Бенедикт повернулся к отцу Брамбо. Молодой священник стоял в нерешительности, затем пожал плечами.
— Вероятно, он вернется не раньше...
— Не раньше, чем через час, — подсказал Бенедикт.
— Тогда идем.
Священник обернулся к миссис Ромьер и протянул руку, будто хотел поправить ей прическу.
— Будьте добры... — он не закончил. Миссис Ромьер уже исчезла из кухни. Отец Брамбо покраснел. — Она... — начал он.
— Отец Дар доволен ею, — отозвался Бенедикт.
Молодой священник посмотрел на него.
— Ведь она много работает, — добавил Бенедикт. — И очень заботится о нем.
Они спустились во двор. Под крыльцом вдруг раздался писк, и оттуда выскочили три крошечных котенка.
— Ах, я и забыл про них! — воскликнул Бенедикт.
— Что? — удивленно спросил священник.
— Отец Дар велел мне утопить их, — ответил Бенедикт.
Через калитку, на которой для тяжести были прибиты три старые подковы, они вышли в немощеный переулок. Посреди него тянулась канава с нечистотами; возле нее играл маленький мальчик. Бенедикт не обратил на него внимания, но отец Брамбо сказал:
— Прикажи ему вылезти оттуда!
— Руди! — позвал Бенедикт. Малыш в одной рубашонке, из-под которой виднелись его грязные босые ножки с пухлыми коленками, поднял круглую рожицу. Бенедикт протянул ему хлеб с маслом. — Беги домой, — сказал он.
Мальчонка бросил, палку, с которой играл, и, набив рот хлебом, засеменил по переулку.
— Пойдемте на Медовый холм, — предложил Бенедикт.
Они направились к лестнице.
— Это правда? — спросил отец Брамбо.
— Что, отец мой?
— То, о чем говорила экономка?
Бенедикт вспыхнул.
— Я не помню, про что она говорила, отец мой.
— Да про то, что ты постишься.
— Нет, неправда. Еды у нас дома хватает, — угрюмо ответил Бенедикт. — А я всегда пощусь по субботам до воскресного причастия.
— Почему?
«Потому, что я святой», — хотелось ответить Бенедикту. Но вместо этого он сказал:
— Я хочу, чтобы мое покаяние было искренним и правдивым.
Священник недоверчиво посмотрел на него.
— Это весьма необычно, — сказал он наконец.
Они дошли до лестницы и начали подниматься. Бенедикт машинально считал про себя ступеньки. На полпути он остановился и посмотрел через перила, не валяется ли там Донкас, но того уже не было. Наверху он осторожно взял отца Брамбо за локоть и повернул лицом к долине.
— Отсюда все видно, — сказал он.
Молодой священник немного запыхался. Болезненно улыбаясь, он прижал руку к сердцу и долго смотрел вниз на расстилавшуюся перед ним долину.
— Какое убожество! — прошептал он.
— Люди из города тоже ходят к нам, — с гордостью сказал Бенедикт.
— Почему же... — начал священник, — почему поселок считается немецким?..
— Сначала в этих местах обосновались немцы, — это и есть самая старая часть города, — объяснил Бенедикт и с удовлетворением добавил: — Генерал Браддок проходил здесь по пути в форт Дукен в тысяча семьсот пятьдесят пятом году.
— Вот как! — отозвался священник.
— А там, — Бенедикт протянул руку, — там Пыльная фабрика.
— Что это такое?
— Завод, где обогащали руду, — отвечал Бенедикт. — Но он давно не работает. С войны. Видите красную пыль? Она засыпала всю землю до самого пруда. Это пыль от железной руды; все там красное, и пруд тоже. А вон там лес. — Он указал на запад. — А это печь для сжигания мусора. Посмотрите, какая высокая труба.
Священник поднял голову и брезгливо поморщился.
— Чем это пахнет? — спросил он.
— Пахнет? — повторил Бенедикт, принюхиваясь.
— Ужасный смрад!
Бенедикт громко потянул носом.
— Я не чувствую... — простодушно сказал он.
— Фу, какая отвратительная вонь! — вскричал священник. — Несет тухлыми яйцами или дохлыми крысами! Чудовищно!
— Я не чувствую никакого запаха, — испуганно отвечал Бенедикт.
— Что там сжигают? — спросил священник.
— Дохлых лошадей, — поспешил объяснить Бенедикт. — И кошек и крыс. Всякую падаль. А может быть, пахнет просто гарью? — воскликнул он, и лицо его просветлело. — Дымом оттуда несет ужасно! — горячо прибавил он. — Летом, когда ветер с той стороны, — дышать нечем! — Он рассмеялся, словно обрадовался своей догадке, но, поглядев на священника, резко оборвал смех. Отец Брамбо прижимал руку к сердцу, в его синих глазах блестели слезы.
Бенедикт медленно перевел взгляд на долину.
— Вон там, — тихо и нерешительно продолжал он, — опрокидываются вагонетки. Вагонетки бегут с завода и сбрасывают шлак под откос, по ту сторону... — он никогда не мог спокойно произнести это слово, — по ту сторону Рва, — закончил он.
