнах, желал смерти отца, мечтал вернуть всё старое, снова водворить старое боярство, возродить родовитую знать, почти уничтоженную Петром. Чем более узнавал о планах сына отец, тем более приходил в ярость. Кнут забегал по длинной белой спине царевича, дыба пошла в ход, и Алексей, задыхаясь от боли и ужаса, всё говорил и говорил...
И всё-таки Пётр старался быть справедливым. Он не решился сам вершить суд над сыном. Он составил два послания: одно — духовным отцам церкви, другое — светским чинам, которым надлежит чинить суд и расправу.
«Как отец и государь, я мог бы сам судить сына и вынести ему приговор, однако ж боюсь Бога, дабы не погрешить, ибо натурально есть, что люди в своих делах меньше видят, нежели другие в их. Також и врач, хотя б и всех искуснее который был, то не отважится свою болезнь сам лечить, а призывает других».
Он просил сделать суд нелицеприятным, в соответствии с виной осуждаемого, не глядя на то, «что тот суд ваш надлежит вам учинить на моего, яко государя вашего, сына».
Анне рассказывали, как зачитывались эти послания царя на совместном собрании светских и духовных чинов.
Когда все члены суда заняли свои места и все двери и окна были отворены, чтобы каждый мог приблизиться, видеть и слышать, царевич Алексей был введён в сопровождении четырёх унтер-офицеров и поставлен против царя, который, несмотря на душевное волнение, упрекал его в преступных замыслах. Тогда царевич с твёрдостью, которой в нём никогда не предполагали, сознался, что он не только хотел возбудить восстание по всей России, но ему пришлось бы истребить всё население страны, если бы царь захотел уничтожить всех участников бунта. Он объявил себя поборником старинных нравов и обычаев, так же как и русской веры, и этим привлёк к себе сочувствие и любовь народа.
После такой речи царь сказал, обратясь к духовенству: «Соберитесь после моего ухода, вопросите свою совесть, право и справедливость и представьте мне письменно ваше мнение о наказании, которое он заслужил, замышляя против отца своего». Пётр просил не обращать внимания на личность и положение виновного и вынести приговор, умеренный и милосердный, по совести и законам.
Пётр вышел, а царевича отвезли обратно в Петропавловскую крепость.
Духовные лица заюлили, не дав определённого ответа. Они ограничились выписками из Священного Писания. Один пример из него гласил, что сын, ослушавшийся отца, достоин казни, а второй — что Христос простил блудного сына и отпустил блудную жену. Царю самому предстоит решить, какими примерами воспользоваться.
