Танхум въехал на широкий двор, выпряг лошадей, привязал их, задал им корму и только тогда вошел в горницу:
– Может, закусишь малость? – спросил Евтихий и, не дожидаясь ответа, подмигнул жене – угощай гостя.
Жена Евтихия, низенькая, полная, моложавая женщина в широкой, в складках, цветастой юбке, мелким семенящим шагом направилась в кухню.
– Не хочу… Спасибо, я не голоден, – отказался Танхум.
Но хозяйка уже поставила на стол простоквашу, творог и картошку.
– Перекуси, – настаивал Евтихий, – и я с тобой за компанию сяду.
Хозяин придвинул миску поближе к гостю, налил в нее простокваши и положил на стол две деревянные ложки.
– Ешь. Ведь не свининой я тебя потчую, – знаю, что закон не велит тебе есть ее, – угощал хлебосольный хозяин.
Танхум неохотно взял кусок хлеба, круто посолил его и стал вяло хлебать простоквашу,
Видя, что гость расстроен и что еда ему в горло не лезет, Евтихий понял, что Танхум заехал неспроста.
– Откуда в наши края? – начал он осторожно расспрашивать гостя.
– Из дому, прямехонько из дому. Я к вам за советом. Несчастье со мной случилось, Евтихий Опанасович, хлеб у меня забрали, весь, до последнего зернышка. Только недавно спрятал его в надежное место, а они нашли…
– А что я тебе говорил, – так и обрушился на Танхума Евтихий. Он сдвинул густые брови, синие глаза загорелись недобрым огнем.
– Конечно, ты был прав, но что я мог поделать? – жалобно посмотрел Танхум на хозяина.
– А я тогда тебе сказал, что надо делать, – снова напал на гостя Евтихий. – Надо было вооружаться и не давать хлеб. Вот ты мечешься теперь, как затравленная крыса, а что толку?… Что можно сделать сейчас, когда хлеб уже увезли?
– Еще не увезли. Они собирают целый обоз, чтобы отправить его разом, – сказал Танхум. – До вас, надо думать, вот-вот доберутся.
– Да, доберутся, если их сюда пустят, держи карман шире, – побагровев от злобы, пробурчал Евтихий.
– Попробуйте-ка не пустить, попробуйте только, – перебил хозяина Танхум.
– И попробуем, конечно, попробуем, – подхватил Евтихий.
Лицо его перекосилось в злобной гримасе, на лбу крупными каплями выступил холодный пот.
– Мы не только попробуем, мы просто не отдадим своего хлеба – и баста, – продолжал Евтихий. – Но если ты думаешь, что я за твой хлеб драться стану, то горько ошибаешься… Я тебя предупреждал…
Евтихий умолк, как бы выжидая, что скажет гость.
– Но что я мог поделать? – подавленно отозвался Танхум.
– Объединиться надо было, всем крепким хозяевам объединиться, – сурово проговорил Евтихий, – тогда бы и другие хозяева задумались, и большинство поддержало бы нас… А ты что? Ты спрятался, как крыса в нору, молчал, выжидал до тех пор, пока тебя не задели. Ну вот и дождался!
Танхум молчал, низко опустив голову. Он никогда в жизни ни с кем не воевал, не дрался, Как же он пойдет убивать людей? А тут еще надо будет идти против братьев, против родного отца. Но и сдаться нельзя, нельзя молчать, – он чувствовал это всем сердцем прижимистого хозяина. Ведь они идут на него, Танхума, стеной идут; тут уже бой не на шутку, кто кого – либо он их, либо они его.
И, как будто угадав его тайные мысли, Евтихий сказал:
– Если хочешь остаться хозяином своего хлеба, тебе остается одно – драться за него не на жизнь, а на смерть.
Евтихий прав, но как драться? Что он может поделать один на все Садаево? Кто ему посочувствует, кто поможет? Разве что Юдель Пейтрах, но какой же он, Юдель, вояка?!
Танхум был растерян. Ему хотелось, чтобы Евтихий подсказал, что надо делать, как быть. Но Евтихий вышел из дому, подозвал одного из мальчишек, занятых шумной игрой, и сказал ему на ухо несколько слов. Мальчишка со всех ног помчался куда-то по деревенской улице, взбивая голыми пятками облака пыли.
Минут через десять – пятнадцать в хату Евтихия вошел высокий белокурый мужчина в новых сапогах, в полугалифе и красиво вышитой украинской рубашке, поверх которой был надет темный суконный пиджак.
– Вот этот человек приехал из соседней еврейской колонии Садаево, – указал Евтихий на Танхума, – он может рассказать кое-что интересное.
Увидев бывшего атамана, Танхум побледнел. Сейчас Бужейко с ним расправится за то, что он улизнул из его отряда.
Бывший атаман с удивлением посмотрел на Танхума.
– Откуда ты взялся, Донда?… Хлопцы сказали, что тебя убили…
– Я в плен попал, пан атаман, еле удрал оттуда.
