Кем был печатник на самом деле? Кому служил? И служил ли? Нечто будоражившее всех было в этом человеке. Никого он не оставлял равнодушным. Недаром граф, узнав о смерти печатника, стукнул кулаком по столу и крикнул:
— Так и знал: ушел непобежденным!
— Кем?
— Никем. Например, мною. Да и не только мною. Никто его не одолел.
— Вы говорите так, будто всю свою жизнь посвятили борьбе с ним.
— Я говорю так, как нахожу нужным говорить. Если бы вы знали, как вы мне надоели…
— Если бы я знала, тогда что?
— Тогда из сострадания ко мне вы однажды испарились бы.
— А я перед сном молюсь, чтобы кто-нибудь проткнул вас шпагой. И поскорее.
— Ваши молитвы, думаю, будут услышаны, — сказал граф. — Вряд ли мне суждено умереть в удобной постели. Но пока что умер не я, а печатник. И видит бог, я ему завидую. Не знаю почему, но завидую. Завидую мертвому. Понимаете ли вы такое?
— Мне, с моим слабым женским умом, трудно угнаться за капризами вашей мысли и ее стремительным полетом.
Неожиданно граф улыбнулся.
— В вас, конечно, еще сохранились остатки былого обаяния. В юности вы были весьма находчивы. Вот меня нашли. Поверьте — это немало.
— Стараюсь верить.
— Не получается?
— Не получается.
— То-то! — опустил голову граф и внезапно сник. — И у меня ничего не получается. Потому и завидую печатнику. Но не отчаиваюсь. И вы мужайтесь!
Затем он собрался и уехал. Куда? Зачем? Как всегда, молча. Как всегда, в неизвестность. Как всегда, не сообщив, не навсегда ли?
А сейчас она стояла у окна и решала, не отнести ли завтра на могилу печатника цветы? Но для чего? Разве он был ей мил и приятен? Всегда раздражал и пугал. Тогда откуда же такие мысли? Что не дает ей покоя? Ох, если бы она сама могла это узнать!
По улице прошла первая стража. За нею человек с фонарем в руке.
Пани Регина все стояла у окна и пыталась понять, мог ли найтись на свете человек, который сделал бы ее счастливой? Может быть, Антонио Поссевино? Тут же сама на себя рассердилась — при чем здесь Поссевино?
Дождалась и второй стражи. И удивилась — так быстро? Неужто уже час миновал? Но оказалось, что это был вовсе не регулярный обход. Два стражника куда-то вели молодого человека в высокой меховой шапке. То, что случилось далее, было и для самой графини Челуховской неожиданностью. Она постучала в окно, послала слуг остановить стражу, спустилась вниз.
— Почему задержан этот человек?
— По приказу пана бургомистра. Приехал без письма, нигде не стал постоем.
— Позвольте, но я его отлично знаю! — сказала графиня. — Вы ехали ко мне, не так ли?
Человек молчал и не сводил с графини удивленных глаз.
— Он как будто болгарин, — сказал один из стражников. — Плохо понимает по-нашему…
— Отлично все понимает! — прервала стражника графиня. — Не так ли?
Человек в высокой шапке наклонил голову: да, он действительно понимал, о чем идет речь.
— Нужен ли залог? — спросила графиня.
— Один злотый, — ответил старший стражник.
— Получите у моего справцы. А вы, дорогой гость, войдите в дом.
Тот, кого назвали болгарином, поднимался по лестнице вслед за графиней. Шапку он снял и нес в руке. В зале он остановился у порога, а графиня подошла к камину.
— Вы вправду говорите по-польски?
Гость покачал головой, а затем по-русски ответил:
— Польский я только понимаю. А говорить умею на своем языке, на русском, еще и турецкий немного знаю.
— Пусть мой поступок вас не удивляет. Увидела молодого человека, которого взяли под стражу. Лицо незнакомое. Значит, приезжий. Вы сегодня ночевали в городе?
— Нет, на Замке, там, где могилы крестоносцев.
— Да, это грустные могилы. Скоро они совсем сровняются с землей. Пленных крестоносцев привезли сюда после несчастливой для них битвы при Грюнвальде. Они построили здесь себе хижины, затем один за другим поумирали… Грустно, не правда ли?
— Грустно, — согласился гость. — Но их никто не звал на славянские земли. И они получили по заслугам.
— Вот как! Я ведь и забыла, что болгары тоже славяне и, конечно же, будут за своих горой. Но назовите себя, скажите, кого я сегодня по очередной необъяснимой прихоти спасла?
— Я приехал учиться к печатнику. Опоздал. Его сегодня похоронили.