У молодого священника дрожали губы, на бледном лице застыло страдальческое выражение.
— Боже мой, куда они послали меня, куда они меня послали? — шептал он, почти не разжимая рта, словно молился.
Они стали молча спускаться по лестнице.
2
Бенедикт ушел далеко-далеко — за мусорную печь, вокруг которой высились кучи гниющих, медленно тлевших отбросов. Вздымая пыль, он брел по усыпанной мелким шлаком дороге. Его преследовал запах гари. Теперь Бенедикт явственно различал его и к стыду своему сознавал, что он не столь уж ему неприятен. Привычный, давно знакомый запах — вот и все; он пропитал его насквозь, проник в кровь.
На половине пути этот запах ослабел, его заглушил запах шлака. Справа от дороги раскинулся темно-серый пустырь. Казалось, на окрестных холмах когда-то произошло извержение вулкана, и с тех пор все вокруг покрылось лавой и шлаком. Здесь ничего не росло. Сколько глаз хватал, тянулось голое, унылое плато. Вдалеке его пересекали железнодорожные пути, по которым бегали вагонетки, груженные раскаленным шлаком. За путями был крутой откос, куда и сбрасывали шлак. Внизу под откосом проходил Ров, а вдоль него стояли дома, вернее, фанерные лачуги, крытые толем. Заводская компания выстроила эти лачуги вскоре после первой мировой войны, чтобы разместить в них негров с Юга, когда их доставили сюда в запломбированных товарных вагонах, чтобы сломить забастовку сталелитейщиков. Тут они с тех пор и застряли; местечко это прозвали Негритянским Рвом.
Бенедикт перебрался через Ров и стал карабкаться на высокий шлаковый отвал по узкой тропинке, которая вилась среди закаменевшей лавы. Рот его и нос набились щелочной пылью, отдававшей серой — от шлака всегда несло серой. Растительности тут не было почти никакой. Должны были пройти годы, прежде чем шлаковая пыль превратится хотя бы в скудную почву. Выше по склону пробились кое-где чахлые ромашки; целое лето они робко ютились на неостывающих камнях. Редкая колючая трава порой привлекала своей обманчивой зеленью заблудившуюся бабочку, — словно белый лепесток, прилетела она из леса. Деревьев или кустов здесь и в помине не было — одни лишь голые серые глыбы, пустынные и печальные. Внизу между этим плато и Медовым холмом, который зеленел вдали, словно тусклый изумруд, протянулась мили на три долина. Медовый холм поднимался не выше шлакового плато, и через долину можно было бы перебросить мост.
В западной стороне серая лава шлака вскоре обрывалась. Шлак исчезал словно по волшебству, и появлялась красная летучая пыль, смесь железной руды и кокса. Земля вокруг была как бы окрашена кровью. Пыль лежала волнами, образуя холмы и лощины, подобно пескам пустыни. Здесь тоже не было ни кустов, ни зелени. Лишь в тех местах, где поверх руды образовался тонкий слой почвы, попадались хилые, но цепкие ромашки или нежные вьюнки. Когда дул ветер, поднимались облака пыли и на своем пути окрашивали все в красный цвет: лица людей и крыши домов, если пыль долетала до них. Среди красных дюн струился чистый, удивительно прозрачный ручеек, на дне которого виднелись ржавые камни. От него пахло кислым, как от огуречного рассола, и все же зелень обрамляла его на всем его пути ко Рву.
В центре этой обширной пустыни стояла обогатительная фабрика — огромное строение, густо покрытое красной пылью. Когда-то тут находилась доменная печь, но потом ее разрушили, и остался только этот железный остов с заброшенными машинами, покрытыми ржавчиной и паутиной. Их охраняли два старика, — казалось, они случайно уцелели от какой-то страшной катастрофы, — охраняли в основном от мальчишек, но те и сами боялись туда ходить.
За обогатительной фабрикой снова тянулась красная земля. В ней глубоко вязли ноги, а от легкой ее пыли лицо и руки делались медно-красными, как у индейцев. Еще дальше, между двумя высокими слежавшимися кучами красной пыли, — будто само время отлило их из багрового чугуна, — лежал небольшой пруд. Его питали лесистые холмы и потоки шахтных вод, но и он был красным как кровь.
Сейчас в этом пруду плескались трое голых мальчишек. Бенедикт пришел сюда за своим братом Джоем. К тому же ему хотелось хорошенько обдумать все, что случилось за последние дни, поэтому он и предпринял эту продолжительную прогулку. Чувство глубокого унижения, охватившее его, когда на вершине холма он поймал страдальческий взгляд отца Брамбо, теперь развеялось. В тот день на обратном пути к дому священника Бенедикт доверчиво рассказал отцу Брамбо, что тоже посвятил себя церкви, а затем с гордостью добавил, что уже выполняет обязанности церковного причетника, хотя епископ еще не утвердил его в этой должности. Это произвело впечатление на отца Брамбо. «Мы будем друзьями, Бенедикт», — сказал он. И мальчик радостно вспыхнул и затрепетал под рукой молодого священника, мягко лежавшей у него на плече.