– А обратно дорогу в отряд забыл? Эх ты, трус поганый!
– Я же был ранен, еле жив остался. Кругом шныряли красные, – оправдывался Танхум.
Бужейко смерил Танхума пронзительным взглядом, недовольно спросил:
– А теперь чего хочешь?
– Беда, пан атаман, большевики забрали у меня хлеб.
Бужейко ехидно улыбнулся:
– А почему ты отдал им свой хлеб?
– А разве они меня спросили? Забрали – и все.
– Куда же они этот хлеб девали?
– Пока он еще на месте, в Садаеве. Есть слух, что они его собираются вывезти в город – для рабочих, что ли.
– Я и без тебя знаю, для кого они хлеб собирают, – разозлился Бужейко. Глаза его стали холодными и злыми, он высокомерно взглянул на Танхума, поднялся и начал расхаживать по комнате, куря цигарку за цигаркой.
– Скажи, где они хранят хлеб? Сколько человек в охране? По какой дороге отправят обоз в город?
На лице у Танхума появилась заискивающая и даже глупая улыбка.
– Продовольственный отряд стоит в Гончарихе, – скороговоркой начал он выкладывать все, что знал. – У нас, в Садаеве, пока только один человек. А по какой дороге станут они вывозить хлеб – кто может угадать?
– Какой такой Давид? Кто он? – сквозь зубы процедил Бужейко.
– А это мой свояк, – пояснил Танхум, – он уже давно у них, у красных то есть, еще до революции с ними связался.
– Так что ж вы там не могли с ним справиться? – иронически скосил на Танхума глаза Бужейко. – Эх, вы, герои, долго ли его там пришить?…
– Да разве он один?… Все голодранцы за него горой. В том-то и беда, что он не один… Как же два-три хозяина могут пойти против такой оравы?
– Это уж как есть, – вмешался в разговор Евтихий, который сидел, в сторонке, расчесывая пальцами свою окладистую бороду и прислушиваясь к пререканиям гостей. – Это уж так, – повторил он, – охотников на чужое добро всегда найдется достаточно. Но сюда они не придут, а придут, так мы их так накормим, что им на вечные времена хватит.
– Вам-то хорошо рассуждать, когда есть кому заступиться, – отозвался Танхум, не сводя глаз с Бужейко.
– А мы сами за себя заступаемся, – взорвался Евтихий. – Каждый должен сам, как только может, защищать свое добро!
– Как же я могу сам себя защищать? – жалобно сказал Танхум. – Меня ограбила голота, что я один могу сделать? Вот потому-то я и пришел к вам посоветоваться, попросить у вас помощи, чтобы вернуть свое добро.
Евтихий ничего не ответил. Он посмотрел на атамана, ожидая, видимо, как тот отзовется на слова Танхума. Но атаман молчал, расхаживая по горнице, посасывая цигарку, и о чем-то размышлял. Наконец Бужейко подмигнул Евтихию, они отошли в угол горницы и долго о чем-то вполголоса говорили. Потом Евтихий подошел к Танхуму и спросил, знает ли он наверняка, куда собираются продармейцы вывозить собранный у крестьян хлеб.
– Думать надо, что в Гончариху, – ответил Танхум.
– А дорогу в Гончариху ты ведь знаешь?… – снова спросил Евтихий. Он наклонился к Танхуму и что-то тихо сказал ему.
Танхум кивнул в знак согласия и направился к выходу.
У порога Евтихий сказал ему на прощанье:
– Только не тяни – узнай, что надо, и приезжай сразу же!
Танхум вернулся домой поздно. Все окна в домах Садаева были темны, люди давно улеглись спать, и Танхум был рад, что никто не видит его приезда. Стараясь не шуметь, он распряг лошадей, поставил их в конюшню и вошел в дом.
Нехама уже спала. Услыхав сквозь сон, что Танхум вернулся, она широко открыла глаза и, как бы оправдываясь, проговорила:
– Прилегла на минутку отдохнуть и сама не заметила, как уснула.
– Не заходил ли кто? – начал расспрашивать Танхум. – Не слыхала ли ты, что с хлебом?
– Я целехонький день дома просидела, как же я могла услышать что-нибудь?
– Завтра разнюхать надо, куда они собираются хлеб вывозить. Может, у хозяек что-нибудь выведаешь?
– А что могут женщины знать?
– Как раз женщины-то и знают. Они раньше всех все знают: кто куда собирается, кто что хочет делать – словом, все, – отозвался Танхум. – Ты найди какой-нибудь предлог – ну, скажем, горшок одолжить или соли занять – и заодно узнай все, что надо.
– Ладно, Танхум, завтра, если будем живы и здоровы, я зайду к соседям, – может быть, они и в самом деле что-либо знают.
Ранним утром Нехама быстрехонько подоила коров и разу же отправилась на разведку.
Перед ее уходом Танхум подробно наказал, о чем и как говорить с соседями, и строго-настрого запретил, упаси бог, болтать лишнее.