Графиня отошла от огня. Вновь подошла к окну. Теперь она стояла спиной к гостю, что было невежливо. Но этикет мало интересовал пани Регину, если общалась она не с аристократами.
— Опять печатник? Ну уж на сегодня хватит о нем. Сейчас я распоряжусь, чтобы справца отвел вам место для ночлега. Это на сегодня. А завтра вам придется искать другой кров.
— Я уеду домой.
— Тогда счастливой дороги. Что вы все нашли в печатнике? Верить ли мне глазам своим — будто о святом все плачете. А ведь в жизни был обычный старикашка…
— Я уйду сегодня, — сказал болгарин.
— А стража?
— Во второй раз не попадусь.
Мелодии юности
Третья прогулка с читателем
Нашу с вами последнюю прогулку мы совершим вместе с Филиппом Челуховским. И именно по той дороге, по которой когда-то впервые приехал во Львов Иван Федоров. Но теперь вы этот тракт не узнали бы. По приказу короля Стефана Батория его расширили, на уклонах замостили. Вновь ожили деревни вдоль тракта, а на речках завертелись колеса мельниц.
Медленно катилась на запад тряская коляска, запряженная четверкой лошадей. Ведь рессоры еще не были изобретены. Да какое там рессоры — даже сплошную ось для колес сделать еще не догадались. И каждое колесо крепили к корпусу отдельно. На ухабах коляску подбрасывало. Челуховский не выпускал из рук ремень, привязанный к стойке окна.
Вновь весна. И зазеленели вдоль дороги раскидистые буки. «О прекрасный, прекрасный маскарад!» — мурлыкал граф. Мелодии, услышанные в юности, никогда не оставляют человека.
Впрочем, весна не радовала графа. Да и вообще мало его интересовала. Он был дитя уже городского века. Мощеные тротуары, залы, освещенные тысячами свечей, красивая посуда — так выглядел бы для графа рай, если бы он попытался его себе представить. А апостол Петр, помахивая ключами, напевал бы:
О bella, bella mascherata!
О прекрасный, прекрасный маскарад!
Зеленые лужайки, прозрачные родники, кущи и прочие детали райского бытия казались бы Челуховскому слишком сельскими.
Ну что ж, о вкусах, как издавна говорили, не спорят. Тем более что нам с вами сейчас нужно не столько спорить с графом, сколько попытаться проникнуть в его мысли и понять их.
И потому пусть его сиятельство граф подвинется и освободит нам место рядом с собой. Естественно, мы будем вести себя крайне вежливо, как и подобает с его сиятельством, хотя нам не понравятся многие поступки графа — его высокомерие, грубый тон разговора с возницей.
И именно в эту минуту, когда мы с вами примостились на стеганых подушках рядом с графом, Челуховский размышлял над тем, следует ли его самого отнести к неудачникам. Конечно же, он провел жизнь, наполненную событиями значительными, объездил полмира, повидал почти все столицы цивилизованных государств. Не говоря уж о том, что служил идее, в которую верил. И считал, что создание «Общества Иисуса» приведет к очищению и усилению рядов последователей римской церкви. Должны же когда-то люди научиться говорить на одном языке и верить в одного-единственного бога. Все, что было не осенено Римом, казалось Челуховскому пережитками варварства, темных времен и всеобщей безграмотности. Челуховский считал себя миссионером, просветителем и, может быть, даже пророком. Но что-то тревожило графа. Какая-то смутная мысль. Неясная и четко не сформулированная, но раздражающая и мешающая чувствовать себя во всем правым и безгрешным.
Месяц назад на могиле печатника Ивана на кладбище Онуфриевского монастыря во Львове появилась плита из песчаника, которую, как говорили, изготовили Гринь и Иван Друкаревич.
На плите была многозначительная надпись: «Друкарь книг, пред тем невиданных. Успокоения и воскресения из мертвых чаю».
Тут было над чем задуматься. Фраза «успокоения и воскресения из мертвых чаю» казалась графу странной и труднообъяснимой. Завещал ли печатник написать ее на своем надгробии или же это дело рук Гриня и Ивана? Как бы то ни было, но надпись необычна.
К вечеру коляска вкатила на мощеные улицы города Белза. Здесь, в собственном доме, граф решил ночевать. Дом был неказистый, двухэтажный, с тремя окнами по фасаду. Кроме справцы и двух слуг, в нем постоянно никто не проживал. Наспех был приготовлен ужин, согрета вода. Его сиятельство смыл с себя дорожную пыль в большой деревянной бадье. Бадья протекала. На полу образовалась лужа. Его сиятельство задумчиво поглядел на лужу и покачал головой.
