— Договорились, — промолвил Ловел.
— Договорились, — подтвердил Тэфрил, и на этом беседа окончилась.
Стоял прекрасный летний вечер, и тень одинокого куста боярышника протянулась через узкую зеленую лощину в лесу, окружающем руины монастыря святой Руфи.
Ловел и лейтенант Тэфрил с хирургом прибыли сюда с целями, мало соответствовавшими тихому, мягкому и мирному характеру этого часа и места. Овцы, в пору дневного зноя ютившиеся в расщелинах и вымоинах усыпанного галькой берега или под обнажившимися корнями старых искривленных деревьев, теперь разбрелись по склону холма и дружно принялись за вечернюю еду. Их унылое блеянье и оживляло тишину вечера и в то же время подчеркивало уединенность ландшафта. Тэфрил и Ловел шли, погруженные в беседу. Опасаясь, как бы их не обнаружили, они отослали лошадей в город с вестовым лейтенанта. Противников еще не было. Но когда Ловел и его спутники вышли на лужайку, там на корнях старого боярышника сидела фигура, такая же мощная в своем увядании, как нависшие над ней замшелые, узловатые, но сильные ветви. Это был старый Охилтри.
— Не слишком приятная встреча, — сказал Ловел. — Как нам отделаться от старика?
— Послушай, праотец Адам, — воскликнул Тэфрил, уже много лет знавший нищего, — вот тебе полкроны. Ступай в «Четыре подковы» — ты знаешь эту маленькую гостиницу — и спроси слугу в синей с желтым ливрее. Если его еще нет, подожди, пока он не появится, и скажи ему, что мы будем у его хозяина приблизительно через час. Во всяком случае, подожди там, пока мы не вернемся, и… убирайся поскорее! Ну, живо, выбирай якорь!
— Благодарю вас за милостыню, — сказал Охилтри, пряча монету в карман. — Но, прошу простить меня, мистер Тэфрил, я сейчас не могу пойти по вашему поручению.
— В чем дело? Что тебе мешает?
— Мне надо бы сказать два слова молодому мистеру Ловелу.
— Мне? — удивился Ловел. — Что же тебе нужно сказать? Ну, говори, да покороче!
Нищий отвел его на несколько шагов в сторону.
— Вы ничего не должны лэрду Монкбарнса?
— Должен? Нет. Да к чему ты это? Почему ты так подумал?
— Надо вам сказать, был я нынче у шерифа. Ибо, господи прости, я прохожу через все ворота, как дух неприкаянный. Гляжу, катит туда карета, а в ней сам Монкбарнс! Вижу, лица на нем нет. А ведь из-за пустяков его милость не станет нанимать почтовую карету два дня кряду!
— Хорошо, хорошо! Но мне-то что до этого?
— Сейчас услышите, сейчас услышите! Так вот, Монкбарнс запирается с шерифом, а простые люди пусть, дескать, дожидаются. Вы-то знаете, как это бывает: джентльмены очень вежливы между собой…
— Ради создателя, друг мой! ..
— Вы не можете сразу послать меня к черту, мистер Ловел? Это было бы куда разумнее, чем поминать так сердито создателя.
— Но у меня здесь дела с лейтенантом Тэфрилом.
— Ладно, ладно! Все в свое время, — сказал нищий. — С мистером Дэниелом Тэфрилом я могу говорить запросто. Много я когда-то понаделал ему волчков и кубарей, когда был и токарем и медником.
— Ты или сам спятил, Адам, или хочешь, чтобы спятил я!
— Ни то, ни другое, — объявил Эди, внезапно перестав растягивать слова, как это в обычае у нищих, и заговорил коротко и решительно: — Шериф послал за письмоводителем. Малый довольно болтлив, и я выведал, что ему велено выписать ордер на ваш арест. Я и подумал, уж не хотят ли вас задержать за долги, чтобы вы не скрылись. Все знают, как лэрд не любит, когда ему запускают руку в карман… Но теперь я попридержу язык. Вон там подходят этот мальчик Мак-Интайр и мистер Лесли, и я догадываюсь, что у Монкбарнса на уме было доброе, а у вас — недоброе.
Противники теперь сблизились и обменялись приветствиями с подобающей случаю суровой вежливостью.
— Зачем тут этот старый бродяга? — спросил Мак-Интайр.
— Я старый бродяга, — ответил Эди, — но я и старый солдат вашего отца, так как служил с ним в сорок втором полку.
— Служи где хочешь, но ты не смеешь мешать нам! — прикрикнул на него Мак-Интайр. — Не то… — И он поднял трость in terrorem[118], хотя и не собирался ударить старика.
Но эта обида пробудила в Охилтри мужество.
— Опустите палку, капитан Мак-Интайр! Я старый солдат, как уже сказал, и готов снести многое от сына вашего отца. Но не троньте меня, пока цел мой посох.
