и проходит под сводом, одновременно фиксируя большой палец и создавая, насколько это возможно, заостренную форму. Я продолжаю бинтовать, пока не использую все три метра. Вдруг Айлань сама прижимает указательный палец к бинту, удерживая ткань на месте, пока я вдеваю нитку в иголку. Я делаю маленькие стежки и завязываю каждый узлом, чтобы Айлань не смогла распустить их в течение следующих четырех дней.
– Мы закончили, – говорю я. – Сегодня ты наденешь новую пару хорошеньких туфелек.
Я посыпаю внутреннюю поверхность туфель специальным порошком и обуваю младшую дочь. Я особенно усердно работала над этой парой. Туфли сшиты из темно-синего шелка, а вышивка навеяна пейзажем, что я наблюдала из Павильона отшельника. Утенок плывет по боку туфельки к водному растению, которое цветет на носке. По верху скользят карпы. Три бабочки танцуют на задней части каблука. Айлань не может сдержать улыбку при виде такой красоты.
Я вытираю ее мокрое лицо носовым платком.
– Ты храбрая, – говорю я ей. – Мы еще не видим окончательного результата, но я уверена, мы уже достигли многого. Я обязательно сделаю дополнительные подношения Целомудренной тетушке за заботу о нас из Загробного мира.
Я поворачиваюсь к двум старшим дочерям. У них глаза на мокром месте. Я сочувствую им. И в душе переживаю за Айлань – не меньше, чем за каждую из своих дочерей в тяжелые месяцы бинтования ног.
– Давайте немного побудем здесь вместе, а потом пойдем во внутренние покои, – предлагаю я.
Юэлань выпрямляет спину и складывает руки на коленях.
– Бабушка Ко хотела проверить нас сегодня по «Канону дочерней почтительности».
Я сохраняю спокойное, как поверхность пруда в безветренную ночь, выражение лица, но в животе у меня бурлит от волнения. Я их мать. Я учу их по классическим канонам, как учила меня Досточтимая госпожа. Я, как и Юэлань, выпрямляю спину и мягко кладу руки на колени.
– Девочки, вам повезло, что бабушка проявляет к вам такую любовь, но давайте останемся здесь на некоторое время, как я и предлагала. Ты сможешь отточить свои знания, пока твоя младшая сестра приходит в себя.
Юэлань взвешивает сказанное. Мысли на ее лице читаются так же ясно, как если бы она озвучила их: слушаться маму или бабушку? У Юэлань еще не было первых лунных вод, и ей еще два года до отъезда в дом мужа, но прозрачность ее эмоций вызывает у меня тревогу.
Чуньлань принимает решение за всех нас, начиная декламировать:
– Муж – это Небеса для жены. Жена – это земля. Муж – солнце, поэтому он постоянен, как это яркое светило. Жена – луна, то растущая, то убывающая, сильная, но неизбежно слабая.
Юэлань подхватывает:
– Небо все чтут, оно нависает над всеми нами, землю же считают грязной и попирают!
Ни одна из моих дочерей не проявила интереса к медицине, научившись только азам, например, как лечить ребенка от ушной боли или расстройства желудка. Это разочаровало меня, но, возможно, вполне объяснимо. Меня вдохновила бабушка Жу. Хотя я учила своих дочерей тому, что им нужно знать, чтобы стать правильными женами и счастливыми матерями, влияние бабушки Ко, главной на женской половине, слишком сильно.
После того как мы проводим час в покое, появляется Маковка и кивает мне.
– Хотелось бы остаться вместе до вечерней трапезы, – говорю я девочкам, – но в этот день я навещаю свою бабушку, а ваша, несомненно, ждет вашего появления.
Я кладу руку на одно из коленей Айлань.
– Сегодня тебе нужно погулять, – напоминаю я ей. – Это будет трудно, но сестры помогут.
Айлань поджимает губы. Она должна повиноваться.
Я обращаюсь к Юэлань и Чуньлань:
– Будьте внимательны во время занятий с бабушкой Ко, но не забывайте находить время, чтобы Айлань вставала и разминалась. – Я поднимаю руку, пресекая любые попытки возразить. – Да, ей будет больно. Да, она будет плакать. Но вы любящие сестры и сделаете Айлань подарок на всю оставшуюся жизнь. – После паузы я добавляю: – После обеда отведите ее во двор. Ей это нравится.
Когда я подхожу к главным воротам, только‑только начинает всходить солнце. Стражник поднимает засов, я переступаю порог и иду к паланкину, где меня ждут носильщики. Моя жизнь по-прежнему ограничивается четырьмя стенами Благоуханной услады. Мне еще не доводилось бывать на рынке, не говоря уже о гонках лодок-драконов. Причина, по которой моя бабушка не разрешала обитательницам Особняка Золотого света посещать праздник, была связана с ее положением врача. Она считала, что ее работа и так раздвигает границы дозволенного для женщины.
У госпожи Ко другая причина.
– Отпустите наложниц, – говорит она каждый год. – Сегодня вечером, когда мужья вернутся домой, воспользуйтесь всем, что они чувствовали в течение дня, чтобы объединить Сущность и Эссенцию. Еще один сын – лучшая награда за то, что вы остаетесь дома.
Поэтому для меня каждый выход за ворота – уникальная возможность. В это время года, когда стоит хорошая погода, окна паланкина закрыты только марлей, что позволяет мне видеть город. Сегодня на улицах тихо.
Добравшись до Особняка Золотого света, я сразу отправляюсь в аптеку, где за столом меня ждут бабушка и дедушка.
– Юньсянь, добро пожаловать! – восклицает дедушка.
Недавно ему исполнилось восемьдесят. Его волосы и борода поредели и полностью поседели. Он приглашает меня сесть, а бабушка наливает чай. Я интересуюсь их здоровьем, на что дедушка отвечает:
– Мы оба здоровы.
Он с шумом делает глоток чая из своей чашки и благодарно улыбается.
– Расскажи нам, чему ты научилась за эту неделю.
– Я читала древние трактаты по медицине и тексты, описывающие различные истории болезней, – отвечаю я.
– Какие именно? – спрашивает бабушка.
Ей в этом году исполнится семьдесят шесть. Ее волосы седеют медленнее, чем у дедушки, но и в них пробиваются серебряные пряди.
– Что можешь рассказать?
Затем начинается час наставлений и обсуждений, помимо прочего мы разбираем истории болезней тех пациенток, которых я лечила в этом месяце в особняке Янов: наложница, которая жаловалась на постоянные кровотечения из носа и головные боли – заболевания хоть и легкие, но опасные для женщины, вынужденной полагаться на красоту и здоровье, чтобы защитить свое положение; одна из старых тетушек попросила что‑нибудь для облегчения боли в бедре; глазная инфекция, которая грозила всем детям во внутренних покоях, но мне удалось пресечь распространение заразы после трех случаев.
По истечении часа дедушка удаляется.
– Дай-ка я пощупаю твой пульс, – говорит бабушка. Она протягивает правую руку, берет мое запястье и отыскивает кончиками пальцев поверхностный пульс.
– В этом нет необходимости, – мягко говорю я, пытаясь высвободиться.
Она не отпускает.
– Я продолжаю беспокоиться о тебе.