— Хватит, хватит, я был не прав. Да, я был не прав, — произнес Мак-Интайр. — Вот тебе крона и ступай своей дорогой! Ну, что еще?
Старик выпрямился во весь свой могучий рост. В одежде, больше похожей на платье паломника, чем на лохмотья обыкновенного нищего, он казался по росту, манерам и значительности речи и жестов скорее седым пилигримом или отшельником, духовным наставником окружавших его молодых людей, а не предметом их благотворительности. Слова его были так же просты, как весь его облик, и так же смелы и независимы, как его прямая, исполненная достоинства, осанка.
— Зачем вы здесь, молодые люди? — начал он, обращаясь к изумленным слушателям. — Неужели вы пришли в этот благословенный уголок, творение господа, чтобы нарушать его законы? Вы покинули творения человека, дома и города, которые суть лишь прах, как и тот, кто их построил. И вы пришли сюда, на эти мирные холмы, к этим тихим водам, которые останутся здесь, пока стоит земля, пришли, чтобы лишить друг друга жизни. А ведь по законам природы у вас и так слишком малый срок, чтобы дать об этой жизни полный отчет по окончании ее. Ах, господа! Есть ли у вас братья, сестры, отцы, которые пестовали вас, матери, которые рожали вас в муках, друзья, которым вы дороги, как частица их сердца? И вы задумали лишить их детей, братьев, друзей? О-хо-хо! Это неправый бой. Кто победит в нем — тому только хуже будет. Подумайте об этом, дети мои! Я бедняк, но я также старик, и если моя бедность уменьшает вес моего совета, седые волосы и чистое сердце должны увеличивать его в двадцать раз. Идите домой, идите домой, будьте славными мальчиками. Того и гляди на нас француз нападет, тогда уж на вашу долю хватит драки. Может быть, даже старый Эди приковыляет и подыщет себе бугор, чтобы опереть ружье, а потом доживет до того дня, когда сможет сказать, кто из вас лучше сражался за наше правое дело.
Бесстрашная и независимая речь старика, его смелые чувства и грубое, мужественное красноречие произвели впечатление на слушателей, в особенности на секундантов, чья гордость не требовала доведения спора до кровавой развязки. Напротив, они внимательно следили, не представится ли случай примирить противников.
— Ей-богу, мистер Лесли, — сказал Тэфрил, — древний Адам говорит, как оракул. — Наши друзья были вчера очень обозлены и, конечно, очень безрассудны. За это время они могли поостыть, по крайней мере должны были остыть мы, в их интересах. Мне кажется, девизом для обеих сторон должно стать «забыть и простить», чтобы все мы могли пожать друг другу руки, разрядить наши глупые хлопушки в воздух и все вместе отправиться ужинать в «Герб Грэма».
— Я от души желал бы этого, — сказал Лесли, — ибо, кроме большой горячности и раздражительности с обеих сторон, я, признаться, не могу усмотреть никакой разумной причины для ссоры.
— Джентльмены, — холодно произнес Мак-Интайр, — обо всем этом следовало подумать раньше. По моему мнению, если лица, которые зашли в этом деле так далеко, как мы, расстанутся, не заходя еще дальше, они могут очень весело поужинать в «Гербе Грэма», но на другое утро проснутся с репутацией такой же изодранной, как одежда этого нашего приятеля, который удостоил нас совершенно излишним образцом своего красноречия. А я считаю необходимым, чтобы вы приступили к делу без дальнейшего промедления.
— А я, — добавил Ловел, — тоже вовсе не стремлюсь к задержке и тоже прошу джентльменов подготовить все как можно скорее.
— Дети, дети! — закричал старый Охилтри; но, заметив, что его никто не слушает, добавил: — Сумасшедшие, вот кто вы такие! Да падет ваша кровь на ваши же головы!
Старик сошел с лужайки, которую секунданты принялись теперь измерять, и продолжал что-то бормотать про себя с угрюмым негодованием, смешанным с тревогой и острым, хотя и мучительным, любопытством. Не обращая больше никакого внимания на его присутствие и дальнейшие увещания, мистер Лесли и лейтенант приготовили все необходимое для дуэли, и было решено, что оба противника выстрелят, когда мистер Лесли махнет платком.
Раковой знак был дан, и оба выстрелили почти одновременно. Пуля капитана Мак-Интайра лишь оцарапала бок его противника, и то не до крови. Пуля Ловела была нацелена точнее: Мак-Интайр пошатнулся и упал. Приподнявшись на локте, он сразу же закричал:
— Это пустяк, пустяк! .. Дайте другие пистолеты! — Но через мгновение он продолжал уже более слабым голосом: — Кажется, я получил достаточно и, что хуже, боюсь, я этого заслужил. Мистер Ловел — или как бы там вас ни звали — бегите и спасайтесь! .. Будьте все свидетелями, что зачинщиком был я. — Приподнявшись снова, он добавил:
